И В А Н Е Г О Р Ы Ч
(ч а с т ь в т о р а я)
Чтобы не бегать ночью по станционным ларькам и
буфетам мы сразу взяли с собой три литровых бутылки водки
"Распутин" с портретом Григория Ефимовича на этикетке.
К утру, когда уже подъезжали к Курску, на один портрет
стало меньше.
Потом пили в самом Курске за встречу и за мое
знакомство с родичами Егорыча.
Продолжили в ночном местном поезде на Черемисиново,
потом спали в автобусе до самих Щигров.
И вот мы, наконец, совсем налегке, в Покровском.
Было 14 октября, не просто праздник Покрова, а еще
и престольный праздник для всех жителей села Покровское.
Ночью совсем неожиданно выпал обильный ранний снег,
который улегся сразу и не таял.
Но не радовал меня ни ранний снег, ни утренний морозец,
ни аромат жарившейся в деревенской печи свиной печенки с луком.
Похмелье - вечный враг слабовольного человека.
Ничто не могло вернуть меня к жизни.
Да и сам я, потерянная душа, сознательно уходил от
неё, понимая, что не оправдал ее надежд, которые она, жизнь моя,
возлагала на меня еще совсем недавно.
От тяжелых мыслей меня отвлекла сценка возле открытой
калитки.
В окно было видно как возле экскаватора возился
Александр, тридцатилетний внук Егорыча, механизатор умирающего
местного колхоза.
Неутоленный Егорыч показывал ему попеременно то
пустую авоську в одной руке, то скомканные деньги в другой.
А потом обе руки складывал вместе и тянул их к внуку,
явно пытаясь в чем-то его убедить.
Тот делал вид, что ничего этого он не видит и не слышит
и, вообще, не понимает чего от него хотят.
Потому что ему уже давно надо было, кровь из носу,
ехать на ферму грузить коровий навоз.
Вчера к ночи бригадир, живущий по соседству, крикнул
в окно, что если он, Санька, перед утренней дойкой навоз этот не
погрузит на самосвал и не вывезет куда надо, то он, бригадир,
лично скормит этот навоз ему, механизатору долбанному.
Именно поэтому Саня и продолжал размашисто дергать
веревку, которой пытался завести замерзший двигатель.
Будь они все неладны, и двигатель этот, и непонятно
откуда взявшийся ночной мороз, и этот экскаватор "Беларусь" и
такая жизнь, и бригадир вместе со своим навозом, с которым, с
бригадиром этим, вчера и допивал Санек последнюю бутылку
своего личного самогона из захоронки в сене.
Бригадир был мудрым воспитателем молодежи и,
вообще, принципиальным колхозным руководителем среднего
звена:
-Вот я сегодня с тобой выпью, а завтра, если ты план
не выполнил, все равно тебя вы...у.
А почему? А потому, что дело есть наиглавнейше.
А потом опять выпить можем.
Но я возвращаяюь к сцене у калитки, потому что именно
здесь в какой-то момент вдруг случились три невероятных
события, причем, совершенно не связанные между собой.
Первое, исчезли, как будто испарились, деньги и
авоська с протянутых ладоней Ивана Егорыча.
Ну, авоська ладно, она была пустая, но деньги.
Хотя, прежде всего, важна логика событий, независимо
от материальной ценности исчезнувших предметов.
Точнее, в нашем случае, отсутствие этой логики.
Второе, завелся сам по себе и одновременно рванул с
места экскаватор.
Это случилось уже после того как Санек последний раз
матюкнулся и плюнул на бесполезную веревку.
И третье, кто-то застучал ногами в сенях об рогожный
коврик.
Этот кто-то был продрогший Егорыч.
Невероятность заключалась в том, что произошли эти
события в одно и то же время.
У всякого нормального человека сразу возникнут
вопросы.
Как могли испариться деньги с ладони Егорыча, если
в момент их исчезновения тот, кому они предначались,
т.е., экскаваторщик, был уже в кабине.
Не ветром же их сдуло.
А если бы и сдуло, то Иван Егорыч бегал бы за ними
по снегу.
Как завелся двигатель, если Санек уже не дергал веревку?
И, наконец, как Егорыч мог находиться на заснеженной
дороге возле экскаватора и в то же самое время стучать ногами в
сенях дома.
Загадки представлялись мне совершенно
неразрешимыми, но, к счастью, меня отвлек от них сам Егорыч:
-Ты, вот что. Ну, не рассчитали маленько мы с тобой
вчера.
Вижу, маисся ты А ты потерпи чуток. Сашка, внучок,
он всё здесь знает. И его все знают, механизатор, все ж таки.
Кому канаву дренажную прорыть, кому чего.
Самогон, правда, у него, как на зло, весь вышел.
Ну, а деньгами они здесь всегда не богаты.
И от деда принять, вроде как стыдится, здоровый ведь
уже оболдуй.
Но, ничего, теперь уж постыдится маленько и привезет.
Нашего, настоящего, ржаного, небалованного. А этого,
балованного ни в коем случАе для своих не бывает.
По соседству, в Орловской области, так там тоже испокон
веков гонят ржаной, из той же ращенки.
И вот, веришь- нет, все-ж таки не тот, что у нас.
Он у них почему то сухариками не пахнет.
Или проращивают его не так.
А наш хорош, выпил и будто одним разом и сухариком
ржаным загрыз.
Потому в один момент и очунеешься.
Я не стал его расспрашивать про невероятное, думаю,
вот, может, очунеюсь, так тогда разберусь сам.
Да и занят был дедушка, несколько раз выходил на
заснеженную дорогу встречать внука.
Притарахтел, наконец, экскаватор прямо к самой
калитке с полной авоськой фирменного лекарства и фокусником
экскаваторщиком, спящим на боку вдоль сидения.
Так в старых фильмах про революцию преданная лошадь
заботливо перевозила своего раненного седока поперек самой себя.
Разгружали мы с Егорычем, я подавал из кабины, дед
принимал.
Санек немножечко проснулся и добровольно нам
помогал.
Мы прислонили его к колесу, он самостоятельно оперся
рукой о подножку, попробовал похлопать по ней, сказал фразу,
кажется, Моргунова из "Кавказской пленницы":
-"Добрый конь",- и тут же сполз в снег, где и сомлел.
Здесь уж подключилась к привычной работе и
племянница.
Узнав ее, он улыбнулся белыми губами и отчетливо,
но по слогам сказал "Ма-ма" и снова стал засыпать.
Дедушку он так и не узнал.
Мы уже волокли его по свежему снегу в дом, когда,
приняв меня за своего непосредственного руководителя, он
попытался приподняться:
- Бригадир, навоз, сё б-у-эт путём -, и опять откинул
голову.
продолжение:
http://www.proza.ru/2019/04/10/626