Здравствуй…здравствуйте…А впрочем, я не знаю, правильно на «Вы» или на «ты»?
На колени встать, а может с краю притулиться, ткнувши лоб в кресты?
В небо синее или на светлый угол, молча или лучше всё же вслух
Умолять тебя, когда от стука сердца моего июньский пух
Облетает, и дышать нет мочи, и глаза зелёные слезИт…
Виноваты все: и пух, и ночи - белые, как мрамор вечных плит.
Кто-то должен, быть в той боли виноватый, чтобы не свихнулся мир вокруг,
Притяжением земным в тиски зажатый и в болтАнку орбитАльных центрифуг,
Втиснутый до головокружений. Там и я, с последних сил держусь,
И назло чертям, в чреде падений, хоть на раз, но чаще поднимусь…
Бог мой, начитать бы тебе рэпом, а не ныть попсовенькой эстрадкой,
Чтоб узнал ты, как под рваным небом, зубы цокают любовной лихорадкой.
Чтобы понимал ты, как, любимых, тех, что живы, провожать в последний путь.
Когда смотришь не в лицо, а в спину, и тяжелый воздух словно ртуть,
Дробью, с кислым привкусом металла, по гортани катится в нутро…
«Благодарствую» на выдохе шептала. Так учила бабушка. Давно.
Так учили все, кого любила. Ты зачем их всех позабирал?
И луну, в которую я выла, белый «крокодил» вчера сожрал.
С пьными от ветра фонарями, я танцую медленный фокстрот.
И шатаюсь между алтарями. Жалобно, как рыба, щерю рот.
И беззвучно, ни попсой, ни рэпом не пугаю небо и кресты.
Примеряю «бабочку» поэта. Ночь натягивает белые холсты.
Вновь июнь, уже пятидесятый. Я без брудершафта к Вам на «ты»
А в груди стучит комочек мятый, пух ложится в ноги без борьбы.
Не зовёт никто, никто не плачет, центрифуга вертит жизнь, как белый пух.
Если я давно ничто не значу, то зачем ушла на новый круг?