(Репортаж № 26)
В биографии Вацлава Фомича Нижинского (1889 - 1950), русского артиста балета, родоначальника современного мужского танца, нас не в последнюю очередь будет интересовать влияние психического расстройства знаменитого балетмейстера на его творчество.
Начнём с анамнеза болезни, в котором невозможно не заметить «подмоченную» наследственность. Известно, что дед Нижинского, проиграв всё состояние, застрелился; с отцом «случались приступы ярости, граничившие с безумием», а брат Станислав «ещё молодым окончил жизнь в больнице для душевнобольных».
Сам Вацлав рос «неуклюжим и медленно соображающим» ребёнком. Младшая сестра Бронислава делала за него домашние задания, потому что ученье у него не шло: «вечно открытый рот, палец во рту». Он и в самом деле был странным ребёнком: не любил играть с другими детьми, так как считал, что товарищи завидуют ему и потому игнорируют. Обычно он, молча сидя в уголке, размышлял о чём-то своём, производя впечатление не слишком развитого маменькиного сынка.
В возрасте девяти лет Вацлава зачислили в Императорскую школу танца в Санкт-Петербурге, где сделалась ещё заметнее его рассеянная отчуждённость. «Ему как будто было безразлично, издеваются над ним или хвалят. Пользуясь относительной свободой, он легче находил уединение». Но уже в это время учителя за его необыкновенные способности к танцу стали называть Вацлава «восьмым чудом света».
В 1908 году, закончив с отличием Балетную школу, Нижинский был зачислен в Императорский Мариинский театр, где стал достойным партнёром таких звёзд, как Кшесинская, Павлова, Карсавина. Но в январе 1911 года он вышел на сцену не в коротких штанишках с буфами, которые в обязательном порядке надевались всеми танцорами-мужчинами, а в трико. Члены императорской фамилии, присутствующие на спектакле, некоторое время «лорнировали» столь эротически-вызывающий наряд, а потом распорядились уволить Нижинского из театра.
Природная нелюдимость Нижинского, развившаяся до болезненного состояния за годы славы, не помешала, впрочем, завести ему несколько решающих, практически судьбоносных знакомств. Князь П.Д. Львов познакомил 18-летнего Нижинского с удовольствиями развратной ночной жизни и помог приобрести первый опыт гомосексуальный отношений. Именно в доме Львова Вацлав приобрёл свой первый сексуальный опыт с женщиной. То была женщина лёгкого поведения, и он испытал ужас и отвращение.
В жизни танцора появились лихачи, меховые шубы, ночные рестораны, перстни с бриллиантами. Но князь был «весьма разочарован размерами полового члена» Нижинского. Перед тем, как они расстались, Львов познакомил танцора со знаменитым театральным деятелем Сергеем Дягилевым, который был старше Нижинского на тридцать лет. Дягилев тоже был гомосексуалистом и не старался это скрывать. Они быстро стали любовниками, и этот эротический союз оказался чрезвычайно полезным в творческом отношении. Дягилев предлагал новые варианты мужского танца, а Нижинский гениально воплощал на сцене его замыслы! Но при этом Дягилев ревновал и слишком контролировал личную жизнь танцора, не разрешал ему спать с женщинами, уверяя, что это отрицательно скажется на его выступлениях. Дягилев так смог убедить Нижинского в правоте своих слов, что тот отказал в любовной связи самой Айседоре Дункан! Но согласившись на гомосексуальную связь со своим протеже, Нижинский по сути оставался бисексуалом. Последнее обстоятельство и позволило ему вступить в брак с графиней Рамолой де Пульски в 1913 году, после чего обиженный Дягилев немедленно исключил его из труппы «Русского балета».
Психическое заболевание Нижинского, к счастью для искусства, развивалось исподволь. Даже острые его вспышки представлялись многим лишь капризами избалованной знаменитости. Например, в 1911 году в Берлине Вацлав решил, что все немцы - переодетые тайные агенты, которые следят за ним. Болезнь, подстерегая жертву, не шла по прямой, но, как и свойственно этому психическому расстройству, всё безжалостнее воздвигало стену между ним и окружающим миром.
Только спустя годы стало понятно, что неадекватное внешнее выражение эмоций Нижинского - улыбка при грустном сообщении или рыдание от радости являлись симптомами болезни. Нормальные психические реакции у него были полностью искажены. С 1917 года Нижинский становится всё молчаливее, всё раздражительней и, наконец, перестаёт скрывать, что подозревает ближайшее окружение в покушениях на его жизнь. С тех пор он подолгу сидел, уставясь в пространство, с застывшей на губах усмешкой, только сложенные концами пальцы шевелились быстро и слабо. В периоды нервного подъёма он снова начинал рисовать, перенося на бумагу терзавшие его галлюцинации. В марте 1919 г. Вацлава проконсультировал знаменитый европейский психиатр Евгений Блейлер. Вердикт профессора: шизофрения, которая в те, да зачастую и в наши дни является совершенно неизлечимой болезнью.
Нижинского поместили в психиатрическую лечебницу, где он перенёс свой первый кататонический приступ. По совету профессора Блейлера Вацлава перевели в санаторий «Бельвю Крузлинген», но и там ему не стало лучше. После шестимесячного пребывания у Нижинского внезапно обострились галлюцинации, он стал агрессивным, отказывался от пищи. Его продолжали мучить бессонница, мания преследования, депрессия. В психиатрической больнице в Швейцарии Нижинский провёл большую часть своих последних тридцати лет.
19 января 1919 г., как сейчас бы выразились, «в целях реабилитации» жена организовала выступление Нижинского перед частной публикой в отеле. Это был его последний танец. Той же ночью Нижинский записал в своём дневнике: «Я танцевал плохо. Я упал, когда не следовало… Я хотел продолжать танец, но Бог сказал мне: “Довольно”. Я остановился». Он по-прежнему увлечён живописью, но рисунки принимают всё более абстрактный характер, пугая извивами и скрещениями линий, из паутины которых смотрят чьи-то обезумевшие глаза.
В своём дневнике явно безумный Нижинский высказывает множество проницательных и удивительных в своей наивной мудрости суждений. Он пишет о своей приверженности религиозному учению Льва Толстого (танцовщик был вегетарианцем – «мясо развивает похоть»), о своей бисексуальности, о неприятии войны, о любви к России и нелюбви к большевикам. Он также признаётся в своём пристрастии к морфию и онанизму и заключает горько: «Я теперь понимаю “Идиота” Достоевского, ибо меня принимают за идиота». (Волков С., 2008).
В 1938 году на Нижинском испытали новый метод лечения шизофрении – «инсулиношоковую терапию». Средство подействовало, и он после долгих лет замкнутости стал разумно отвечать на вопросы. Улучшение состояния Вацлава было настолько значительным, что доктор позволили супруге отвезти его в отель, расположенный в горах, в надежде, что он постепенно сможет приспособиться к нормальной жизни. Он всегда разговаривал сам с собой на своём языке, непонятном для окружающих. Это была невообразимая смесь из русских, французских и итальянских слов. Инсулиновый шок наконец-то избавил его от галлюцинаций. (Бакл Р., 2016).
Но остановить прогрессирующее заболевание было уже невозможно.
Психическое расстройство, безусловно, повлияло на творчество Нижинского, но говорить только о негативном его действии было бы в корне неверно, хотя трудностей особенно в общении с окружающими оно создавало более чем достаточно. С гением мучился и композитор Игорь Стравинский: «Его невежество в самых элементарных музыкальных понятиях было потрясающее. Несчастный юноша не умел ни читать нот, ни играть на каком-нибудь инструменте». Ему вторила прима-балерина Тамара Карсавина: «У Нижинского не было дара ясно мыслить и ещё менее – ясно выражаться. Он не в состоянии был объяснить мне, что он от меня хочет». (Чернов В., 2006).
Но болезнь, вернее – болезненные изменения психики - послужили причиной и революционных новшеств в искусстве балетного танца. Наиболее яркий пример: в 1912 году возник скандал вокруг поставленного Нижинским балета «Послеполуденный отдых фавна», который называли «одним из самых захватывающих спектаклей в истории театра». В последней сцене Вацлав изображал фавна, занимающегося мастурбацией над покрывалом сбежавшей от него нимфы. На подобную «смелость» мог пойти только человек с уже нарушенной эмоциональной сферой. Зато и прорыв в хореографии классического балета был сделан весьма радикальный.
Считают, что Нижинский был «самым великим танцором, из когда-либо живших на земле». О нём сообщали следующий факт: расстояние от авансцены до задника он покрывал одним прыжком, как бы «зависая в воздухе». Зрители не могли понять, как это у него получалось; и после спектакля некоторые ощупывали сцену, пытаясь найти «подкидную доску», а другие, ничтоже сумняшеся, в поисках скрытой «пружины» воровали балетные туфли артиста.
Но все хореографические и сценические находки Нижинского, которые позволили «революционизировать» танец, не смогли бы реализоваться без вполне определённых анатомических предпосылок. Супруга артиста вспоминала: «Доктор Аббе показал мне рентгеновские снимки и объяснил, что анатомически нога Вацлава не такая, как у обычного человека, своим строением она напоминает конечность и человека и птицы. “Чем вы это объясняете? - О, это атавизм, подумать только! - пятое поколение танцовщиков, а также результат постоянных тренировок не только самого Нижинского, но и его предков. В этом заключается секрет потрясающей элевации вашего мужа; не удивительно, что он способен летать: он действительно человек-птица”. Доктор Аббе попросил отдать ему рентгеновские снимки – хотел представить их в какой-нибудь музей медицины».
Не вызывает сомнения, что шизофреническое расстройство, начавшееся, как это нередко бывает, уже в детском возрасте, постепенно развиваясь, прервало блистательную карьеру Вацлава Нижинского. Но с не меньшей уверенностью можно сказать, что сценическая окраска образов, своеобразная экспрессия артиста, позволившая ему стать родоначальником современного мужского танца, в громадной степени были обусловлены его психическими нарушениями. Гениальное творчество Нижинского было обусловлено как анатомическими, так и психиатрическими факторами!
***