СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть первая: НАВОДНЕНИЕ.
15. ДЕЗЕРТИРЫ
В первый же год, как только началась война, в наших лесах появились дезертиры. Мать называла их "бродяжками", а дядя Попов - "разбойниками". Но дядя Петр, познавший солдатскую лямку, говорил:
- Нет, это не разбойники и не бродяжки, а самые что ни наесть честные люди, которым не захотелось служить, идти на войну и убивать невинных людей, как они сами. Вот и сбежали со службы и скрываются по лесам, ждут, когда война кончится. Я сам чуть не сбежал когда служил, да побоялся полевого суда.
И все-таки, мы побаивались дезертиров. А после того, как кто-то ломился в дверь зимовки Миргалиева, где жил оставленный сторож с семьей и косцы сена, совсем стало жутковато.
Произошло это так. Среди темной ненастной ночи, когда сверкали молнии и грохотал гром, кто-то постучал в дверь.
- Кто такой? - спросил сторож.
За дверью молчали. Через некоторое время стук повторился. Хозяйская собака лаяла где-то в отдалении, с подвывом, как будто была на привязи. Потом стали дергать за ручку. Дверь к счастью была на крючке, чтобы он не слетел, его придерживали. Потом привязали за скобу полотенце, все взрослые, бывшие в доме, схватились за полотенце и держались. Неизвестного человека спрашивали:
- Чего надо? Молока надо - молока дадим! Масла надо - масла дадим. Баурсаков надо - баурсаков дадим. Все дадим, только уходи!
Но неизвестный молчал. С наступлением рассвета ушел. Взял только чепан на вате, забытый вечером на телеге, да железные четырех рожковые вилы, через несколько дней вилы нашли, воткнутые в копну сена на лугу.
Мать и тетка Марья договорились идти по ягоды вместе и, конечно, в сопровождении мужиков. Старшие братья взяли с собой ружья. В первое же воскресенье мать, старшая сестра и брат Петр (он еще не призывался в армию) спозаранку отправились к дяде, оттуда в лес. Меня не взяли, хотя вечером, накануне похода, обещались. Утром, обнаружив, что их нет, я расплакался, разбудил младшую сестру Дашу, глядя на меня, она тоже заревела. Отец, оставшийся с нами, быстро успокоил наши нервы, дав каждому по кружке молока. Когда матери не бывало дома, он сам доил коров, разливал по крынкам парное молоко и также, как мать, угощал нас молоком.
По ягоды или грибы уходили наши обычно на целый день, а тут вернулись сразу после обеда и почти с пустыми корзинами. Все утомились, раскраснелись от жары и были очень возбуждены, брат Петр даже рубаху порвал и щеку поцарапал.
- Пошто так рано? - спросил отец. - Или ягоды нет в этом году? Так сами только вчера говорили - пропасть...
- Ягода есть, да не про нашу честь, - расстроенно ответила мать, вытирая пот с лица. И они рассказали, дополняя друг друга, как в лесу наткнулись на неизвестного человека, спавшего в кустах.
- Мы так напугались, так бежали, что думали наши сердца разорвутся.
- Правду говорят: у страха глаза велики. А чего бояться? Вас же много было.
- Ну и что? Может у него ружье было. Пальнет - и все.
- Какой ему резон палить в вас?
Когда мы были уже далеко, остановились, а Дамки нет возле нас. Прислушались, она лает, наверно, на него, мы звать: "Дамка, Дамка"! Слышим, она скулит, жалобно так. Мы опять звать. Прибежала она и ласкается, а у самой кровь на морде. Видно, он приласкал ее, поймал и ну пасть раздирать, чтобы она не тявкала. Ух он какой паразит! Дамочке нашей больно сделал.
- Я больше не пойду по ягоды, - заявила старшая сестра, - Хоть золотом усыпьте меня.
- Ходить можно, только с мужиками, - сказала мать. - На мужиков он не посмеет напасть.
- А Петька и Семен - разве не мужики? - спросила Татьяна и тут же расхохоталась. - Эти мужики такого латата задали, что забыли про свои ружья. Посмотрите на него.
Брат Петр смущенно отводил глаза, щупал поцарапанную щеку.
- Сёмка побежал и я за ним, - оправдывался он.
Дамка сидела рядом с сестрой, слушая людей, склоняла голову то на одну, то на другую сторону, стараясь понять их разговор.
На ночь дверь избы мы закрывали на один крючок, в тот же день отец приделал второй и стали закрывать на два крючка. Однако, надобности в этом не было, никто не приходил и не беспокоил нас. Только собаки иную ночь оживленно лаяли и убегали далеко в темноту, словно там кто-то таился.
Впервые я увидел солдат осенью 1915 года, когда их везли на пароходе из Семипалатинска в Омск. Опасаясь, что из-за неглубокого фарватера пароход не пройдет на нашем перекате, солдат высадили на берег выше стана дяди Петра. Мы смотрели на них. Это были молодые, в большинстве случаев, видимо, крестьянские парни, высокие и низкие, здоровые и истощенные, русые и черные, рыжие и какие-то бесцветные. Все в сапогах, в новых защитных гимнастерках, кто ремнем подпоясан, кто с распущенной рубахой, все как один стриженые. Все спокойные, молчаливые, но были и задиристые.
У нас сидел дядя Попов, приехавший за хлебом и молоком. Покуривая трубку и усмехаясь, он говорил:
- Свежая говядинка идет. Германец всех перемелет на мясорубке. Или сами заживо погниют в окопах.
Двое остановились против нас.
- Тетка, дай напиться. Ну, что - жалко что ли? - приставали они. Смешно, река рядом, а они просят пить.
Тогда мать вынесла полное ведро воды и железный ковш. Они столпились у ведра, как кони на водопое. Выпив воду, забросили ковш в реку, а по ведру так дали ногой, что оно улетело за кусты. На их пути стояла летняя печь, они развалили ее.
- Нехорошо озорничать, ох как нехорошо! - стыдил их Попов.
- Хотя вы и защитники царя и отечества, негоже так делать.
Один краснорожий, с пухлыми щеками, хрипло спросил:
- Бабка, водка есть? Нету? Килу тебе в мягкое место!
Товарищи взяли его под руки и повели, а он все время оглядывался и выкрикивал бранные слова, другие смеялись.
У дяди Петра солдаты выбили стекла в окне и гонялись за козлом, двое сели в лодку и пытались угнать ее.
В ту же осень моего старшего брата Петра призвали в армию. Служил он в Омске. В начале лета следующего года он написал: "Нас скоро погонят на позиции. На побывку домой никого не отпускают, говорят, маршовикам она не положена и ежели мамка хочет повидаться со мной, пусть скорей приезжает".
Мать собралась и поехала, насушила сухарей - обычных и сдобных, навялила красной рыбы, язей, набила масла.
Проездила она более недель, вернувшись рассказывала:
- Казармы я нашла сразу, в тот же день, как приехала, были они отгорожены высоченным забором, рукой не достанешь, и поверху колючая проволока. Подхожу к воротам, стража стоит, солдатики с ружьями. "Мне бы сыночка повидать, говорю, он тоже, как вы, в солдатах служит". - "Тетка, сюда нельзя, иди к проходной, там дежурный сидит, вот у него спроси". Поперлась я со своими узлами и корзинами к ихнему начальнику. А пот с меня ручьями течет. Ноги подламываются - до того устала. Прихожу к начальнику, обсказала ему. "Сейчас узнаем, есть ли такой". На стене висел ящик коричневый. Покрутил он ручку и спрашивает в трубку: "Господин писарь, мне бы про Орлова Петра узнать, есть ли такой у нас, да, нижний чин, год рождения и откуда?" Спросил меня я сказала. Он опять в трубку мои слова передает, подакал и отвечает мне: "Есть, мамаша, только он чичас на учениях. Минуточку, я узнаю". Опять позвонил куда-то и отвечает мне: "Так и есть, вечером приходите, увидите своего сыночка". Я обрадовалась. А куда, думаю, пойду, буду ждать на улице. Вышла, села под забор и сижу, жду вечера. Даже задремала на жаре. Потом смотрю - солдаты идут, рядами, с ружьями за плечами. Загорелые все, потные, грязные. Подошли к воротам и остановились, все поворачивают головы и смотрят на меня. А один, который посередке был, поднял руку и крикнул: "Мамка, я чичас! Отпрошусь и выйду к тебе!" У меня так и запрыгало сердце. Сразу узнала, это он, сыночек мой. Открыли им ворота, они зашли все. Я ждать-пождать, вот уже солнце садится, а его все нет. Потом выбегает. Умылся, переоделся, чистенький такой. А загорел, как головешка. "Ух, устал, бегавши по начальству, говорит, дали вот увольнительную на сутки" и показывает мне бумажку. Пошли мы с ним постоялый двор искать. Он подхватил на плечо все мои сумки-корзинки, я за ним еле поспешаю. Нашли постоялый двор, чтобы ночевать. Поужинали. Он спать меня укладывает, а мне не до спанья - гляжу на него и не могу насмотреться. Вышли на улицу и всю ночь проговорили на крылечке... Потом я каждый день ходила к казарме проведать его. Приду, найду щелку в заборе и смотрю, как они учатся, маршируют по двору. Иногда он подойдет к забору, перекинется со мной словами...
- И больше не отпустили его повидаться с тобой? - спрашивали мы и смотрели на ее заплаканные глаза.
- Почему? Отпускали.
После поездки она сделалась общительней, ласковей, внимательней к нам, в доме наводила порядок, похвалила нас за то, что мы ухаживали за огородом.
Дезертиров она теперь не называла "бродяжками", говорила - "несчастные солдатики".
- При таком-то холоде, как они зиму скоротают?
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/08/374