Три желания

Александр Басов
Только этого Рыбаковой не хватало. Всем остальным судьба ее одарила щедро: неуемными близнецами-вундеркиндами, вечно ноющим мужем – гением-неудачником, работой риелтором от которой дохнут кони, но не русские бабы, тупыми клиентами, а в этот день еще и непогодой.
Забрав близнецов у мамы на четыре часа позже условленного, Рыбакова рулила в свой загородный домик, где ее ожидал не отвечающий на звонки муж. Близнецы на заднем сиденье то засыпали, то просыпались и начинали ныть. Клиенты обрывали телефон и задавали тупые вопросы. В перерывах Рыбакова увещевала автоответчик: «Игорь, возьми трубку, мы застряли, будем через полчаса, пожалуйста, если ты не спишь, затопи камин и открой ворота, а лучше встреть, мы без зонта…».
Снаружи был ад – грохотал гром, сверкали молнии, ливень стеной, видимость ноль… Очередная вспышка, казалось, охватила салон. На мгновение все стало беспредельно ярким и чуть не испарилось. Тачка встала. Близнецы проснулись и заныли. Телефон сдох. Движок не заводился. С пятой попытки он зажурчал, но фары не зажглись. Только этого Рыбаковой не хватало.
Но видимо, не хватало, потому что через пару километров осторожного движения в полной тьме наощупь, когда она с облегчением вздохнула, приблизившись к худо-бедно освещенному мосту, ее ожидало еще одно испытание.
Поперек моста стояли две машины. Вернее, только что остановились. Из-за визга их тормозов Рыбакова и врезала по своим. Близнецы чудом не проснулись.
Одна из машин, перегородивших мост, явно, подрезала другую, и из той, что подрезала выскочили двое мужчин в одинаковых костюмах. Водитель другой машины едва успел опустить стекло, как один из мужчин чем-то брызнул в окошко и рванул на себя дверь. Водитель мешком выпал на асфальт – бильярдной лысиной в лужу. Мужчины в костюмах подхватили его за руки за ноги, подволокли к ограждению и раз-два, ухватив за ноги опрокинули в тьму под мостом. Затем прыгнули в свою тачку и умчались. Рыбакову они не заметили, потому что тормознула она синхронно с ними, а фары у нее не горели. Все это произошло за считанные секунды...  А дальше Рыбакова – в считанные секунды, на полном автомате следуя инструкции, проделала нечто невообразимое. Она выскочила в ливень, гром и молнии, перегнулась через перила, различила над водой мужскую лысину и сиганула в воду…
Нет она была не сумасшедшая. По молодости она была чемпионом района по многоборью. В воде она очутилась метрах в пяти от лысины, хорошо отражавшей свет молний, в три гребка настигла ее, когда та уже начала уходить под воду, вцепилась в одежду, надо сказать, довольно грузного экземпляра и, как буксир баржу, потянула его к берегу… Вытащив баржу наполовину из воды к опоре, опять же согласно инструкции, Рыбакова припала ухом к груди спасенного, но тут спасенный сам замычал и выпустил фонтан воды… Сверху донесся рокот моторов, и перила моста озарились светом приближающихся фар… Рыбакова вспомнила о близнецах в незапертой машине, мигом забыла инструкцию и припустила наверх…
Вскарабкавшись на мост возле съезда, она увидела на другом конце – возле машины спасенного -дюжину пылающих фар и десяток суетящихся силуэтов. Один из них – женский… Пламя рыжих волос, намек на юбку, ноги-струны, заканчивающиеся остриями каблуков…
Едва Рыбакова нырнула в салон и с облегчением удостоверилась, что зажигание сработало: «Спасибо, Ласточка!». Близнецы проснулись: «Мам!». «Не мамкать!».
Женщина-силуэт услышала то ли мотор, то ли ее окрик, замерла, вгляделась во тьму и в слепящем зареве фар зацокала по лужам. Силуэт стал расти в размерах, шатаясь при ходьбе, как циркуль. А за ним стали расти в размерах и несколько мужских силуэтов.
«Только этого мне не хватало», - наконец испугалась мокрая Рыбакова, врубила заднюю и врезала по полной… Фары так и не ожили. Поэтому она просто исчезла во тьме. Без следа.
Дома ожидали запертые ворота, холодный камин и - в комнате мужа – гора окурков в пепельнице, основательно початая бутылка коньяка, неделю немытый водой стакан, и чертежи, чертежи, по стенам, на полу на подоконнике, на столе… Ну и сам муж Игорь, свернувшийся калачиком на диване в полном обмундировании и в тапочках. Муж хрипел и рычал, то ли озвучивая рокот изображенных на чертежах загадочных колес, то ли пытаясь освободиться от выпитого коньяка… Рыбакова вздохнула вылила остатки коньяка в мутный стакан, выпила залпом, накрыла благоверного пледом, вышла в гостиную, заглянула к близнецам (мирно сопели), села на табуретку и заплакал. Потом резко перестала утёрла слезы кулаком и залпом опрокинула коньяк.
И жизнь потекла вроде бы по-прежнему: показы, клиенты, муж, изводящий по вечерам стонами о том, что он – гениальный инженер, изобретатель двигателя-колеса, ради которого уже семь лет, как бросил работу и сел на шею жене (а также на стакан), никому в этой стране не нужен, близнецы, за которыми глаз да глаз, а глаза-то как раз от усталости и разбегаются, и косят уже, терпение, терпение и еще раз терпение…
 И поэтому сначала Рыбакова решила, что у нее еще и паранойя началась… Ну, когда заметила, что в зеркале заднего вида одна и та же машина маячит всюду – в пробке, на трассе, на стоянке… Отдыхать надо.
Но, когда однажды возвращалась домой пешком («переобувала ласточку») и увидела ту же тачку на проселке в полусотне шагов от дома, струхнула… Еще и потому, что под лучом солнца, проникшего сквозь тонировку стекла, вспыхнуло над полукругом руля знакомое пламя рыжеватых волос… Вбежала в дом, к детям – резались в планшеты - кинулась к окну… Тачка дрогнула, тронулась и скрылась за углом.
Теперь это пламя стало ей попадаться на глаза ежедневно: у офиса, за окном ресторана, наконец – возле школы, когда она приехала забирать близнецов… Материнский инстинкт победил страх. Рассвирепев, Рыбакова быстрым шагом рванула к преследовательнице и в лоб спросила: «Что вам от меня нужно? Что вы за мной таскаетесь?». Женщина улыбнулась неживой улыбкой. Она вообще была какая-то неживая – кукла. Невероятные волосы, багровые губы наклейкой на гипсово-белой коже, черные очки в пол-лица, ноги из ушей, которыми она, как циркуль, дырявила асфальт. «Может быть поговорим». «Говорите уже». «Ну, не здесь, не сейчас. Вас дети ждут».
В незнакомом доселе Рыбаковой кафе женщина-циркуль заказала морковный сок. Очки, несмотря на полутьму, не сняла. «Вы спасли жизнь человеку. И этот человек хочет вас отблагодарить». «Ваш муж?» «Мой босс. Имя вам знать не нужно, да оно ничего вам и не скажет. Не пытайтесь навести справки. Я не угрожаю, просто вы даром потратите время». «Мне ничего не надо. Вернее, надо: оставьте меня и мою семью в покое». «Покой – величайшая ценность в жизни. А мой босс не бог. Хотя близок. Загадайте такое желание, которое он сможет исполнить». «У меня нет желаний». «У всех есть желания. Не все их осознают. Признательность моего босса не имеет срока давности. Осознаете – звоните. Вот моя визитка». На визитке не было ничего кроме номера телефона и имени – «Аглая».
Собирала мужа Игоря, сосредоточенного трезвого, испуганного на собеседование. Компании, имеющей отношение к оборонке и, занимавшейся в том числе движками, требовался начальник отдела с ученой степенью. Костюм, галстук, хрустящая сорочка… «Понимаешь, они только за последние три года купили пятьсот отечественных патентов. То есть, реально пытаются что-то пробовать, кроме купи-продай… Может быть, это мой шанс».
Перекрестила в спину. Не помогло. Вернулся вдрызг, галстук набок, волосы дыбом. «Никому, слышишь никому ничего не надо! «Недостаточно руководящего опыта»… И «возраст»! Где, кем я должен был руководить? Я только на завод пришел, как его под нож пустили. Конверсия, рынок, сникерсы… А теперь я им -староват. Нас спустили в унитаз… Все поколение…». Утешала как умела, но он уже не слышал, выудил из шкафа бутыль виски и захлопнул за собой дверь кабинета…
Плакала. Потом запахло гарью. Ворвалась к мужу. Жег в корзине для бумаг чертежи. Орал, стоя на столе и размахивая бутылкой. Рыдал. Насилу угомонила…
И позвонила Аглае.
Вернулась домой, а он опять пьян. Только от радости. «Представляешь, перезвонили! Извинились! По итогам анализа ваша кандидатура – наилучшая…»  Расцеловала со слезами на глазах. «Только не пей». «Да нет… Это я так… За успех - чуть-чуть. Все! Новая жизнь! Годик пошуршу тихо, освоюсь, а там глядишь и удастся внедрить…».
Колесо жизни покатилось дальше, а забот не убавилось.
Выскочил клиент - поначалу многообещающий – Шмидт-Кузнецов. По паспорту он был просто Шмидт, но так представлялся. Юношей его родители, вспомнив, что они немцы и имеют право репатриироваться, утащили в Германию. Там доучивался, служил в бундесвере, работал, сколотил капитал, потом начал тосковать по средней полосе, затевал всякие совместные проекты с родиной – полуудачно, поседел, развелся со своей фрау и решил переехать «нах Рюссланд» на ПМЖ. Эпоха интернета, пофиг откуда руководить бизнесом, тем паче, что часть его - тут. Хотел дом, желательно в часе езды от города. Рыбакова поначалу показывала ему мызы разорённых кризисом новых русских. Кривился, много болтал, ответа не давал… Начала подозревать, что он из фриков - тех кому просто нравится, что с ними возятся, а покупать ничего не собираются…
Дома было не очень ладно. Игорь изменился. Появились в нем начальственные черты, костерил дома неведомых Рыбаковой подчиненных придурками, продолжал хлопать стаканами коньяк, правда, умеренней, чем раньше, на детей стал слегонца прикрикивать, а в ответ на расспросы о работе бурчал: ты не поймешь, зачем тебе, займись своими делами… Холодно как-то стало.
Однажды тепло вернулось, но вернулось вместе с пьянкой и истерикой: «Я зачем в это ввязался? Думаешь для меня кабинет – предел мечтаний? Я - из-за колеса! Но я начальник - долдонам, а начальникам - я долдон. Винтик. Исполнять, не обсуждать! Им мои идеи до лампады, им робот нужен. Вот, если бы…».
«Если бы» состояло в том, что открывалась вакансия с повышением, но Игорю она не светила вообще никак, ибо такого уровня должности замещались исключительно лицами из высшего пула.
Рыбакова долго мяла в руках визитку Аглае. Что-то ее предостерегало. Но потом все-таки решилась.
Аглая скривила свой змееподобный багровый рот и переспросила: «Вы уверены, что этого хотите?». «Конечно», - не моргнув, соврала Рыбакова. «Дома у вас - все в порядке?». «Все прекрасно. А почему вас это волнует?». «Меня нисколько. Моего босса». «Не понимаю». «Он обязан вам жизнью. И ваша жизнь ему небезразлична. Подлинная. А не обертка».
И чудо опять случилось. Игорь стал большим начальником. Увы, дурное предчувствие оправдалось. Он совсем съехал с катушек, забросил чертежи… Разговаривать с ним стало трудно. Коньяк теперь дома не иссякал, муж к нему прикасался, ибо приезжал за полночь и часто уже «хороший» после каких-то «переговоров», «деловых встреч» и «презентаций».
Рыбакова чувствовала, что он теперь за какой-то незримой стеной, и стену эту не знала, как пробить, да и, честно говоря, уже не горела желанием…
Ее продолжал донимать Шмидт-Кузнецов. Когда она устроила фрицу в конце концов истерику и пояснила, что получает маржу от сделки, а сделкой и не пахнет, он вдруг рассмеялся и сознался: «Сам хотел предложить вам оплату подённо. А то как-то неудобно. Поверьте, я не фрик. Просто, сам не знаю, что ищу… Вернее знаю: хочу вернуть запах родины, воспоминания детства… Хочу жить на родной земле, но именно на земле, и чувствовать, что на родной. Как у Пушкина: «… теперь мила мне балалайка да пьяный топот трепака перед порогом кабака. Мой идеал теперь — хозяйка, мои желания — покой…». Она хотела топнуть ногой и уйти, но согласилась на поденщину. Шмидт-Кузнецов был обаятельный. На таких невозможно сердиться.
А дома все совсем разладилось. И кое-что случилось. С семейного счета исчезли деньги. Много. Все.
И пришлось дождаться возвращения супруга с очередной презентации и устроить допрос. Игорь был возбужден, нетрезв, азартно весел. «Куда дел, куда дел! Куда надо. Я купил акции…». И он назвал одну из непотопляемых госкомпаний. «На все?». «Нет, конечно. Наши «все», да и мои «все» – гроши. Я еще и занял. И кредит взял под дом. Такой шанс нельзя было упустить. Предложили пакет, надо было брать весь пакет. Мы теперь богаты, понимаешь? Навсегда! Ничего можем не делать. Жить, где хотим. По всему миру! Выбирай остров в теплом океане. С первых дивидендов – полный вперед!». «А твоя работа?». «К черту эту работу». «Я имела в виду колесо». «К черту колесо. Это колесо мне жизнь поломало. Переехало нас. Но теперь - все. Отмучались. Жить пора. Человек для колеса, или колесо для человека?».
И тут у близнецов в интернате разразилась эпидемия, объявили карантин, и их срочно нужно было забирать домой. А Рыбакова как раз после очередного бесполезного показа деревенского дома бродила с русским немцем по лону родной природы и в дцатый раз слушала в его исполнении бесконечного «Евгения Онегина».
А тачка была в ремонте. Шмидт-Кузнецов вызвался помочь. Мало того - потащил потом (время было ранее) всю компанию в парк аттракционов. Близнецов катала на каруселях-качелях, а маму спивал глинтвейном. Близнецы были счастливы. Рыбакова – тревожна. Потому что фриц ей начинал нравиться. Какой-то он был родной, прямо, как та самая природа, которую они никак не могли отыскать.
Возмездие не заставило себя ждать. Поскольку близнецы были сданы маме, предполагалось, что Рыбакова тоже останется у нее ночевать. Это был годами отработанный обычай. Но не предполагалось, что она пойдет в ресторан с русским немцем и будет, пугаясь, выслушивать признания: он так и не нашел дом своей мечты, зато нашел женщину всей своей жизни. «Я хотел вернуть родину, юность, ощущения, запахи… Так вот, это – вы. Не место, не здание, не пейзаж, вы. Вы моя Россия!». И уж совсем не предполагалось, что он первом часу ночи привезёт ее домой подшофе и в раздрызганных чувствах.
И тут эти чувства были еще больше раздрызганы красными кружевными трусами на полу в метре от порога, пьяным женским хохотом, а затем лицезрением пьяного, глупого, жалкого человека, на которого она потратила свою жизнь, в объятиях похабной блондинки. И, как назло, Шмидт еще не уехал, а описывал круги вокруг машины, словно, знал. И он увез ее обратно к маме.
И, конечно, предложение было в отчаянии принято, но взят срок на освоение близнецами новой для них идеи: отца у них больше нет. На самом деле, срок нужен был и самой Рыбаковой, ее рвало на части, Шмидта она не любила, он ей нравился, но пока она не могла полюбить… Вся ее боль, счастье, жизнь, труды, надежды были там, с тем ничтожным, слетевшим с петель человеком…
И тут старый друг разбудил ни свет, ни заря и сообщил еще более ужасную новость. Игоря арестовали.
Оказывается, он не просто так купил пакет акций, а с целью спекуляции, и собственно, многовато набрал взаймы, кроме того, что было у них с Рыбаковой. Мало того, что многовато, но еще и, намухлевав с залогами. А акции сильно припали, он их сбросил, но долг остался – ого-го! Игорь попытался покинуть родину, но таможня не дремала, и в целях предотвращения еще одной попытки бегства его интернировали.
Шмидт-Кузнецов отвел Рыбакову к прокуренному до смоляного состояния адвокату с пятью дефектами дикции – «лучшему по этим делам». Стряпчий дымил, кашлял, ходил в СИзо, носил какие-то бумаги, ковырял пальцем в заросшем ухе и пояснял: «Если бы он не драпанул – обычное гражданское дело. Ну, погорел. Ну, должник. Сам все испортил. Теперь хуже – раскопали хищение в бытность его директором по технической части. И компания жаждет крови».
Сумма, которая погасила бы жажду компании превышала возможности доброго немца, да Рыбакова об этом и не заикалась.
Когда она очередной раз томилась в очереди на прием в СИзо (на которых Игорь неизменно держал ее за руку, молчал, а потом шептал: «Прости меня. Забудь. Я все погубил. Мне поделом»), рядом с ней оказался средних лет мужчина, не снявший кепки в помещении. Каким-то он парой коротких, ничего не значащих, вопросов разговорил Рыбакову, хотя она была абсолютно не в настроении делиться своей болью. «Кто б виноват – соблазненный или тот, кто соблазнил?» - не так внятно, но по смыслу именно так сформулировал Рыбакова мучившую ее полуриторическую дилемму. Мужчина в кепке пожал плечами: «Это самый глупый вопрос тогда, когда непоправимое уже случилось. Неважно, кто виноват. Важно, чего вы хотите». «Я хочу все вернуть. Но это невозможно». «Для бога нет ничего невозможного. Для человека – почти ничего». И человек поднялся и вышел, словно только за тем, чтобы поговорить с ней и сидел в очереди. И тут Рыбакову толкнуло… Но визитка с телефоном Аглаи осталась в доме, а дом был опечатан.
Аглая сама вышла на нее. Глядела хмуро. Почти ничего не говорила. Только: «Мой босс готов и дальше помогать вам, если понадобится. Но только вам. Он считает, что совершил ошибку, исполняя желания, которые были опасны». И процокала каблуками к машине возле которой поджидал ее мужчина, не снимавший кепке. На это раз он ее снял на мгновение, чтобы провести ладонью по бильярдной лысине.
Кузнецов-Шмидт уезжал в Германию. На пару месяцев. Мял ручку чемодана, просил за это время что-то решить. Но глядел грустно, сам понимая, что уже ничего не решишь. Все решалось само.
Кто-то («Волшебник в голубом вертолете» - по определению прокуренного стряпчего) внезапно урегулировал все задолженности Игоря. На свободу с чистой совестью. Мало того – сняли арест с дома.
И в это дом Игорь вернулся небритый похудевший, в дом, разоренный, пустой, в котором когда-то кипела жизнь и… неужели, здесь тихо жило никем не узнанное при жизни счастье?
Он начертил на покрывшем стол археологическом слое пыли пальцем колесо, потянулся, было, к бутылке коньяка, даже налил в стакан бурого пойла и поднес к губам. Но вдруг с омерзением отдернулся и выплеснул на пол. И принялся дальше рисовать в пыли колеса, приводы, шкивы… Все, что когда-то обещало сбыться…
«Игорь», - окликнула его от порога Рыбакова.