Памяти героев-антифашистов и всех павших за светлое коммунистическое будущее посвящается
Казалось бы, после победы над фашизмом прошли десятилетия. А между тем история антифашистского подполья на оккупированной территории СССР в годы Второй Мировой войны до сих пор хранит много загадок и все еще неизвестных героических трагедий.
«Такого мощного и повсеместного Сопротивления не было больше нигде в мире. Широко разрекламированное европейское Сопротивление активизировалось и набрало масштабы только после высадки союзников в Нормандии. Кроме того, в его рядах сражалось опять-таки немало выходцев из СССР, в частности бежавших из лагерей военнопленных», — говорит историк Александр Колпакиди. И с ним невозможно не согласиться. Европейское Сопротивление фашизму было сопротивлением насилию и национальному унижению, не имеющим ясной идеи и четко поставленной цели, прямо противоположной той, которую поставил перед собой враг. Негативный антифашизм, как и любое чисто протестное движение, морально слаб: для того, чтобы выстоять в смертельной схватке с сильным, жестоким и коварным врагом, нужно иметь несгибаемый внутренний стержень. А он был именно у советских людей. Куда бы ни приходили гитлеровцы на территории СССР, они везде сталкивались с подпольщиками и партизанами, большинство из которых «были принципиально готовы к смерти за свою страну», - утверждает Александр Колпакиди.
И это тоже правда. Но она требует одного важного уточнения. Подпольные организации и партизанские отряды практически всегда возглавляли коммунисты и комсомольцы. Именно они смогли и вдохновить, и организовать стихийное сопротивление советских людей в мощное, эффективное, массовое движение. Это был отпор коммунистов фашизму, по определению. Подпольщики и партизаны без колебания шли на смерть, защищая страну Великого Октября, с верой в победу провозглашенной Октябрем цели. Высочайшей из целей, которая когда-либо стояла перед человечеством. Именно она питала в них отвагу и самоотверженность в противостоянии фашистскому варварству и зверству. И подвиг этих людей, их громадный вклад в Победу в той войне до сих пор по-настоящему не осознан и не оценен по достоинству. Более того, многие герои антифашистского подполья, погибшие мученической смертью от рук врага, еще и оставались жертвами вражеской клеветы в течение десятков лет. Почему это происходило? Вопрос болезненный.
«Нужно понимать, что нацистские спецслужбы на оккупированных территориях Советского Союза проводили колоссальную работу. Это была тотальная война, на которую бросили огромные силы. Это касалось разведки, контрразведки, карательных операций, пропаганды. Пресловутые абверкоманды — это лишь вершина айсберга, были задействованы масса структур и организаций. Так происходило потому, что нигде в Европе нацисты не сталкивались с подобным сопротивлением. И поэтому им было важно сокрушить идеологические основы, на которых оно держалось», — объясняет Колпакиди. Здесь тоже важно сделать уточнение: гитлеровцы знали, в какую благодатную почву бросали семена лжи. Условия оккупации и подполья сами по себе располагают к настороженности и подозрительности, опасению предательства. А в стране, пережившей перед войной настоящую шпиономанию, нагнетавшуюся сверху и сопровождавшуюся инсценированными судебными процессами, чьи организаторы не гнушались методами средневековой инквизиции, как нигде в Европе были готовы верить любому оговору: презумпция невиновности оказалась забыта как таковая. Это была просто идеальная почва для идеологических мин. На практике они сработали как мины замедленного действия: не сокрушив основ подпольного сопротивления, которое, не смотря на все провалы и разгромы, продолжалось, на протяжении десятков послевоенных лет они, эти своевременно не обезвреженные мины, подрывали изнутри основы советской идеологии, активно эксплуатировавшей патетику патриотического подвига в воспитательных целях. В то время, когда долг перед памятью погибших в борьбе с фашизмом требовал предельно осторожной и тщательной работы саперов, вместо ответственных расследований событий недавнего прошлого в поисках правды создавались пропагандистские героические мифы, на поверку противоречащие реальной истории. С другой стороны клеймо позора, посмертно поставленное на организатора подпольного сопротивления, могло пасть на всю созданную им организацию, вычеркнув ее из памяти живых на долгие годы.
Нет сомнений в том, что по-настоящему добросовестные саперы найдут и обезвредят еще не одну мину такого рода: слишком много их было заложено. Поразительно то, что в судьбе и памяти двух знаковых и в своем роде уникальных антифашистских организаций роковую роль сыграли идеологические мины с абсолютно идентичным механизмом. Одна из этих организаций – «Молодая Гвардия», самое знаменитое комсомольское подполье, благодаря одноименному роману писателя Александра Фадеева прославленное на весь мир, другая – Минское подполье, насчитывавшее в своих рядах до девяти тысяч человек и признанное современными историками крупнейшим городским подпольем Европы за годы Второй Мировой войны. В первом случае вражеская клевета на руководителя организации привела к искажению исторической правды и созданию на основе этого искажения культового литературного мифа, во втором подобная же клевета легла пятном на всю организацию, дискредитировав ее деятельность, вследствие чего само ее существование отрицалось как таковое. И оба организатора подпольного сопротивления были оклеветаны врагом дважды.
Восемнадцатилетний Краснодонский комсомольский активист Виктор Третьякевич, член Ворошиловградского подпольного горкома комсомола, связной партизанского отряда И. М. Яковенко с городским комсомольским подпольем Ворошиловграда, после разгрома отряда карателями первое время продолжал работу в этом городе, но вскоре по заданию секретаря подпольного обкома комсомола Надежды Фесенко перебрался в Краснодон, где объединил стихийно возникшие антифашистские молодежные группы в единую боевую организацию. По предложению руководителя одной из групп Сергея Тюленина Краснодонское комсомольское подполье получило название «Молодая Гвардия». На первом собрании юных подпольщиков был создан штаб организации, который избрал Виктора Третьякевича комиссаром. До войны Виктор был комсоргом, членом райкома и очень хорошо знал молодежь шахтерского городка и окрестных поселков. За каких-то три месяца в подпольную деятельность было вовлечено до ста пятидесяти юношей и девушек. На счету молодогвардейцев не менее 39 антифашистских диверсий и терактов. Юные подпольщики успешно сорвали угон населения в Германию, отправку отобранного у местных жителей скота, вывоз хлеба, запуск в работу угольных шахт, не говоря уже об активном противодействии фашистской пропаганде благодаря регулярному выпуску листовок с фронтовыми сводами. Краснодонское комсомольское подполье действовало очень смело и активно. Однако в ноябре месяце членом «Молодой Гвардии» стал Олег Кошевой, и вскоре через его связных, сестер Ольгу и Нину Иванцовых, вражеской разведкой в организацию была запущена клевета на ее руководителя: якобы Виктор Третьякевич предал отряд Яковенко и повинен в его гибели. Клевета исходила от агента по кличке «Дед Данило», выдававшего себя за командира партизанского отряда Ростовской области, и была передана Иванцовым через его связного, как будто бы случайно завязавшего сестрами знакомство на танцах. Слух распространился за спиной у комиссара и привел к дезорганизации подполья. На вопрос Кошевого, что делать дальше, агент «Дед Данило» передал Иванцовым через своего связного указание отобрать человек 15 самых «надежных» (активистов) и приготовиться к уходу в лес, после чего они могут присоединиться к отряду «Деда Данилы». Когда 15 человек были отобраны, агент потребовал список их фамилий, который был передан ему в конце декабря. Это происходило как раз в то время, когда штаб «Молодой Гвардии» готовил в городе ряд одновременных антифашистских террористических актов, чтобы парализовать оккупационную власть и поднять вооруженное восстание, освободив Краснодон своими силами перед приходом Красной Армии. Вражеской разведке удалось сорвать этот план. В январе подпольная организация была разгромлена. Полиция арестовала свыше семидесяти человек. Виктор Третьякевич оказался в застенках в первый день нового 1943 года. Его зверски истязали в течение двух недель: сначала местные костоломы, потом гестаповцы из Ворошиловграда, которых интересовали известные Виктору явки Ворошиловградского подполья, где мог скрываться бывший комиссар разгромленного карателями партизанского отряда, секретарь подпольного горкома партии Михаил Третьякевич, его старший брат. Но добиться от молодогвардейского комсорга палачам ничего не удалось. Признав себя комиссаром «Молодой Гвардии», Виктор категорически отрицал принадлежность к ней своих арестованных товарищей. И полицаи отомстили ему, пустив среди схваченных молодогвардейцев слух, будто выдал их всех Виктор Третьякевич. Но ребята клевете не поверили. Виктор Третьякевич подвергался наиболее изуверским, частым и длительным пыткам, что впоследствии подтвердили несколько свидетелей. И он был живым сброшен в шурф шахты 15 января, в первой партии молодогвардейцев (не считая нескольких человек, казненных тем же способом 13-го числа), причем, очевидно, сброшен самым первым. Присутствовавший при казни заместитель начальника полиции Захаров сам признался, что Третьякевич в последний момент бросился на него, попытавшись увлечь вместе с собой в черную бездну шурфа. Один из вовремя подоспевших на помощь полицаев ударил Виктора по голове рукояткой пистолета и спас Захарову жизнь.
Между тем молодогвардейцев казнили в три основных этапа: 15, 23 и 31 января. После казни комиссара комсомольского подполья полицаи продолжали распространять среди новых арестованных клевету о его предательстве. Это выглядело неубедительно: разве руководителя организации, знавшего поименно всех ее членов, не выдержи он пыток и встань на путь предательства, стали бы убивать первым? Совершенно очевидно, что нет – из живого можно было вытягивать новую информацию, еще и еще. Ведь, предположим, если он заговорил, где гарантия, что сказал все? А раз Третьякевича казнили первым, испробовав на нем все средства, на какие только хватило фантазии, включая каленое железо – значит, краснодонские палачи поняли, что биться с ним дальше не имеет смысла, тем более после того, как даже гестаповские специалисты умыли руки. Казалось бы, логика тут очевидная. При желании понять такие вещи нетрудно. Но именно при желании. Так же, как и выяснить тот факт, что Виктор Третьякевич знал около десятка явок Ворошиловградского подполья, связных, пароли, шифры, а главное – две явки, закрепленные конкретно за его братом Михаилом. После всех старательных усилий гестаповцев получить от Виктора информацию Михаил Третьякевич остался на свободе, ни одна явка в Ворошиловграде не провалилась. Факт, красноречиво свидетельствующий о бесплодности усилий палачей.
Выяснять все это по горячим следам сразу после освобождения Краснодона и Ворошиловграда от оккупации, в феврале 1943 года, было некому, да и задачи такой пока не стояло. Но после суда над бывшем следователем Краснодонской полиции Михаилом Кулешовым, бывшим членом «Молодой Гвардии» Геннадием Почепцовым, написавшим донос в полицию и выдавшим членов подпольной группы, к которой принадлежал, и его отчимом Василием Громовым (Нуждиным), тайным агентом сыскной полиции по кличке «Ванюша», тема уже обозначилась. И Кулешов, и Почепцов оклеветали Виктора Третьякевича. Однако суд воспринял эту клевету вполне адекватно: ведь желание предателей Родины переложить ответственность за гибель комсомольского подполья с себя на его организатора, тем самым облегчив собственную участь, было очевидно. Всех троих подсудимых приговорили к высшей мере наказания, не предав значения лжесвидетельствам.
Однако комиссия по расследованию деятельности и гибели «Молодой Гвардии», возглавляемая помполитом Анатолием Торицыным, не озаботилась честными исследованиями, зато приняла эти лжесвидетельства как руководство к действию и фактически сфабриковала дело против героически погибшего комиссара комсомольского подполья. Торицын, прибыв в Краснодон, поселился у матери Олега Кошевого, Елены Николаевны. Кошевая оказала огромное влияние на работу комиссии Торицына, в результате чего ее сын Олег был признан комиссаром Краснодонского комсомольского подполья, а имя оклеветанного ею настоящего комиссара оказалось предано забвению.
Приехавший в Краснодон писатель Александр Фадеев, земляк и друг Анатолия Торицына, получил от него папку сфабрикованных комиссией документов и поселился все у той же Елены Кошевой, приняв эстафету. Роман Фадеева «Молодая Гвардия» писался в определенном смысле под ее диктовку: Кошевая старательно ограждала своего постояльца от контактов с родителями других молодогвардейцев, которые могли бы рассказать ему факты, противоречащие версии событий, установленной комиссией Торицына. Таким образом был создан культовый литературный миф о «Молодой Гвардии», противоречащий исторической правде. Выйдя из печати, роман сразу приобрел широкую известность. Его читала вся страна, впоследствии он был переведен на множество языков народов Советского Союза и остального мира. Только кнаснодонцы, узнав в образе предателя Евгения Стаховича издевательскую карикатуру на Виктора Третьякевича, которого многие из них хорошо знали и искренне любили, восприняли книгу с недоумением и горечью. Но бороться за правду значило идти против государственного аппарата. Анатолий Торицын стал генералом КГБ, Елена Кошевая – депутатом, членом Городского Совета. А громогласная слава романа на десятки лет стала препятствием на пути к исторической правде. Даже после реабилитации Виктора Третьякевича в 1959 году и посмертного награждения Орденом Отечественной Войны 1 Степени (в 1960-м), ставшими плодом упорной борьбы его уцелевших товарищей по подполью (Василия Левашова, Георгия Арутюнянца, Радия Юркина), которые ни на миг не поверили клевете, роман с изложенной в нем версией истории «Молодой Гвардии» оставался средством патриотического воспитания советской молодежи, а факты, опровергающие эту версию, считались идеологически опасными.
Так возник парадоксальный замкнутый круг: историческая правда о настоящем герое и настоящая история созданной им организации входила в противоречие с канонизированным лживым мифом, положенным в основу патриотического воспитания. Мог ли враг, закладывавший эту идеологическую мину, надеяться на такой успех: чтобы целые поколения советской молодежи выросли на патетической лжи, за которой скрывалась истинная героическая трагедия, куда более высокая и куда более страшная? Тысячи и миллионы юношей и девушек искренне восхищались иконой, прототипом которой был сомнительный персонаж, сыгравший роковую роль в судьбе настоящей «Молодой Гвардии», в то время как родной отец главного героя этой истории, оклеветанного, преданного, принявшего мученичество, погибшего непокоренным, снова оклеветанного и преданного, умер от унижения и отчаянья, не дожив до дня, когда с его сына было снято позорное клеймо. В такой реальности трудно сохранить чутье к правде, ведь поклонение фальшивым идолам тлетворно действует на человеческую совесть. Страшнее всего то, что эта мина не могла в конце концов не взорваться.
Белоруссия – наиболее пострадавшая от оккупации республика Советского Союза: из 9 миллионов ее жителей (данные на 1941 год) к концу оккупации осталось 6,3 миллиона. Территория республики была занята врагом в самом начале войны (к началу сентября 41-го) и освобождена только в 1944-м. Здесь фашисты столкнулись с самым активным сопротивлением населения и отвечали ему наиболее жестокими карательными акциями. На территории Белоруссии нацисты уничтожили 209 городов и райцентров, 5454 деревни, из которых более 600 были сожжены вместе с жителями. Но сопротивление только нарастало. Партизанская война в Белоруссии стала вторым фронтом в фашистском тылу. В каждом белорусском городе действовало подполье. Подпольные организации и партизанские отряды работали в тесной взаимосвязи.
Фашисты заняли Минск на 8-й день войны, 29 июня. В паническом бегстве партийная верхушка оставила списки всех руководящих работников республики и членов их семей, руководителей предприятий и других советских работников, подставив под удар тех, кто не успел эвакуироваться. Эти списки попали в руки врага в качестве руководства, кого уничтожить в первую очередь. Кроме того тотальному уничтожению подлежали военнопленные и еврейское население. Подпольное сопротивление началось практически сразу и продолжалось все 1100 дней оккупации Минска. Оно зарождалось стихийно, но необходимо еще раз отметить, что членами подпольных групп становились прежде всего коммунисты и комсомольцы. Первые подпольные группы возникли уже в июле. Они занимались распространением в городе антифашистских листовок, сбором оружия и спасением военнопленных. В октябре одна из подпольных групп была разгромлена. 12 человек фашисты публично повесили. Борис Рудзянко, один из членов группы, был завербован гитлеровцами и стал провокатором. А подпольное движение росло и расширялось, создавались новые партийные и комсомольские организации. Подпольщики организовывали диверсии на предприятиях, спасали из концлагерей военнопленных и переправляли их к партизанам.
В ноябре 1941 года был сформирован подпольный горком партии, секретарем которого был избран Иван Кириллович Ковалев. До войны (с 1940года) Ковалев был секретарем Заславского райкома КП(б)Б. Он сознательно остался на оккупированной территории для подпольной работы. Иван Ковалев появился в Минске осенью и, наладив связи со знакомыми коммунистами, приступил к организации подпольных групп в единую сеть. Именно он стал инициатором создания подпольного горкома, который под его руководством принимал активное участие в создании более 20 партизанских отрядов и 3 бригад, способствуя развертыванию партизанского движения в пригородах. Заслуга Ивана Ковалева в организации стихийного антифашистского сопротивления минчан и координации работы Минского подполья с партизанским движением огромна. Однако Москва не признавала факта существования в белорусской столице подпольного сопротивления в 41 году. Оно было создано без указаний из Кремля, самостоятельно, как и белорусское партизанское движение. Отрицать существование последнего, однако, вскоре оказалось невозможно. Судьба Минского подполья сложилась куда трагичнее. Против него работала и вражеская агентура, и амбиции высшего партийного руководства. На недоверие к Минскому подпольному горкому и его секретарю легко легла фашистская клевета. Есть основания для предположения, что первые слухи о Ковалеве как о провокаторе были пущены еще до его ареста.
Между тем до конца 1941 года Минскому подпольному горкому удалось организовать ряд диверсий на железной дороге, создать подпольную типографию, установить связь с подпольным комитетом в еврейском гетто, а также с несколькими партизанскими отрядами в Минской области, сформировать партизанские отряды в Руденском и Логойском районах.
Военный совет партизанского движения совместно с Минским подпольным горкомом планировали поднять в городе вооруженное восстание. Созданные для этой цели штурмовые бригады должны были захватить склад оружия, танковую бригаду и совместно с подпольщиками освободить из лагерей 30 000 военнопленных. К Минску со всех сторон подошли несколько партизанских отрядов для поддержки восстания, ожидавших сигнала из города. Однако предатель Рудзянко сумел втереться в доверие к подпольщикам из лагерей военнопленных и выведал у них информацию о готовящемся восстании, план которого враги оценили весьма высоко, считая, что оно могло бы оказаться успешным, не будь своевременно предупреждено. Аресты начались в марте-апреле 42 года. Были схвачены некоторые члены подпольного горкома и весь состав штаба военного совета партизанского движения. Абверу и СД удалось захватить списки участников подготовки восстания. Это был страшный провал. Начались повальные облавы. Свыше 1000 военнопленных и жителей города были расстреляны. Военнопленных по Логойскому тракту заживо сжигали в бараках. 9 мая 1942 года в городе было казнено свыше 400 подпольщиков. Но провал не стал поражением минских антифашистов. Вскоре в Минске вышел первый номер подпольной коммунистической газеты «Звезда». Тираж составлял 2000 экземпляров, всего было выпущено четыре номера. Наборщики Борис Пупко и Михаил Сверидов набирали газету по ночам в Доме печати, прямо под носам у фашистов, и выносили в бидонах для молока. Но вскоре Борис Пупко был арестован прямо в типографии. А подпольная группа Маркевича продолжала выпускать другую подпольную газету, «Вестник Патриота». Всего вышло 8 номеров. Подполье (после первого разгрома это было уже Второе Минское подполье) продолжало активно действовать и расширяться. В этот период были созданы подпольные райкомы. За четыре месяца (с мая по сентябрь) подпольщики переправили из города в партизанские отряды около 2000 рабочих и служащих, а также около 2200 освобожденных военнопленных. Было создано еще 7 партизанских отрядов.
Второй провал Минского подполья, как и первый, связан с провокаторской деятельностью Рудзянко, о чьей связи с фашистской разведкой подпольщики не знали. На этот раз предатель попал в самое сердце организации – через случайного знакомого Никиту Гуркова ему удалось выйти на одного из членов подпольного горкома Хмелевского. В результате Рудзянко сумел втереться в доверие к Хмелевскому и его товарищам. 26 сентября 1942 года был арестован Никита Гурков, а вскоре – секретарь подпольного горкома Иван Ковалев и его товарищи Дмитрий Короткевич, Вячеслав Никифоров и Константин Хмелевский. Второе Минское подполье было разгромлено. Тысячи человек погибли на виселицах, в фашистских застенках, отправлены в концлагеря. И тем не менее минчане продолжали свою борьбу. После гибели Второго подполья в оккупированном городе родилось Третье. Борьба минчан продолжалась с еще большим накалом.
Иван Ковалев был подвергнут чудовищным пыткам и тайно казнен. Некоторые из впоследствии оставшихся в живых подпольщиков видели его в тюрьме и даже сидели с ним в одной камере. Эти люди утверждали, что Ковалев, не смотря на все истязания, никого не выдал. Место и время гибели секретаря Минского подпольного горкома до сих пор считается неизвестным. При этом его товарищи по борьбе говорили, что в начале 1943 года фашисты вывезли его в концлагерь Малый Тростянец, где он был заживо сожжен. Однако фашистские пропагандистские спецслужбы еще осенью 42 года стали распускать слух, будто бы Иван Ковалев согласился сотрудничать с оккупантами. В коллаборационистских изданиях «Антикоминтерн», «Рота пропаганды» и «Белорусская газета» была напечатана статья, якобы написанная Ковалевым, в которой содержалась прогерманская агитация: призывы прекратить борьбу, «чтобы устроить такую жизнь, которой живут немецкие крестьяне», фраза о том, что «в немецкой армии сражается 7 миллионов немецких коммунистов». Одна из газет попала в тюрьму, где все еще содержался Ковалев. По свидетельствам выживших подпольщиков, товарищей Ивана Кирилловича по заключению, его возмущению не было предела. Так фашисты дали ему понять, что, не зависимо от его воли, в глазах горожан из него уже сделали предателя. И тайная казнь организатора Минского подполья, факт которой установить впоследствии оказалось невозможным, понадобилась затем, чтобы довершить дело, позже создав легенду о том, что, став предателем, Ковалев бежал с немцами на Запад.
Слухи, распускавшиеся вражеской агентурой об Иване Ковалеве, который тогда еще был жив, подкрепленные компрометирующей его имя статьей в профашистских газетах, с легкостью принял на веру и подхватил советский партийный и государственный деятель Пантелеймон Понамаренко, превратив их в обвинение. С его подачи фашистская клевета была воспринята как доказанный факт и стала известна как в других городах оккупированной Белоруссии, так и в самой Москве. Минский подпольный горком был скомпрометирован, а вся организация приобрела репутацию «подполья провокаторов», якобы созданного гестапо и СД для выявления патриотически настроенных горожан и партизан. Кремлевская верхушка упорно держалась мнения, что никакого реального антифашистского подполья в Минске нет. И это авторитетное мнение стало руководством к действию. В результате такой успешной вражеской информационной диверсии, осуществленной при поддержке советского партийного аппарата, несколько связных Минского подполья были расстреляны партизанами как провокаторы, к минским антифашистам в остальной Белоруссии стали относиться с недоверием, они продолжали свою борьбу в условиях изоляции.
После войны тень, брошенная на подполье белорусской столицы, коснулась всей республики, сказалась на отношении к подвигу и жертве всего белорусского народа. (Следует еще раз подчеркнуть, что первоначально в Кремле отрицали и наличие в Белоруссии партизанского движения – до тех пор, пока регулярные сводки боевых действий не заставили признать его реальность). Только через 30 лет после победы Минск был удостоен звания Города-Героя. В послевоенные годы факт существования Минского антифашистского подполья по-прежнему отрицался. Оставшиеся в живых участники подпольного сопротивления подвергались репрессиям: их высылали из города, лишали прописки. К ним относились с подозрением, считая сам факт их пребывания в городе под оккупацией компрометирующим. Их стремились заставить молчать. Многие члены Минского подполья, которые пытались доказать, что борьба против фашистов в оккупированном Минске шла не на жизнь, а на смерть, были арестованы и осуждены на различные сроки как пособники фашистов, а некоторые даже получили высшую меру наказания. Бывшие подпольщики испытывали чувство горечи за своих погибших товарищей, чей подвиг оказался предан забвению. Они писали письма в Кремль, в ЦК с призывами к справедливости и правде. Борьба за честное расследование обстоятельств разгрома Второго Минского подполья велась долго. Хотя роль настоящего предателя Рудзянко была раскрыта, его осудили и расстреляли, это никак не сказалось на сложившемся под влиянием вражеской клеветы отношении к руководителям антифашистского сопротивления белорусской столицы. До конца 50-х годов сама тема Минского подполья оставалась под строгим запретом. В официальных источниках оно не упоминалось. Только 7 сентября 1959 года бывшие участники антифашистского сопротивления белорусской столицы добились правды: решением Бюро ЦК КПБ Минский подпольный горком был реабилитирован. Но с его секретаря обвинение так и не сняли. Ковалева продолжали считать предателем, одновременно замалчивая его роль организатора. Это отражалось на публикациях о Минском подполье, которые начали появляться в печати, а также на отношении к памяти товарищей Ковалева по подпольной борьбе. Вот отрывок из воспоминаний участницы Минского подполья Марии Адамовны Сержанович, которые датированы 1977 годом (!): «Я писала и об участии в подполье моего мужа Степана Васильевича Сержановича, и сестры Ольги Крестовской. Писала в горком, в Верховный Совет. Но никто мне ничего не отвечал. Обратилась в горком партии. Там инструктор сказал: «Ну и что, на войне много погибло». Потом намекнул, что это подполье было провокаторским. Когда вышла книга «Руины стреляют», зашла в Институт истории и сказала, что в книге заслуги приписывают тем, кто никакого отношения к этой работе не имел. Стала выяснять, почему так получилось. Мне ответили прямо: потому что твой муж и сестра с первых дней оккупации были связаны с Ковалевым, а его считают предателем».
Подобных обращений было много как в первые послевоенные годы, так и 30 лет спустя. Но реакция на них оставалась одинаковой. Она определялась непробиваемой позицией Кремля. Хотя надо отметить, что после реабилитации Минского подпольного горкома честного расследования в отношении Ковалева пытались добиться даже отдельные члены ЦК компартии Белоруссии. И тоже безрезультатно. Все комиссии были по существу фиктивными, они не принимали к рассмотрению свидетельства живых участников тех событий и их родных, результатом расследований становились новые бюрократические отписки. И только в 1989 году, на волне гласности, решением Бюро ЦК КПБ была создана специальная партийная комиссия, то ли четвертая, то ли пятая по счету, которая, наконец, тщательно изучила дело И.К. Ковалева и подготовила соответствующую аналитическую справку. На ее основании в 1990 году вышло постановление ЦК КПБ: «Считать несоответствующим действительности ранее инкриминируемое И.К. Ковалеву предательство членов Минского подпольного горкома партии, сотрудничество с гитлеровскими оккупантами».
Огромная заслуга в этой победе исторической справедливости принадлежит известному историку, тогдашнему члену ЦК КПБ, впоследствии первому директору Национального архива Беларуси Евгению Ивановичу Барановскому. Без его настойчивости и кропотливой работы с архивами ее могло бы не быть. Барановскому удалось восстановить реальную картину событий, разоблачив, наконец, клевету на героически погибшего секретаря подпольного горкома. «Его могли бы реабилитировать тогда, когда реабилитировали созданный им Минский подпольный горком компартии Беларуси, но почему-то продолжали считать изменником. Ковалева обвиняли еще в том, что он выехал из Минска в Германию, вступил в сотрудничество с немецко-оккупационным режимом, что выражалось в создании антисоветского фильма «Европа своими глазами», написании антисоветской книги о колхозном строительстве в Советском Союзе, работе в качестве ведущего сотрудника в восточном отделе Министерства пропаганды. Все эти факты считались подтверждением того, что он сотрудничал с немецким оккупационным режимом», - объясняет историк. Члены комиссии работали в архивах Беларуси, Прибалтики, Москвы, Украины. Помощь им оказали и немецкие историки и архивисты. В результате было установлено, что Ивана Ковалева не было в Германии, а значит, все обвинения в его адрес – клевета. «На последнем этапе мы обнаружили некоего агента Дубова, который, по его словам, на станции Шпандал в местечке Берлина встречался с Ковалевым. Он утверждал, что организатор Минского подполья завел его в свою квартиру, угостил и рассказал о том, как стал предателем. Я лично разговаривал с этим агентом и записывал его воспоминания. Спустя столько лет Дубов извинялся за то, что взял грех на душу и оболгал Ковалева. После этого мы занялись подготовкой документов о присвоении Ивану Кирилловичу звания героя Советского Союза, но Союз распался», – рассказал Евгений Барановский. «Реабилитировав Ковалева, мы сняли грязное пятно предательства со всей Беларуси, потому что все эти годы за рубежом выходили книги, где наша страна считалась центром предательского подполья», - заключил историк.
В честь Ивана Ковалева названа одна из улиц города Минска. Вот и вся награда, которой отмечен подвиг этого дважды убитого героя.
Интересен тот факт, что в деле комиссара «Молодой Гвардии» Виктора Третьякевича тоже присутствовал лжесвидетель, давший ложные показания и отказавшийся от них в 90-е годы, когда его разыскали члены очередной комиссии по расследованию обстоятельств, которые привели к искажению правды о герое и обвинению его в предательстве. Это некто Чернышов, некоторое время сидевший с Третьякевичем в одной камере в Краснодонской полиции. Он утверждал, будто бы Виктор сам писал начальнику полиции записки, чтобы его вызвали на допрос, приходил с допросов веселый, курил папиросы и говорил, что всем надо сознаться – сознавшимся сохранят жизнь. Другие заключенные в камере якобы даже однажды избили Третьякевича. Впоследствии Чернышов заявил, что те показания у него фактически выбили, а потом заставили подписать, не дав прочесть. Когда же ему зачитали этот текст за его подписью, сфабрикованный в 1943-го году, и задали вопрос о достоверности изложенного, Чернышов ответил, что не говорил ничего подобного и рассказал, как было на самом деле. По его словам, с допросов Виктор Третьякевич приходил, а иногда его приносили, сильно избитым, а однажды после допроса у него было обильное кровотечение из носа и изо рта, и ребята в камере дружно за ним ухаживали, пытались остановить кровь. То есть Чернышов подтвердил то, что было давно известно, прежде всего – от родителей молодогвардейцев, содержавшихся в заключении в качестве заложников, а впоследствии – и из признаний участвовавших в пытках полицаев. Живых свидетелей того, что Виктор Третьякевич подвергался жестоким истязаниям, было более чем достаточно. К тому же существовало и неопровержимое доказательство – страшно истерзанное и изувеченное тело Виктора, факт извлечения и состояние которого были запротоколированы, как это было сделано в отношении всех трупов казненных. Трудно понять, зачем комиссии Торицына, состряпавшей дело о предательстве комиссаром «Молодой Гвардии» созданной им организации, понадобились показания, противоречащие как установленному факту, так и словам многих очевидцев тех событий. Такая нестыковка говорит о спешке и откровенной халатности исполнителей этого грязного дела. В результате клеветники избрали другую тактику, тем самым игнорируя лжесвидетельство Чернышова: они стали утверждать, будто Третьякевич не выдержал пыток, и напирали при этом на факт особого пристрастия к нему палачей. Но это утверждение в 50-е годы опровергли сами палачи, представшие перед советским судом. Признание лжесвидетеля, сделанное в 90-е, поставило окончательную точку в этой истории, красноречиво характеризуя методы фальсификаторов, не брезговавших ничем, чтобы очернить память настоящего комиссара молодогвардейцев.
В случае Ивана Ковалева клевета лжесвидетеля (а ведь нетрудно было догадаться сразу, что Дубов выполнял задание фашистских спецслужб) на долгие годы оставалась препятствием к реабилитации организатора подполья. Поражает то, с какой безоговорочной готовностью она была принята на веру, перевесив свидетельства товарищей Ковалева, говоривших о его стойкости и знавших о его казни. И оба случая являются примерами одного и того же приема, который, не стоит сомневаться, широко и активно применялся фашистами для борьбы с подпольными организациями.
И в одном, и в другом случае прием сработал безотказно, причем в качестве долгосрочной идеологической диверсии. Самая известная, знаменитая на весь мир, ставшая предметом культа история комсомольского антифашистского подполья оказалась искажением реальной правды о подвиге, лишена своего главного героя, который, в отличие от лжегероя из мифа, не бросил своих товарищей, а оставался первым среди них до самого конца. Историю крупнейшего городского подполья Второй Мировой войны – подвиг тысяч героев – сначала опорочили, а потом и вовсе попытались стереть из памяти людей из-за клеветы на организатора сопротивления, и до известной степени это удалось. Массовый героизм минчан в годы оккупации достоин куда более пристального внимания, чем уделялось ему до сих пор, и нуждается в ответственном и добросовестном изучении. В обоих случаях нельзя не признать: это была победа врага после победы Советской Армии над армией гитлеровской Германии. Победа фашистской лжи над памятью героев-антифашистов. И пособницей фашистов оказались высшая партийная номенклатура, которая не могла простить антифашистам, действовавшим на свой страх и риск, взяв на себя ответственность и организовав стихийное сопротивление против оккупантов в эффективную, сплоченную борьбу, именно того, что они действовали самостоятельно, не дожидаясь директив сверху. С точки зрения кремлевского руководства, очевидно, именно это было непростительным преступлением, заслуживающим самой суровой кары. В отношении к Минскому подполью с самого его возникновения такая позиция прослеживается совершенно откровенно. В отношении к «Молодой Гвардии» она же не менее откровенно была озвучена Фадееву самим Сталиным, когда вышла в печати первая редакция романа: а где же руководящая роль партии? «Отец народов» обвинил писателя в том, что в его книге комсомольцы действуют как банда анархистов. Фадееву пришлось переделать роман, привнеся в сюжет требуемое «партийное руководство», которого в действительности не было. Властная верхушка уже настолько привыкла воспринимать людей в своей стране как послушных исполнителей, не способных на проявление инициативы, которое негласно приравнивалось к преступлению, что всякая самодеятельность воспринималась властью как оскорбление. Даже если самодеятельность выражалась в антифашистском сопротивлении на оккупированной территории. Ведь это было свидетельство способности населения к самоорганизации, с которой государственный аппарат так упорно боролся. А на наличие лидеров, наделенных естественным авторитетом, очевидно, высшая номенклатура инстинктивно реагировала как на вызов.
Инициатива наказуема. И лидеры подпольных организаций, уже ответившие за провал своим мученичеством и гибелью, были еще раз казнены после смерти, ответив за провалы, ошибки, халатность и бездарность руководителей высшего ранга, не привыкших отвечать ни за что. Потому что если говорить всю правду и о Викторе Третьякевиче, и об Иване Ковалеве, пришлось бы признать и озвучить не только тяжелейшие условия, в которых выпало действовать и одному, и другому, но и причины, по которым такие условия сложились, и тут невозможно обойти стороной вопрос об ответственности высоких партийных руководителей. Претендуя постфактум на тотальный контроль над антифашистским сопротивлением, они в то же время продемонстрировали на практике всю несостоятельность такой претензии. И паническое бегство из Минска руководящих работников БССР, не позаботившихся ни прихватить с собой, ни уничтожить списки, которые, оказавшись в руках фашистов, стоили жизни множеству людей, и сотрудничество с оккупантами первоначально назначенного секретарем подпольного обкома комсомола Ворошиловградчины Гайдученко, и, опять-таки, потеря в бегстве от наступающих вражеских войск секретных документов руководителями той же самой Ворошиловградчины - все это обстоятельства, на фоне которых самоотверженность настоящих героев антифашистского сопротивления впечатляет еще сильнее. Поэтому замалчивание правды о них вовсе не случайно.
Минские подпольщики впервые получили право голоса после XX Съезда КПСС и разоблачения «культа личности». «Однако всей правды им сказать не дали. Только часть о большом вкладе партии и комсомола в работу по созданию подполья и в руководству им. По большому счету, так оно и было, но за всем этим как-то не видно было лиц конкретных людей, которые в условиях жесточайшего террора оккупантов, ежечасно рискуя жизнью, приближали день победы над врагом», - констатирует Герман Москаленко. Абстрактные «партия и комсомол», за которыми не стояли реальные судьбы конкретных коммунистов и комсомольцев, означали все то же «партийное руководство», претензию верхушки на славу, украденную у безымянных героев.
Отсутствие привычки признавать свои ошибки и порочная привычка любой ценой, даже ценой лжи и подлога, сохранять репутацию, изображая врага в пропагандистских мифах жестоким, но непроходимо глупым, сыграли роль в создании порочного круга. Признать успехи вражеской разведки в борьбе с подпольными организациями было недопустимо. А подхватывать клевету на их организаторов, запущенную агентами гитлеровских спецслужб – привычно и естественно.
Еще в 20-е годы коммунистов, выступавших за свободу критики, отстаивавших принципы элементарной честности в оценке существующих проблем, травили, обвиняли в посягательстве на священную корову «единства партии». Ко второй половине 30-х всем тем, кто был замечен в прошлом и подозреваем в настоящем в малейших поползновениях против «генеральной линии» (читай – в сопротивлении власти превратившегося в мясорубку партийного аппарата и самого непогрешимого вождя), была объявлена война на уничтожение. К этому времени привычка партаппаратчиков сваливать последствия просчетов руководящей верхушки на тех или иных козлов отпущения прочно укоренилась. В многочисленных производственных авариях во время форсированной индустриализации страны (причина которых в подавляющем большинстве случаев заключалась в лихорадочной спешке, а также в отсутствии квалификации у новоиспеченных рабочих, бывших крестьян, не успевших усвоить азы техники безопасности) были обвинены как злоумышленные вредители и осуждены как вражеские диверсанты тысячи специалистов, столь необходимых на своих рабочих местах честных профессионалов. Партийные «чистки», принявшие в итоге форму большого террора, проходили под лозунгом борьбы со шпионами и пособниками врага (гестапо, «Антанты» и т.п. – в зависимости от зигзагов во внешней политике). Это был террор государственного аппарата против коммунистов. Он давал возможность бесчестным карьеристам, не гнушавшимся клеветой на своих товарищей, быстро подняться по иерархической аппаратной лестнице высоко наверх. Людей такого типа уже совершенно не смущали ни манипуляции с цифрами статистики, ни переписывание истории. И подставлять других, прежде всего тех, кто «внизу», было для них естественно. Коммунистическая мораль и этика не обременяли их совесть, партийный билет служил для них не более чем пропуском во власть. Нет ничего удивительного в их негероическом поведении во время войны и в их цинизме по отношению к памяти героев борьбы с фашизмом.
С другой стороны, коммунисты, возглавившие антифашистское сопротивление – люди принципиально иного склада. Как правило, до войны это были максимум секретари райкомов. Те, кто близко знал людей вокруг себя и кому люди доверяли. Те, для кого коммунистические принципы не стали пустыми словами, которыми можно пользоваться как разменной монетой. Именно они были морально готовы к схватке с фашизмом, «принципиально готовы к смерти за свою страну», как сказал о них Александр Колпакиди. И они умирали за нее. А потом явились из эвакуации их антиподы, привыкшие бесстыдно эксплуатировать чужой альтруизм, присваивать чужие достижения, подвиги и победы. Явились и присвоили. Да еще и высказывали претензии тем, кто добровольно остался для работы в подполье и умудрился выжить.
Так, старшему брату Виктора Третьякевича, Михаилу, принадлежавшему как раз к числу таких коммунистов-добровольцев, один из бывших товарищей по работе в райкоме, вернувшись после оккупации, на собрании, где обсуждалась партизанская и подпольная работа Михаила, заявил, что тот убил собственноручно слишком мало немцев, да и вообще, «надо было восстание поднимать». Этот товарищ, когда перед оккупацией ему предложили остаться для организации антифашистского сопротивления, в отличие от Михаила Третьякевича, ответил с поразительной беззастенчивостью: «Я не дурак!» И по окончании собрания, на котором партизанская и подпольная деятельность Михаила ставилась под сомнение и подвергалась критике людьми, которые, ничем не рискуя, провели это время в солнечном Ташкенте, беззастенчивый «товарищ» еще раз продемонстрировал свой цинизм. «Ну, и кто остался в дураках?» - насмешливо спросил он Третьякевича.
Эти люди не были способны критически отнестись к фашистской клевете. Они не привыкли прислушиваться к голосам людей «снизу», требовавшим справедливости, даже если это были голоса живых свидетелей и участников событий, о которых шла речь. Они не стали утруждать себя честными, добросовестными, скрупулезными расследованиями. Мысль о том, что обвинения в адрес подпольщиков в предательстве, исходящие от врагов и коллаборационистов, могут оказаться клеветой, не беспокоила их совесть. Клевета была им и привычна, и выгодна. Не потому, что они были агентами вражеской разведки. Это просто совпадение интересов. Но вовсе не случайное. Эти люди были коммунистами лишь по названию, а по существу – приспособленцами, то есть коллаборационистами. В борьбе с фашизмом они по факту оказались на стороне фашистов против коммунистов, отказавшись разминировать фашистские идеологические мины. И потом, десятилетиями лицемерно повторяя громкие слова об абстрактных и вымышленных героях, наплевав на память героев реальных, не моргнув глазом убив их еще раз, они на собственном примере учили советскую молодежь гордиться подвигом, которого сами не совершали.
Взрыв был неизбежен и сокрушителен. Правда, десятки лет скрывавшаяся под слоями лжи, вырвалась наружу, такая страшная и так вопиюще несоответствующая всему тому, что утверждалось на самом высоком уровне. Своим напором она действительно подорвала самые основы бытия. К этому времени номенклатурная верхушка перешла на сознательные антикоммунистические позиции, цинично и предельно убедительно преподнеся всему населению страны все тот же урок: эксплуатация альтруизма разумна и закономерна; альтруизм – не более чем глупость, достойная осмеяния. Наглядность внушения почти не оставила шансов его не усвоить. Ведь теперь уже не было никаких сомнений в том, «кто остался в дураках». И, наконец, когда притворяться патриотами отпала нужда, чтобы расставить все точки над «и», с позиций откровенного цинизма было озвучена во всеуслышание истинная коллаборационистская позиция: не было никаких героев – были кровожадные фанатики; все герои – миф коммунистической пропаганды.
Однако прошло некоторое время, и патриотическое воспитание снова стало актуальным. Как и старые пропагандистские мифы. В молодежи, получившей изрядную прививку цинизма, срочно требуется воспитать альтруизм, который так удобно эксплуатировать. И ту самую принципиальную готовность к смерти за свою страну. Старательно закрывая глаза на то, что это уже совсем другая страна, окончательно отказавшаяся от цели, способной рождать истинных героев. Героев не из мифов, а из жизни. Тех, о которых так и не сказана настоящая правда.
Память о них важна для нас, живых. Не для того, чтобы гордиться и возносить ритуальные славословия. Подвиг тех, кто пал в смертельной схватке с фашизмом, не покорившись – лучшее противоядие от деморализации в борьбе, продолжать которую этот подвиг обязывает, вне зависимости от того, снаружи находится враг или внутри…
Они боролись за светлое будущее. Более справедливое, чем настоящее. Будущее для всех людей, даже если самим увидеть его не придется. Будущее, которое нельзя отдать на растерзание врагу. Только такая цель и дает силу выстоять. Выстоять, во что бы то ни стало.