Благовещение бабы Зины

 
   
   
    Баба Зина была истово верующей православной. Знала и блюла все каноны, обряды и уставы. Кроме того была еще нетерпимой к инакомыслию, что доставляло ей массу неудобств, а порой и приключений.
   Сейчас проще, государство хоть и не покаялось, но признало, что были перегибы в отношении религий.
«Ошибочка вышла», однажды сказал Дзержинский Ленину, расстреляв по недоразумению восемнадцать тысяч заложников.
   Перегиб с религиями был много губительнее, но спросить не с кого, все почили, так сказать.
   
   Баба Зина в истории ошибок и перегибов не вдавалась. Считала это делом не своего ума, раз и навсегда уяснив для себя, что ничего не делается без воли Божией и обсуждению, тем более осуждению не подлежит.
   Она любила во всем порядок, неукоснительно его поддерживала, требуя этого и от других. Больше всего доставалось близким.
   Но случались казусы и с совершенно посторонними людьми. Как-то, еще в самом начале возрождения церкви, когда все повально пытались приобщиться, увидела она возле входа в храм молодого человека. Короткая прическа выдавала в нем недавнего солдата или отбывшего срок заключенного. Не зная как войти в храм и что делать, он с интересом заглядывал внутрь помещения и присматривался к прихожанам, пытаясь подражать.
   Не вынимая из кармана левой руки, правой пробовал перекреститься, не сняв шапки. Такого стерпеть наша праведница не могла.

- Ты что, бусурман, делаешь? – гнев бабы Зины был неподдельным.
- Да я, я в церковь, - забормотал виновато сконфуженный паренек.
- Как ты стоишь? А ну, вынь руки из карманов! Шапку долой! Как крестишься?

   У незадачливого посетителя сразу возникли ассоциации с армией, а из глубин подсознания всплыли ощущения из далекого крепостного прошлого.
   Сдернув шапчонку, он вынул руку из кармана и от растерянности почему-то перекрестил ею бабу Зину. Та оторопела. Поняв, что опять сделал что-то не так, парень решил исправиться и перекрестил бабу Зину правой рукой. Баба Зина опомнилась.

- Да я тебе охальник сейчас! Что ты от меня открещиваешься как от нечистой силы? Вот я батюшке скажу, он на тебя за такое глумление над святынями епитимью наложит!

   Не зная значения слова, но уяснив по тону бабы Зины, что ему грозит наказание похлеще гауптвахты, несостоявшийся прихожанин нахлобучил шапку и рванул от разгневанной «святыни» куда глаза глядят, чуть не наложив с перепугу. Не исключено, что в пивнушку для снятия стресса.

   По собственной воле баба Зина несла послушание по уборке храма и следила за состоянием подсвечников. От второго послушания ее батюшка сначала освободил, а потом и вовсе отлучил. Попросту говоря, запретил. Уж очень она ревностно ко всему относилась и громогласно делала замечания по поводу неправильно поставленных свечек. Люди конфузились.
   Потом батюшка, вообще, благословил ее молчать в церкви и обращаться к прихожанам только со своего разрешения. Стала молча ходить по храму с мокрой тряпкой. И только негодующие взоры выдавали неравнодушие. Не могла она бесстрастно смотреть на недостаточное благоговение, неуклюжие невпопад поклоны и неуместное стуканье лбом об пол.
   И нередко бывало, что выйдя после службы на улицу, догоняла она прихожанина и показывала на виду у всех как правильно нужно вставать на колени  и осенять себя крестным знамением. Дошло до батюшки, он и это не благословил делать.

   Баба Зина без дела не могла сидеть минуты и терпеть беспорядки даже в мелочах. Дома у нее все блестело, а домочадцы ходили строем. Дети и внуки с младенчества знали, как правильно есть, сидеть, разговаривать. Усвоив раз и навсегда, что она всегда права никто не пытался перечить.
  Работящей была вся ее семья. Особенно повезло с зятьями. Их почти не было дома, задерживались на сверхурочной работе. Дети записывались во все кружки и дополнительные занятия.

   Легче стало, когда построили церковь, и баба Лиза половину своей жизни стала проводить в ней. Непонятно почему сократились сверхурочные и дополнительные занятия у членов семьи.

   Но послабления и теперь никому не было. Прежде всего, себе. Понимая, что внимания хозяйству стала уделять меньше, относиться ко всему стала пристрастнее, а каждое движение использовать рациональнее. Все планы строились загодя и неуклонно перевыполнялись.

   Соблюдая все церковные каноны, не позволяла их нарушать никому. Семья знала все посты, праздники и памятные даты. Муж почему-то не любил вторники и четверги. Иногда тяжело выходила из поста, оправлялась месяцами. Переносила стоически как заслуженную кару за плохую подготовку и недостаточную веру. Скрывала трудности от всех. От домашних во избежание упреков в излишнем усердии, от единоверцев, наоборот, в недостаточном.

   И все же был один праздник, который баба Зина почитала не менее других, но влекущий к соблазнам и искушению. Домочадцы же, не иначе как по вражьему наущению, усугубляли ее душевные муки.

   И праздник этот был Благовещенье. Светлый, радостный, весенний он приносил умиротворение и надежду на будущее. Муки же бабы Зины начинались накануне, с вечернего богослужения.

   Она с детства была убеждена, что в этот праздник нельзя работать. Знала множество примеров того как наказывал ослушников Боженька. Не только за Благовещенье, но и за все праздники, включая воскресенья.
   Даже объяснения батюшки, что эта традиция зародилась как оправдание природной русской лени, а на самом деле от работ освобождались лишь для участия в церковных мероприятиях, ее не убедили. Ей казалось, что лучше ослушаться батюшку, чем подвергать себя наказанию свыше. Веру от суеверия она, как большинство верующих, не очень отличала.

   Как на грех в эту пору было много работы в саду и огороде. И вся она не терпела отлагательств. Тут и рассада, которую перед высадкой в грунт нужно выносить на улицу для закаливания. Полив растений, без которого нежные слабосильные ростки могут погибнуть в течение дня. Розы, которые никнут без воздуха в слежавшейся почве и умоляют о спасении. И много того, до чего руки не доходят, а сейчас просто бросаются в глаза. Одно слово – искушение.

   Благостное настроение покидало бабу Зину после литургии по мере приближения к дому. Уже перед входом во двор она видела, что на клумбе любовно возделанной ее руками и являющейся гордостью перед соседями, валяется пустая пивная банка и мятая упаковка от какой-то гадости. Не смея нарушить порядок, она прошла мимо, всем телом ощущая это безобразие. Память ее была устроена так, что она ничего не могла забыть, пока не уберет. И это будет скрести ее нетерпимое к беспорядку естество.
   Следующую зарубку нанесла ей бумажка из-под конфет, брошенная возле скамейки во дворе.
   Это совсем ее расстроило. Если на улице клумбу обезобразили неизвестные, которым нельзя даже сделать замечание, то здесь она сразу вычислила, кто из внуков совершил святотатство. И что еще страшнее, она не могла сразу нанести возмездие – праздник. Ощущение же праздника уходило с каждым новым шагом. Коврик перед крылечком сдвинут в сторону, кресло-качалка стоит боком, на столике пыль. Все детали наносили травмы почти осязаемые.
   Домочадцы при стуке калитки вдруг исчезли, смех, доносящийся из окна кухни, смолк. На самой кухне никого не было, только на столе разбросанные остатки завтрака и в мойке гора грязной посуды.
   В коридоре валялся мужской НОСОК! Сердце учащенно забилось, в висках застучало. Рука непроизвольно потянулась к нему, но баба Зина, усилием воли стиснув зубы, заставила себя перешагнуть через вещь, недоумевая, как она здесь оказалась. Потом поняла, что носок упал, когда грязное белье кто-то из дочерей нес в стиральную машину.
   Ужас охватил ее. Они что, стирку затеяли! Забыв о благочестии и празднике, она бросилась в ванную комнату, где стояла стиральная машина и с облегчением увидела, что та не работает. Зато все зеркало было забрызгано, а на кафельной стенке зеленой зубной пастой было написано: «С Благовещением!». Баба Зина обессилено села на край ванны, боясь выходить и предчувствуя новые потрясения.

     Опасения подтвердились немедленно. Во дворе громко загудел автомобиль, возвещая о новых безобразиях. Робко подойдя к окну, она увидела мужа в праздничной одежде и весело снующих внучат. Оба зятя держали в руках транспарант с неровной надписью: «С праздником дорогая жена, мама и бабушка!». Рядом стояли какие-то баулы и сумки.

   Ругаться нельзя, праздник. Всем нужно приносить радость и удовольствие. С вымученной улыбкой баба Зина вышла на крыльцо и тут же была подхвачена крепкими руками мужа и старшего зятя, которые усадили ее на переднее сиденье машины. В салон набились внуки, а взрослые уже размещались во второй машине после погрузки вещей.

   Муж объявил, что во имя сохранения ее нервной системы и в ознаменование праздника решено всем семейством выехать на природу и отмечать его там, чтобы не травмировать домашним безобразием ее трепетную душу. С собой припасена рыба, которую в праздник разрешено вкушать. Как и красное вино.

-Вот ее мы и пожарим на мангале. Потом обедаем, отдыхаем, развлекаемся. Домой приедем затемно, чтоб глаза твои не видели беспорядков. Устранять их будем завтра.

   Машина тронулась, баба Зина откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза. Сквозь дрему слышала детские голоса с заднего сиденья. Тело обмякло, отдыхая.
   Впервые за много лет тревоги отступали, нахлынули приятные ощущения, и почему-то захотелось заплакать.
«Праздник, Благовещение», - подумала баба Зина, засыпая и не замечая ухабов, хотя это был явный непорядок.