22. Раздрай
Когда, утробно чавкнув, за Витькой закрылась железная дверь вахты, выпустив его на свет Божий, бывший зек Дунаев не почувствовал ни радости, ни облегчения. Перегорело, блин!
В конце октября на улице было по-зимнему холодно: дул пронизывающий насквозь ветер, гоняя по прилегающей к зоне территории выпавший накануне мелкий снежок. И хотя по зековскому поверью то считалось дурной приметой, Витька невольно оглянулся. Там, за двумя высоченными заборами с колючкой и спиралью Бруно, в бараках было тепло, а в библиотеке среди огромных стеллажей с книгами по-своему уютно, здесь же, за вахтой, снежная поземка, дальше поле с остьями скошенной ржи, еще дальше, на горизонте, шахтерский поселок, куда еще топать и топать!
За три года подневольного бытия в голове у Витьки накопилось громадье планов и фантазий о будущей жизни на свободе, но вот стоило выйти за ворота зоны, как им овладел страх. Все мечты тут же выветрились из сознания, будто их и не было вовсе. Он еще не осознал, что воплощению задумок нужна была отправная точка, а ее Витька лишился с момента Ленкиного предательства. Идя к поселку, он ума не мог приложить, как быть с Ленкой. Нет, мщение, тем паче с поножовщиной и прочими страстями, он отринул сразу, ибо Ленка, как, впрочем, и первая жена Танька были матерями его детей. Чего тут, как говориться, тереть; и без бутылки все ясно!
Короче, свободен! Как сопля в полете. Подумав, Витька решил напиться. В кармане вместе со справкой об освобождении лежали полторы пачки новеньких хрустящих рублевок: мать присылала понемножку на курево и прочую харчевку из казенного ларька. Она не знала, что деньги с воли зекам на руки не выдают, а зачисляют на лицевой счет до освобождения. Просвещать ее на данную тему Витька не стал. И хорошо, а то ведь при выходе на волю оказался бы пустой как бубен, ибо вся зарплата библиотекаря до последней копейки уходила на алименты и в доход государства.
В автобусе Витька оказался вместе с начальником своего отряда лейтенантом Володькой Стрельцовым, ровесником и, можно сказать, другом. Володька возвращался домой с суточного бдения в качестве дежурного помощника начальника колонии.
Толкнув Витьку легонько плечом, «пастух» Володька весело хохотнул:
-А я ведь совсем из головы выбросил твой день выхода. Прикинь, думал до генерала с тобой дослужиться!
-Ну спасибо, гражданин начальник! Может, мне на сверхсрочную остаться?
-Не приведи Господи!.. Давай-ка ко мне. Надо тебя переодеть, а то, вон, люди шарахаются.
Заочно Витька был знаком с Володькиной семьей: женой Оксаной и трехлетним сынишкой Владиком. Были и они наслышаны о зеке Витьке, а по сему никакой неловкости при встрече не возникло. Мало того, Витьке был оказан такой прием, какого ему еще ни разу в жизни никто и нигде не оказывал. Владик с ходу потянул дядю Витю в свой уголок с игрушками. Машинки, самолетики, кубики Владик готов был отдать дяде Вите насовсем, и этот факт умилил Витьку чуть ли не до слез. Оксана кинулась собирать на стол; тащила из кухни тарелки с колбасой, сыром, белорыбицей, маринованными огурчиками и помидорками и, когда только успела, сковородку сногсшибательно ароматной, жареной с беконом картошки. Выставила и бутылку «Столичной», которую мужики быстренько уговорили под царскую закусь.
Володькины цивильные шмотки вплоть до ботинок оказались Витьке впору. Да оно и не могло быть иначе: при абсолютном сходстве характеров, неисправимом романтизме и тяге к знаниям зек и мент просто-таки обязаны были оказаться близнецами во всем. В противном случае государственная пропаганда не позволила бы им стать друзьями.
На Тульском автовокзале Витька догнался в буфете двумя стаканами портвешка и прямо-таки возлюбил всех окружающих и даже патрульного милиционера. К нему Витька подошел с просьбой помочь взять билет на Белевский автобус, понеже, стоя в очереди, дважды пролетел из-за нехватки мест. Младший сержант с пониманием и сочувствием, как показалось Витьке, отнесся к просьбе бывшего зека: застолбил местечко на последний вечерний рейс. Благодарный до младенческих слюней Витька мухой слетал в ближайший к автовокзалу гастроном. Затарился двумя бутылками водки, килограммом выброшенной в торговлю мокрой колбасы по 2руб. 20коп., тремя брусочками плавленого сырка «Дружба», буханкой хлеба.
С колбасой Витьке несказанно повезло. В Туле – оружейной кузнице страны- полки продовольственных магазинов к середине семидесятых годов стали уже хронически полупустыми. Ту же колбасу купить в свободной продаже было практически невозможно: доставали по знакомству «через заднее крыльцо» или каким-либо другими путями. По городу и области ходил грустный анекдот. Дескать, летят над Тулой генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев и первый секретарь обкома Юнак. Брежнев смотрит в иллюминатор; заводские трубы дымят, из ворот выходят эшелоны вагонов, колонны наглухо закрытых грузовиков, улицы безлюдны. Брежнев удивлен:
-Вань! Никак все твои туляки до единого ударно трудятся?
-Трудятся, Леонид Ильич! Хорошо трудятся. И планы выполняют. Ни обуться, ни одеться, ни пожрать по-человечески, а они пятилетку за три года гонят!
Брежнев раздумчиво, с веселой хитринкой в глазах:
-А дустом вы их не пробовали?...
Витьке не нравился этот анекдот. Несмотря на грубейшие нестыковки слова и дела, которые с раннего детства били его кувалдой по голове, парень был продуктом своей эпохи. Верил в «светлое завтра»! Прозрение пока еще не пришло.
Младший сержант Антоша халявному угощению просто-таки неприлично обрадовался. Пригласил Витьку в дежурку, где обнаружились еще двое сержантов. Все ребята оказались своими в доску. Витька еще подумал, что напрасно народ относится к ментам с настороженностью, они ведь такие же люди, как и все.
Гуляли до темноты. Витька еще разок сбегал в магазин. Принес три бутылки «Столичной» местного розлива, то бишь, ликеро-водочного завода «Кристалл». Того самого, куда безуспешно много лет торопится шестиметровый гранитный классик Лев Толстой. Укушали мужики всю водку, и Витька вырубился из окружающей действительности.
Очнулся он утром следующего дня. В городском медвытрезвителе, что в Заречье, почитай, на самом берегу Упы. С непривычки было совсем хреново. Жутко болела голова, соображалка не включалась. Вчера, ближе к ночи, Антоша его вывел из дежурки проветриться, усадил на лавочку. Это Витька помнил, а вот что произошло потом, хоть убейся!, вылетело из головы. И спросить было не у кого, ибо всех алкашей уже отпустили домой, а Витьке приказали не дергаться и ждать дознавателя. Почему дознавателя, за какие такие грехи, гражданин Дунаев ума приложить не мог, а потому и впал в беспросветное уныние. Тем паче, по опыту знал , как легко из гражданина превратиться в зека.
Из обезьянника Витьку дернули ближе к обеду. Голова уже не болела, забитая картинками вполне возможного возврата к тюремному прозябанию. Вот уж чего он и врагу бы не пожелал. Легче удавиться!
Дознаватель, молодой капитан милиции примерно Витькиного возраста, долго мурыжить его не стал. Быстренько накатал протокол задержания, попутно засветив Витьке проблему. Оказывается, того, пьяного в хлам, сдали автовокзальные менты, а при обыске в медвытрезвителе нашли паспорт Володьки Стрельцова. Естественно, Витьку заподозрили в краже. Капитан-дознаватель, слава Богу, оказался не грибожуем каким-нибудь, а добросовестным и дотошным ментом. Связался с райотделом по месту жительства Володьки, те без проволочек выцепили Витькиного «пастуха», который подтвердил невиновность бывшего зека.
Витьку отпустили, выдав на дорогу до Белева два рубля четыре копейки. Начальник вытрезвителя сказал, что ровно столько денег было обнаружено у Витьки и добавил еще три копейки на трамвай до автовокзала. Сколько Витька ни прикидывал в уме, потратил он не больше тридцатки на весь загул, но возникать не стал, ибо понимал: плетью обуха не перешибешь. Да и поди, прикинь, где отмели мамин подогрев – на автовокзале либо в вытрезвителе…
В общем, Витька наконец вернулся в родной город. Шапку где-то то ли потерял, то ли кто позарился на кроличью ушанку. В свою конуру в бывшем женском монастыре по городу идти постеснялся, подался вдоль берега Оки. При подъеме на крутой откос поскользнулся, сполз к самой свинцово-тоскливой воде, изгваздался под стать хреновому поросенку. Не так он себе представлял выход на свободу. Не так.