Только бы доползти, еще усилие, рывок, упав с высоты, она повисла на нижней перекладине буквы «Ш». Серое, ровно освещенное пространство пугало. Не было ничего, даже тени, ничего живого, только свет и скользкая, молочно-неоновая перекладина под ней. В бессилии уткнулась в столб и от холода проснулась.
Кто-то звонил в дверь. Паша? Откуда, если давно разбежались. Конечно, Миша, больше некому. Она встала и босая пошла в прихожую.
- Я думала, ты решил в машине остаться до утра. Или рискнул домой уехать. Погуляли и хватит.
- Как я мог? Нет, к тебе спешил, стоянку долго искал. Пустишь?
- А если не пущу?
- Ну, тогда я под дверью.
- Подожди, коврик принесу. Мне некогда, странный сон хочу досмотреть.
Миша бережно притянул ее, она прильнула к его груди, давно ждала. Он слегка отстранился,
- Душ приму, а ты мне потом свой сон рсскажешь.
Зачем душ? Не нужно, запах бензина и коньяка – возбуждающее сочетание. Но промолчала. Если не разбегутся после первой ночи, подскажет и объяснит, что ей приятно, а что нет.
Долго ждала, когда попросится остаться у нее, лето прошло, уж, осень наступила, какой-то он медлительный. Стеснялся? Но ведь не с малолеткой связался, понимала, просто так никто по дорогим ресторанам не водит.
Она задремала, покачиваясь на перекладине, оторвавшейся от имени. Маша? Миша? Паша?
- Маша, проснись, ну, проснись же.
Почудился легкий поцелуй на губах. Нет, не почудился, почувствовала запах зубной пастой.
Открыла глаза и увидела его гладковыбритое лицо, невыразительное, чужое.
- Тебе никто не говорил, что на поросенка смахиваешь? А? Лысый мишка - мутант, гладенький, толстенький, где твои волосики? Хоть бы бороду отрастил.
- Пробовал, растет, но клочками. Густо, пусто. Впечатление, что кто-то таскал за бороду.
- Зато крошки не застрянут.
Обняла его за шею, притянула к себе, чтобы не видеть лица, прикоснулась к затылку, - нащупала несколько мокрых волосков. Провела ладонью по голове, впечатление, будто погладила резиновый мокрый мяч. Невольно отдернула руку и уперлась в грудь так, что он с трудом удержался на краю дивана. Мог упасть.
Сердце ахнуло, отозвалось болью в желудке, но ответных действий не последовало. Он, не коснувшись ее, лег на спину и закрыл глаза.
Что теперь? Досматривать свой сон? Или заговорить первой? Ведь видела, еще до встречи, знала, сам написал: «Будешь смеяться, я лысый». Но ведь не ощущала.
Ко всему надо привыкнуть, к лысине тоже, после Пашкиной прически, жесткой и непролазной, ноготь однажды сломала.
Что если не привыкнет? Сказать, пусть идет своей дорогой, случайно встретились и по обоюдному согласию разойдемся? Вернется Пашка, и с ним вернется быстрорастворимая лапша на завтрак, обед и ужин. Начнут привычно собачиться. Неужели трудно запомнить, что она с детства не любит макароны
- У тебя вообще-то усы растут?
- Не знаю, не пробовал. Как тебе? Поросенок превратился в усатого моржа.
А ведь надеялась, может, гладко бреется. Подумай, Мария, тебе такой нужен? Вот так лежать и не знать, что делать дальше, нормально? Думать в постели с мужчиной еще не приходилось. Нестандартная ситуация, перестраивайся, Мария, обидела мужика, заглаживай вину. Как? Пашку бы сюда, нашли бы, чем заняться.
Дожила, тепло вспомнила прошлое, от которого так старательно избавлялась. Пашка был нетерпеливый, сразу, с порога в постель тащил. Но зато думать не надо было. Зачем думать, если он ласкал и нашептывал нежные слова. Слова, правда, быстро иссякли, все спешил – торопился, а так и не заработал больше, чем на лапшу и бутылку пива местного производства.
Но разве нормально, вот так лежать и не касаться друг друга? «Надо коснуться» - подумала она, но не решилась.
Миша не походил на ее прежних любовников. Даже пришлось просить совета у Сеньки. Специально в бар привела его, чтобы подруга оценила. И оценила, вернее, предупредила, что Миша первый не полезет. Таких, как он, деликатно в постель укладывают. Он из тех, что в первый раз сильно робеет. Да и присмотреться к нему не мешало бы. Сейчас такое время, возможны любые сюрпризы. Сенька стала загибать пальцы: «Во-первых, импотенция, во-вторых, гомосексуальная ориентация. Главное, точно распознать, от этого зависят дальнейшие действия. Но если попался наркоман, все, никаких отношений».
Зато он щедрый и веселый, а с импотенцией и гомосексуализмом Сеня обещала помочь. «Легко справимся, - сказала она, - ведь так, Мария?»
Просто сказать, а тут лежишь и не знаешь, какой он, нервный – не нервный, вроде бы все время был спокойный, но после интима люди меняются. Пока Пашку гладишь, хороший, а разозлишь, дерьмо так и лезет наружу. Крику много было, от соседей пришлось прятаться.
Заныло в боку, вспомнила, как Пашка сильно ударил по печени. Без предупреждения, гад, ударил. Пришел без денег, без еды, хотелось немного выпить, обозвала его козлом, пошла в ванную, успокоиться, он нагнал и ткнул кулаком. Она так и села на пол.
Что, снова возвращаться к такой жизни? Но так тоже ненормально. Лежит, руки на груди сложил и молчит. О чем говорить? О себе? Нет, что-нибудь нейтральное. А вот кстати:
- У меня подруга есть, еще со школы, Сеня. Вообще-то она Соня, и, правда, соня. Спит много, сидя, стоя, само собой, лежа, и даже, танцуя умудряется вздремнуть. Черный кофе для нее вместо снотворного. Чтобы не обидно, без намека, ее Сеней стали называть. Она дура. Встречал, наверное, таких? Влюбился в нее сосед, ничего так, а она гнала его, обзывала, мучила, как умела. Родственники его пожалели, невесту нашли, тоже родственница, теткиного мужа племянница. Он женился и съехал в другой район. И Сенька срочно его полюбила. Не любила, и вдруг полюбила.
- Любовь, даже несчастная, облагораживает. Тот, кто любит, зла никому не желает.
- Сенька не злая. Иногда добрая бывает, советами помогает. Но любовь для нее злом обернулась. Все ждала, что он на ее страницу зайдет, круглые сутки в монитор пялилась. Потом денег не стало на интернет, из дома не выходила, боялась, он придет, а ее дома нет. Мобильный телефон давно потеряла. Остались ценные вещи от бабки, соседям почти даром раздавала, за хлеб и пачку чая. Могла за булку хлеба чайный сервиз отдать. Ничего не соображала, только о нем мечтала. Осталась со старой, никому не нужной мебелью, еще алюминиевая ложка да чашка с блюдцем из керамики. Ложку берегла, кто-то посоветовал на черный день оставить, алюминий высоко ценится. Поверила. Зато позолоченные вещи так отдавала. Интернета нет, телевизор сломался, есть нечего и не из чего. Придешь к ней, она на диване лежит, от еды отказывается и молчит. Редко из дома выходила, записку оставляла и ключ под ковриком. Соседи обокрали бы, но нечего уже красть.
- И чем кончилась эта печальная история? Или еще не кончилась?
- Как ты думаешь?
- Как я представляю? Допустим, я встретил женщину, она меня полюбила, а я женился на другой. Наверное, сильно бы дергался. Нет, не жалел бы, если бы женился, то не жалел. Но дергался бы и психовал. Когда знаешь, что знакомый умирает от голода, еда в рот не полезет.
- Примерно так он чувствовал. Пришлось вмешаться его жене. Приехала, разбила тарелку, чашку и два окна, в кухне и комнате. Палку взяла и била все подряд. Только Сеньку не тронула. - Не смотрела на него, но почувствовала, что он перестал ее слушать, все также лежал тихо и неподвижно. - Спишь? – спросила она
Нет, не спал, глаза закрыты, будто затаился. Ей стало жутковато. Она спрыгнула с постели, махом перелетев через него, не задела, рывком натянула джинсы и, порывшись в шкафу, достала черную майку с надписью «SОS». Такая же майка есть у Пашки, вдвоем покупали, одного размера. Села на ковер, но от возбуждения опять встала. Может, он наркоман? Это опасно, они бывают агрессивными. Полезла в шкаф, просто так полезла, на пол полетели полотенца, постельное белье. В дальнем углу опустевшей полки нащупала что-то, о, только не это! Пашкина лохматая голова! Может, Миша наркотик в вино подсыпал? Пашка стал в шкафу чудиться. И сон странный приснился. Она готова была раскричаться, но вовремя вспомнила, - это парик на полке. Как можно было спутать с Пашкиной головой! Темно-коричневый, почти черный, с челкой и длинными волосами, купила, когда Пашки в ее жизни еще не было.
- На, прикрой лысину.
Парик упал ему на грудь, будто женская головка прильнула в избытке нежных чувств.
- Ты про подругу не договорила.
- Что говорить, - Маша злилась, - может, расстанемся? Я спать хочу. Если интересуешься подругой, она никого уже не любит, работает в круглосуточном баре. Бесплатно накормит, напоит. Сейчас ничего, а когда она только устроилась, персонал разбегался, кто куда. Не могли видеть, как Сенька заглатывала еду. Отвыкла нормально, как все, есть, разучилась держать вилку и ложку. Боялись, что посудой подавится.
Она не замечала, что стала кричать, будто мужчина, лежавший на диване, был виноват в Сенькиных несчастьях.
Он встал, натянул парик на голову, шагнул к зеркалу. Фигура, ничего, спортивная, есть ноги, есть плечи. У Пашки вся сила в руках и плечах. Ноги тонкие, слабоватые, и походка несерьезная, с подскоком, - воробьиная. Спешит – торопится, суета сует, и вечно голодный. Зато трепаться любитель. Уже особняк на набережной присмотрел, двухэтажный, мраморная лестница. Придется мыть каждый день, но что делать, зато красиво. Внутри винтовая лестница, чугунная с коваными перилами.
Миша неожиданно повернулся, расставил руки и шагнул к ней, успела увернуться и попятилась к выходу. Парик превратил его в разбойника, копия - предводитель восстания Пугачев из учебника по истории. Заныла печень.
Он пожал плечами, не хочешь, не надо, сдвинул парик набок, широко улыбнулся и запрыгал на одной ножке.
- Я клоун.
И замолчал, старательно улыбаясь.
- Ты случайно не мечтал в детстве стать клоуном? – спросила она. Так спросила, перевести тему и успокоиться.
- Я? Я!? Зачем спрашивать, конечно, хотел. Мечтал.
- Почему не джигитом на лошади или воздушным гимнастом? Почему клоуном?
- Ну, как, с ним веселее.
В детстве она цирка не помнила, не помнила, и все тут. Родители ее водили, но кроме занавеса, из алого бархата, и пугающей барабанной дроби, никаких впечатлений не осталось.
В цирк уже в сознательном возрасте пошла со своим восьмым классом на зимних каникулах. В городе началась эпидемия гриппа, скосило полкласса, свободных место оказалось много, и она села в первом ряду.
Ей было скучно. Она с тоской смотрела на эквилибристов и фокусника. Когда наблюдала за воздушными гимнастами под самым куполом, неловко запрокинула голову, и заболела шея.
Клоун появился во втором отделении. Прямо перед ней возник нелепый человечек в рыжем парике с бело-красной маской печали на лице. Когда он наступил на собственный остроносый ботинок, упал, и высоко задрались, обнажившиеся тонкие кривые ноги, зал грохнул от хохота. Ей было не смешно, а неловко за всех. Поверить в то, что он специально упал, такой номер, она не могла. Что тут смешного?
Действие продолжалось, она скучала, и наступил момент, минута, неважно, сколько времени это продолжалось, главное, что происходило с душой. Тот миг, ради которого и существует искусство. Клоун поднимался вверх по качающимся ступеням, дошел до последней, очень высоко, сел, свесив ноги, достал из широких штанин маленькую скрипку и заиграл. Без дураков, никакой фанеры, он замечательно играл на скрипке.
Клоун раскачивался, корчил смешные рожи, скрипка рыдала в печали, и Маша расплакалась. При звуках скрипки у нее и сейчас текут слезы.
После окончания спектакля, когда одноклассники стояли в очереди в гардероб, она, непонятно зачем, пошла по длинному коридору и попала за кулисы. Ей навстречу шел клоун без парика. Лысый, с мокрой от пота головой, усталый, и она не спросила, что за мелодию исполнял. До сих пор не знает.
Перед сном, лежа в постели, она опять плакала. Рассказала подруге, та рассказала еще кому-то в классе, о ней стали говорить: «Маша, которая плачет в цирке».
Миша стоял перед ней, поправлял парик и улыбался. Оба молчали, не насторожено, не боясь сказать лишнего, это была прелюдия, переход, короткая остановка, вернее, начало диалога на другом языке. На языке мужчины и женщины всех времен и народов. Говорили руки, глаза, губы.
Губы жаркие, она почувствовала их силу, настойчивость. Но хотелось телом, всем телом, он понял, умело справился с ее джинсами, майкой, стал ласкать грудь. Она все прижималась к нему, такому сильному, такому желанному. Недоверие исчезло, осталось всепоглощающее желание слияния. Он на мгновение оторвался, она перестала его ощущать, и запротестовала, притянула, прижалась и не отпускала. Он шептал: «Тебе не будет больно, все будет хорошо, я с тобой». Она прижималась к нему, и он прошептал то, что она больше всего хотела услышать: «Я люблю тебя».
Да, да, он любил, и она тоже, они оба хотели одного, оба, и не было ни побежденных, ни проигравших. «Хороший», - выдохнула она и утратила ощущение тела, дивана, пространства и времени.
Они долго лежали, обнявшись, наконец, она встала, медленно прошлась по комнате, неохотно накинула халат, подобрала парик с пола, даже не заметила, когда он слетел с Мишиной головы, и закинула в шкаф.
Он ушел в ванную, она прилегла на диван, с нетерпением ожидая его, удивляясь себе, почему так тревожно одной, почему боится, что он исчезнет? С Пашкой так не было. С ним было хорошо, но раздражало, сильно, когда он ночью толкал и складывал ноги на нее.
Первая ночь вдвоем, она была рада, что он остался. Он обнимал ее и нежно гладил.
- Ты бы смогла полюбить клоуна?
- Если он богатый, - ответила она и положила голову ему на грудь.
- Настоящие клоуны, если они не халтурщики, богатыми не бывают.
- Бывают, еще как бывают, - пробормотала она, засыпая.