Барабан
Болела душа. Четко так. В том месте, где обычно скульптор делает срез, отсекает глину, гранит или мрамор, когда ему заказывают бюст прославленного воина. Выше среза ордена и медали, ниже постамент с фамилией и воинским званием.
Там, на аллее Героев Чеченской войны в воинской части, за высоким забором, недалеко от дома, Платон стоял в карауле, когда учился в школе.
Ему сейчас столько лет, сколько тем воинам было, когда они погибли. Их дети выросли разъехались, вдовы постарели, и дети военного городка теперь стояли в карауле два раза в год: в день, когда Екатерина Вторая подписала указ, что городу быть, и Девятого мая.
Холодный воздух царапал трахею. Сердце как мотор на пределе. Может, оттого, что на груди лежал, прижимаясь всем толстым телом, кот Бонифаций – знак респектабельности. Кот в этом доме всегда сытый. Хозяин не скупится. Ирма, юная подружка, тоже, покупает шампанское на последние деньги. Только пьют, - ее несовершеннолетие хранит девственность. Не современно, но в этом доме чтят уго-ловный кодекс.
Платон, известный как Плот, - псевдоним по наследству: от отца и старшего брата по фамилии Платоновы, - лежал на кровати без матраца. Под телом пуховик, прикрыт простынёй с синими цветами.
Псевдоним ему не соответствовал, он ничего не сплавлял, сил маловато, но зато был энергичным, подвижным. Неподвижных барабанщиков не бывает. Нужно бить в четыре руки, имея вдвое меньше, правда, есть ещё ноги. Но имя подходит, - он не агрессивен. Как сказала прекрасная Катерина: “С тобой легко и весело”. Намек на вероятную близость? Хорошо бы. Для Ирмы он друг, просто друг, настоящий. Это к вопросу: “Может ли девчонка дружить с парнем, то есть делиться с ним сокровенным?”. Может, делится, но сокровенное часто меняет имя, Платон не запоминает. Зачем ему?
Когда Ирма изучала в школе “Войну и мир” Льва Толстого, порадовала, сравнив его с Платоном Каратаевым: “Понимаешь, он не герой, но на нём мир держится”. “Как на мне?”, - уточнил Платон. “Как на тебе”, – подтвердила Ирма. Добиваться от неё раскрытия темы бесполезно, уже пробовал, когда надоело слышать о счастливой жизни, и по глупости спросил: “Что такое счастье в твоем понимании?” Она удивлённо посмотрела на него: “Ты не знаешь? Странно, такой старый и не знаешь”. Удивляться ей не подходит: таращатся глаза туманного цвета, как-то странно уплощается нос, остаются только ноздри, втягиваются щёки, и пропадает приятная округлость. Неправильные черты смазываются, и, кажется, что это ещё не лицо, а набросок, и неизвестно, когда художник завершит портрет.
Краситься ей тоже не идёт: подчёркиваются глаза без ресниц, - взгляд глупой курицы, и скорбно опущенные углы губ в темной помаде: из четырнадцатилетней девицы она превращается в женщину с тяжёлой судьбой. Жалко её.
Она сравнила его с Платоном Каратаевым, как раз тогда, когда задумался: почему памятники ставят только в честь войн, даже проигранных? Хотел предложить квоту: за каждый новый памятный знак о войне, два памятника на выбор: музыканту, поэту, художнику или писателю. Или ещё кому-нибудь, например, учителю. Правда, сейчас не принято любить учителей. Тогда пожарнику. Но не знал, к кому обращаться с предложением.
Все порывы изменить мир к лучшему забывались, когда он брал в руки палочки. Его жизнь определялась внутренним ритмом, рвущимся наружу. “ Не качайся на стуле, не дёргай ногой… Платон, не стучи”. Замечания делали мать и учительницы в школе.
Он не замечал, как стучал, не слышал, не чувствовал ни ног, ни рук. Не замечал, потому что не затрачивал сил. Ритм как дыхание. Подружки говорили, что у него во сне дёргались руки. Это не трата, это подкачка энергии, - вечный двигатель.
Но сейчас он неподвижен. Дом замер от холода. Энергии хватало только дышать и спать. Давным-давно он так лежал, в глубоком детстве, однажды, когда сильно болел.
Сколько себя помнил, а помнил с трёх лет, не расставался с барабаном, как главный герой в сильно затянутом фильме “Жестяной барабанщик”.
Кажется, энергии не осталось совсем, даже на сон, иссякла, да и сколько её могло быть от порции быстрорастворимой вермишели с запахом мяса.
Зазвучало гусиное га-га-га под окнами. Сработало противоугонное устройство. Сердце забилось в темпе марша. Попытался успокоиться колыбельной, даже напеть, помогло, но не очень: марш сменился весёлой полькой.
Снова тишина до шума в голове, уснуть бы. В его положении – благо.
Видимо, не все силы истрачены: от резкого звонка в дверь снова забилось сердце. Бонифаций не шевельнулся, пришлось переложить в сторону.
- Тебя не слышно, болеешь что ли? – на пороге стоял сосед, Николай Васильевич, в тёмном костюме и при галстуке. Ему бы лицо сменить. А так, любой костюм как заношенные треники: пузыри на коленках и мотня провисает. – Я вот о чем подумал: ты там, в своём ночном клубе поговори с друзьями, я вас свожу на экскурсию по царским местам. Расскажу о царе, царице, детях, родственниках.
Сосед был экскурсоводом – любителем. За экскурсии брал не только деньгами, но и продуктами. Не гнушался алкоголем. Для сына – алкоголика. Сам Николай следил за здоровьем. Старался быть на плаву. “Упрямый осёл”, – почему-то называла его жена, внешностью под стать мужу.
- Ну, как, согласен?
- Надо подумать. Болею.
- Что ж, болей, если хочешь.
Сосед держал книгу. Раскрыл и стал тыкать пальцем в фотографию. На фото Платон среди других девиц увидел прекрасную Катерину. Она стояла, склонив голову над тремя сидящими подружками за круглым столом, в остро модных одеждах. Так она склонялась над столиком в их ночном клубе, долго пережёвывала капустный салат, потом смотрела на Платона. На портрете столик недешёвый, антиквариат.
Платон под фотографией прочитал: “Великие княжны Мария, Татьяна (та, что стояла, похожая на Катерину), Анастасия и Ольга. Санкт-Петербург, 1914 год”.
- Оставь книжку, почитаю.
Он полистал и наугад прочитал:
Великая Княжна Татьяна Николаевна являлась самым близким лицом государыни. У неё было сильно развито сознание долга, любила хозяйничать, практичный ум, детальный подход ко всему.
Катерина хозяйственная тоже. Она даже дрелью владеет, собственноручно повесила карнизы для штор в доме. Говорит, работа успокаивает нервы.
Она любит ездить в Ялту, в Ливадийский дворец и Никитский ботанический сад. Но вряд ли согласится на экскурсию в ближайшее время: изменили программу, нужно обкатывать. Опять же, взяли новых девиц. Кому как не ей с ними репетировать: почти жена хозяина.
- Ну, как, наберешь людей? Недорого.
- Дядь Коль, я в ночном клубе работаю. Там стриптизёрши.
- Что ж. Ночью танцуют, а днём на экскурсию.
Надо эту фотографию показать Катерине. И с Николаем познакомить. В ней что-то такое есть, непредсказуемое. А если учесть, что экскурсовод – любитель часто голоден, уговорит хоть кого и хоть куда, по царским местам тоже.
Катерина не похожа на остальных танцовщиц, лицами злых, наверное, мёрзнут на сцене.
Но и она тоже мёрзнет, - подумал Платон и удивился, что раньше не догадался.
- Дядь Коль, зачем тебе царские места? Люди больше интересуются Великой Отечественной. Ты ведь водил по местам боевой славы, я же помню, в первом классе учился, ты нас завел далеко, к самому маяку, дождь пошел. Вымокли, но экскурсия нам понравилась. В девятом классе ты нас уже повёз на автобусе, и говорил не только про героев, и трусов вспомнил. Славы заметно поубавилось.
- Появились новые данные. Многое скрывалось. Наши генералы бросили солдат умирать, а сами сбежали. По приказу. Раньше считали, что народу такое знать не обязательно. Народ должен любить наших полководцев, вот и старались историки и экскурсоводы.
- А сейчас что должен народ? Любить или ненавидеть?
- Хороший вопрос. У нас сейчас демократия. Каждый считает, как ему хочется. Доверчивых поубавилось.
- Зато, обиженных стало много.
Платон вспомнил, в марте повесился отчим Ирмы. Рассказывали: купил новую мебель, сам клеил обои. Вдруг узнал, что с его женой спит подчиненный, с которым вместе воевали в Чечне, - и в петлю полез.
Ирма жаловалась: дом – жуткое зрелище: прихожая и половина комнаты в новеньких обоях, на другой половине обшарпанные стены. Пол в кухне известкой заляпан. И никому ничего делать не хочется.
Девчонка после похорон боялась одна дома оставаться, всё сюда, в огород Платона бегала, сидела на лавочке, слушала музыку. Стала тихой, мало говорила, глаза испуганные, как у воробья, лицо вытянуто, скорбные губы, вся какая-то перекошенная, будто стоять не может. Недавно прибежала, долго на крыльце торчала, то к стене прислонялась, то на ступенях чуть не лежала, слушала, вернее, ждала, когда Платон обратит на нее внимание. Он видел из окна, но играть не переставал. Всем открывать не дело, нельзя жить чужой жизнью.
Недавно Ирма подкараулила его утром, когда он с работы шёл, и сказала, что новый муж матери, тот самый, из-за которого предыдущий отчим повесился, делает ремонт и у неё уроки проверяет.
- Найди мне кого-нибудь друга, а, Платоша? А то тоскливо, меня раньше никто не проверял.
- Сама найдёшь, я на такие игры не ведусь, чтобы потом не быть крайним.
Он не любил, когда его Платошей называли, это интимное имя, разрешено немногим. Но на Ирму не злился.
Ее отчима тоже жалко, полез в петлю. Зачем? Теперь его жена спит с другим, званием ниже. Они любят спать с жёнами высоких чинов, будто трахают своих начальников.
Николай тыкал в книгу:
- Взгляни, какие царские одежды: золото, бриллианты. А в каких дворцах они жили!
Отец Платона работал вместе с Николаем, оба по молодости не то плотничали, не то малярничали, а, может, и то и другое. Отец злился: Колян – пустозвон, ему нельзя верить, памяти нет, а туда же, в историю. Учился, даже образование получил, а памяти как не было, так и нет.
- Дядь Коль, я полежу немного. Скоро придёт одна девушка, она на принцессу похожа. Ты книжку оставь, я ей покажу, может, согласится съездить с тобой на экскурсию, и девчонок возьмёт с собой. Они такие: куда одна, туда остальные.
Он рассматривал царские лица и думал, такие знакомые, из времён его детства. Хотя в детстве их не мог видеть. Просто великие княгини похожи на сказочных принцесс. Бабушка много сказок ему читала. Чаще про принцессу на горошине, хотя он любил слушать про Алладина и волшебную лампу, вот бы ему такую, и про Ивана Царевича: лягушек он сильно зауважал с тех пор. Бабуся читала то, что ей нравилось, пока маманя не вмешалась: “Читай, что он просит, от его криков можно с ума сойти”.
Кто-то скребся в дверь. А, соседка, древняя старуха, Клавдия. Она до кнопки звонка не дотягива-лась.
- Лежи, открою, - подскочил Николай и распахнул дверь. - Опять с пустым ведром? И ещё ведро? Два пустых ведра? Ты что, старая, примета ведь плохая.
За её спиной ещё старуха, бывшая танцовщица ансамбля Кубанских казаков, она же Нина Васильевна. Между собой соседи называли ее полковницей. Муж её давно в отставке: тихий, незаметный, хворый.
- Привет Платоша, болеешь что ли? А я думаю, что не слышно тебя. Где музыка? Танцевать хочется, – колени полковницы разъехались, как вприсядку. Она прошлась по комнате в замысловатом танце. Щадя ноги, завертела туловищем, раскинула руки и даже подпрыгнула. Но захромала, заохала, схватилась за поясницу. Судя по размаху рук и смелости движений, действительно, танцевала.
«Катьку представить старой невозможно, - подумал Платон, - Хотя пусть живет долго».
- Водички налей мне. Краны не работают, – попросила Клавдия.
- Что, бизнес у тебя такой? Краны перекрыла, ходишь, воду у соседей просишь? - заворчала Нина Васильевна.
Бонифаций принюхался к запахам старух – любительниц кошек, недовольно замяукал, спрыгнул с кровати и через форточку ушёл в огород.
Кровать задвигалась, стена удалилась, приблизилась. Платон закрыл глаза, закружился хоровод. Катерина в середине, в странном, белом купальнике: низ треугольником, как и положено, но верх - декольте в оборках и рукава тоже в оборках. И белые перчатки, до локтей. Клавдия с пустым ведром горбатилась и тяжело пританцовывала, приговаривая: “Дай воды, дай воды”. Кубанская казачка приседала, грозя пальцем в сторону Катерины: “На тебе сглаз, сглаз, сглаз”.
- Идите отсюда, кыш, что шумите? Он уснул. Больному человеку покой нужен.
- Не командуй, Колька, не у себя дома, иди к жене, она тебя ждёт.
Платон вспомнил, что древняя Клавдия все собиралась в «Россию, в Кировоградскую область, в город Хмельницкий, там зимой снег, там Советский Союз, там люди, они не такие, как здешние». Хотела вернуться в свою молодость. Объяснять, что живем в другой стране, и Россия сейчас заграница, не взялся. Николай пытался, Но Клавдия его дураком обозвала.
На стене в ее комнате, с пожелтевшими от времени обоями, - они отстали от стен и свисали в свободном падении, Платон увидел портрет. Качественная фотография, почти не выцвела. Клавдия, не похожа на себя: молодая деваха с большой грудью, такой большой, что подол платья, сзади опущенный до середины полных икр, впереди задрался выше коленей, на вид приятных. Платону никогда, даже в кино, не встречалось такое глупое лицо.
Долгая жизнь прожита не зря: выражение лица изменилось. Молодая деревенская девица превратилась в бабу Ягу с хитроватыми глазами. Если бы не вонь давно немытого тела, он бы с ней поговорил и чайку бы выпили вдвоём, как когда-то с родной бабусей.
Шумела вода. Старухин запах стал слабее, Платон открыл глаза. Николай улыбался ему беззу-бым ртом.
- Клавдия набирает воду. Что поделаешь, не уйдёт, пока вёдра не наполнит. Так как с экскурсией? Ну, и что же, что стриптизёрши. Они не виноваты, что у них такие родители.
- Какие? – спросил Платон.
- Пьющие. Дети непьющих родителей в ночных клубах не работают.
Платон не помнит, чтобы его мать пила. Да и брат с отцом изредка выпивали, только по большим праздникам. Но спорить не стал. Зачем? У соседа всегда найдётся, что сказать. Хотелось тишины. Опять вспомнился фильм “Жестяной барабан”, о мальчике, не желавшем взрослеть. Нужна была война, чтобы он повзрослел.
Хочется жить долго. Тут, у моря хорошо, особенно летом. Зимой штормы, ветер завывает, чувствуешь себя на заброшенном необитаемом острове. Зато лето длится полгода.
Он здесь родился, родители увезли его маленьким, рос там, где снежные зимы, окончил школу, вернулся к бабушке. Вдвоем сидели на лавочке и слушали “Подмосковные вечера”, доносившиеся из воинской части. Вспоминалось детство. Тогда, в детстве до него доносились всё те же “Подмосковные вечера”. Похоронил бабушку, хотел вернуться к родителям, но понял, ритмы морских волн крепко привязали его к этому дому и не отпускают.
Клавдия тоже сидела на лавочке, много лет сидела, и слушала “Подмосковные вечера”. У неё сохранилось фото жениха на паспорт. Его звали Петром, - сейчас редкое имя. Он много лет назад служил в воинской части, откуда доносились нестройные голоса поющих солдат.
У Петра были маленькие глаза, нос картошкой, губы – вареники, наивное выражение. Клавдия гордо показывала фото и говорила: “Видишь, какой красавец! Высокий такой, очень высокий. Почти как ты”. Но при её полутора метрах быть высоким не сложно. Старуха жаловалась, что жениха отбила подружка с местной пропиской.
“Помоги найти его”, - просила она.
Кроме “Подмосковных вечеров” из части доносился барабанный бой. Военные предпочитают ударные установки. Как шаманы.
Жениться Платон не хотел, девушкам нравился, но заботиться о семье не готов. Правда, делал исключение для Катерины. Ему нравилось, что она почти без косметики: красные от природы губы слегка блеском провела и всё. Сама белая, не загорает, днём спит, ночью работает, уже несколько лет без отпуска. Простая Катерина, простые принцессы, - их лица тоже без косметики. С непривычки для посторонних глаз кажутся сонными. И платья как современные ночные сорочки: в оборках – кружевах. Если внимательно читать классическую литературу, то можно сделать вывод, что тогда у мужчин проблем с потенцией не бы-ло.
Групповые портреты царской семьи продуманы, видимо, был специальный постановщик композиции. Какой-нибудь знаменитый художник. Им что, они же царствовали.
Платон любил рассматривать портреты тех времён. Женщины, ухоженные, утонченные, слегка манерные, но специально не старались быть сексуальными. Влад, хозяин ночного клуба, постоянно добивался этого. “Девочки, вообразите, что вы в постели, что вы возбуждены, но до оргазма ещё не дошли. Вот и ладненько. Только у Катерины опять не получилось. Кать, вообрази секс с любимым”. “Можно, Влад это не ты будешь?” “Нет уж, оставайся при своём выражении”.
Катерине не подходит раздеваться перед публикой. Она стесняется, и застёжки не сразу поддаются. Но почему-то сильнее других девиц заводит публику.
Платона всегда поражало, как менялась публика в клубе: пока еще было светло за окнами, каждый, сидящий в зале, а к ним приходили в основном постоянные клиенты, - отличался внешностью, привычками, даже словечками, которыми перекидывался с музыкантами. Но ближе к ночи в зале, погруженном почти в темноту, лишь на столах слабые светильники, посетители превращались в чудовище во мраке, трудно различимое, с одним огромным глазом, налитым кровью похоти.
Он видел нечто подобное, когда однажды под вечер пошёл к морю, посмотреть на закат и успокоиться: очередная девица со скандалом ушла от него. Его любимое место: небольшое плато, возвышающееся над водой, с трёх сторон омывается волнами. Известняк с глиной. Глину вымыло и выдуло ветрами, и кажется, что идешь по лунной поверхности. Естественно, на Луне не был, но в кино видел. Сел на гладкий камень и стал смотреть сверху на воду. Вдруг из воды выпрыгнуло огромное чудовище с красным глазом, чёрное, и взметнулось в небо, превратившись в баклана. Обман зрения, но ведь видел. Чудовище помогло ему быстро забыть злые слова девицы. Как будто для этого оно ему явилось.
Платон подумал, что Катеринам везло на царствования. И в его жизни царили Катерины. Хотя ему с ними пока не очень везло.
Та, первая, с царственной походкой: прямая спина, взгляд поверх голов, сильные руки скрипачки, - его школьная любовь. Слегка припухла щека от скрипки, но лёгкая асимметрия лица не замечалась при высокой посадке головы, взгляде сверху, сквозь густые ресницы.
Талантливая, как сейчас бы сказали, сверхчувствительная. В школе, на уроках, когда её вызывали отвечать, нервничала и непроизвольно гримасничала: морщился лоб, дергались веки, казалось, что она подмигивала, кривился рот. Только Платон понимал, что она нервничала, не потому, что не знала, вместе учили, нет, она терялась перед классом. Будто ее вырывали из обособленного мира звуков и бросали в болото с чавканьем, кряканьем и кваканьем.
Учителя перестали Катерину вызывать к доске, чтобы не возбуждать класс. Она сидела за партой в дальнем углу, тихая, незаметная, о ней забыли, и только Платон замечал и провожал её домой, а потом в музыкальную школу, и она доверяла ему свою скрипку.
Ему нравилась ее упругая, быстрая походка: нужно было спешить к живущей с ними парализованной бабушке. Бабушка кричала и постоянно испражнялась. Уже в подъезде слышны были ее крики. У Катерины морщился лоб, кривился рот, чтобы успокоиться, она хватала дома скрипку и начинала играть. Бабушка замолкала.
Он иногда думал, если бы парализовало его бабушку, научился бы играть на скрипке не хуже Ка-терины.
Ему нравилось наблюдать за подружкой: выразительный кивок – согласие, легкое подёргивание плечом при несогласии, наклон головы, прислушивалась к его голосу, но чаще к чему-то, ему не слышному. Занятия музыкой развили её слух, и она уже не могла слушать ничего, кроме классики. Он зачем-то спорил с ней, доказывал, что есть другая музыка, не хуже. Окончили школу, и она уехала учиться в консерваторию.
В ночном клубе встретил тихую, спокойную Катерину. Гремела музыка, ссорились, смеялись, повизгивая, танцовщицы, а Катерина только улыбалась и кивала головой, подбадривая и девиц и Платона. Но она нравилась не только ему.
- Не слышишь? Звонит кто-то, – Николай вышел из кухни.
Платон потянулся к телефону, и вяло ответил, болело горло.
- Платоша, - протяжное “ша” Катиным голосом. - Болеешь? Бедненький. Я сейчас приеду. Жди.
Он обрадовался, но сказал:
- Зачем, не беспокойся.
Кажется, она его не услышала, отключилась.
Вода текла, запах Клавдии слабо доносился из ванной, Николай беседовал с Кубанской казачкой, полковницей Ниной Васильевной. Тезки по отчеству, как сестра с братом.
- Дядь Коль, будь другом, сбегай за шампанским, гостей жду.
- Женщина? – утвердительно спросил Коля, свернул голову на бок, заглядывая под воображаемую юбку.
Трансформация носа: раньше был просто клубнем, а теперь картошка с наростами. Сбоку видно, как из клубня вырастает рог носорога – символ удачи и сексуальности. Николаша мало пьёт. С потенцией должно быть всё в порядке. Вон он как смотрит на раздвинутые коленки полковницы.
От высокой температуры мир стал чётче. Платон близорук, но очков не носит. Зачем? Хорошо видимый мир становится ближе, но это ни к чему. Достаточно находиться на расстоянии протянутой руки для друзей, другие пусть остаются в тумане, лучше бы поглотила их ночь. Но всё же, близорукость сказывается: предпочитает подруг с крупными чертами лица и выразительными носами.
- Может, врача вызвать? – спросил Коля и положил ладонь на лоб Платона.
Лицо Николая приблизилось, оказывается, оно усохло, вот почему нос как бы отделился, отдалился и зажил своей жизнью - привет от великого тёзки.
- Ты давай, Платон, выздоравливай. Без твоего барабана не могу уснуть, - почти закричала Нина Васильевна, страдающая возрастной глухотой.
Он бы не выдержал, если бы эта бывшая танцовщица с разъезжающими коленками назвала его Платошей. В гневе он страшен. Хотелось бы.
Полковница – мать солдатам и нянька мужу, ночами бдит, чтобы мир не рухнул в тар-та-ра-ры.
Почему-то вспомнилось, как рассуждал Влад, гражданский муж Катерины.
- Жёны военных это нечто особенное. Жена полковника говорит мужу: “Не забывай, с кем ты спишь. С женой офицера.
И еще Влад говорил, что Катерина из нормальной семьи. В нашем городе не просто найти такую.
Нормальную семью или нормальную Катерину? Платон не уточнил.
Он увидел Влада в форме матроса, лихо выплясывающего на палубе, и проснулся под голос полковницы:
- Гостья к тебе. Или к Кольке? К тебе, слава богу. Смотри у меня, - она погрозила Николаю артритным пальцем.
Сегодня Катерина не похожа на ночную бабочку и не похожа на принцессу в белом. Куртка и джинсы. Спортивная обувь. Никакой косметики, даже губы не подкрасила.
Гордо держит голову и улыбается, - принцесса.
Николай поставил стул на середину комнаты, глядя на Катерину и, потирая ладони, будто хотел высечь огонь в память о встрече.
Полковница стояла у двери, раздумывая, уйти или остаться. Увидев, что гостья села, тоже примостилась сбоку, на табурете, подол блеклого халата натянулся так, что пуговица с треском вырвалась из петли, обнажилось белое тело.
Платон на работе видел только Катерину: на сцене, когда она танцевала, в зале, когда перекусывала капустным салатом, и теперь, у себя дома. Стучало сердце, стучала Клавдия, гремя вёдрами. Вёдра пластмассовые, но память подсказывала оцинкованные звуки. Кажется, он задремал.
“За водой ходили далеко, по степи, ветер выл в ушах и мешал двигаться вперед”. Кто сказал? Платон открыл глаза: любимая на стуле, выдвинутом на середину комнаты, полковница сбоку, чуть по-одаль, но тянулась всем телом к середине, к царскому трону. Николай руками водил над головой Катерины. Полковница насторожено следила за его движениями. Клавдия стояла, прислонившись к стене, и бормотала воспоминания.
В окно поскреблась неприкаянная Ирма. Видимо, из школы пришла, новый отчим дома, на обеде. Она хочет переждать, когда он на работу уйдёт. Неужели уже стал приставать к ней? Он ведь намного младше своей гражданской жены.
Николай тыкал в портрет и смотрел на Катерину:
- Вот, посмотрите, царевна Татьяна Николаевна. Узнаёте себя?
- Почему Николаевна? – ревниво спросил Платон.
- Ты разве не знаешь, что царя Николаем звали?
Он принял Наполеоновскую позу.
- Покажь, что там, – полковница вырвала книгу из его рук. Сопротивляться бесполезно.
«Нужно срочно брать в руки палочки, немедленно, - решил Платон. - Постоянная тренировка, иначе одолеют старухи, стащат с постели и заставят делать, что хотят. Офицерская жена сунет в руки лопату и заставит копать от забора до обеда. Клавдия выбросит унитаз и будет в туалет ко мне ходить».
Когда Платон не слышит стука в дверь из-за барабана, Клавдия ходит к Николаю, тот воды не даёт. Бабку материт, но она всё равно ходит. Однажды сказал, что придёт к ней и собственноручно поставит сантехнику. Привяжи осла к моему языку. Старуха караулит его у подъезда, чтобы напомнить об обещании.
Нина Васильевна замерла, рассматривая групповой портрет царской семьи:
- Еси на небеси, господи прости нас, грешных. Какая она царевна, ты что? Пусть живёт до старости. Не распоряжайся её жизнью. Ничьими жизнями не распоряжайся. А ты, - она ткнула жёлтым когтем в Катерину, - его не слушай, мысленно очерти круг и крестом разгони всю нечисть. Крестись, я тебе сказала.
Катерина отвернулась от неё, как от сумасшедшей, в сторону Николая, он прислушался к шуму воды в ванной, скорее, принюхивался рогом носорога. Взгляд Катерины сразу уловил:
- Скоро повезу экскурсию, иностранцы, по царским местам, присоединяйтесь.
Платон присмотрелся, Николай пил чай. Когда успел налить себе? Чужая еда слаще.
- Какая экскурсия? Мне что, делать нечего? Это для бездельников.
- Я не вам, Нина Васильевна, я молодёжи предлагаю. Георгиевский монастырь, Ливадийский дворец. Романовы любили во дворце отдыхать. Просились туда после отречения, но их в Сибирь увезли. За ними пришли ночью, увели в подвал и расстреляли, всех, вместе с прислугой. Всю семью расстреляли.
- Свят, свят, прости, господи, что делалось. Ты вот что, Платон, ты бей в барабан, нечистую силу разгонишь. Болеешь, потому что одолели тебя мысли нехорошие, ты постучи, и отстанут, - полковница крестилась и что-то шептала, оглянулась на шум. - Клавдия, сдурела? Опять притащилась с пустыми вёдрами. Под шумок разбегалась. Ты ошиблась, колодец дальше, за домами. Когда водопровод приведёшь в порядок?
- Николай обещал сделать.
Катерина поморщилась, старухин запах достиг носа. Полилась вода в ванной.
- Платон, выздоравливай скорее, мне без тебя грустно. Без барабана и танцевать не хо-чется.
- Й-е-е-е-с! – Полковница подскочила и стала изображать матросский танец. Платон порадовался её живости.
Почему Влад не отпускает от себя Катерину? Она сама не хочет? А если захочет? Если придет и поселится здесь, у него?
Тягость и тяжесть – синонимы. Но и лёгкость, и легкомысленность бывает в тягость.
Голос Николая:
- Мой род идёт от Сагайдачного. Морские пираты!
- Подожди, давеча ты говорил, что с царской семьёй в родстве. От самой Екатерины.
- Конечно, когда те, когда другие. Мы уже давно все родственники. Так что и от Сагайдачного и от Екатерины.
С экрана кричали люди, откуда-то сверху нашёптывал мужской голос, ему вторил женский. Платон улавливал в тихом женском голосе истеричные нотки. Мужской как скрипучий механизм, ржавый и надоевший.
Хотелось уснуть, и чтобы приснились льющиеся звуки флейты под барабанные ритмы.
Прорвался вкрадчивый голос соседа: “Николай – греческое имя и, учтите, православное, Николай Угодник, Царь Николай второй, можно Ники”. Ага, Катерину завлекал, вряд ли получится. Она принадлежала другому, и, оставив на столе оранжевые апельсины, поспешила на выход. Ники побежал за ней. Нина Васильевна зевнула, прикрыв рот ладонью, сладко потянулась, и тоже ушла, по-английски, не прощаясь.
- Что ты не барабанишь? У меня давление поднялось, я ночь не спала, кто-то ходил по комнате, – на пороге стояла Клавдия с двумя пустыми вёдрами. Когда успела к себе домой, на пятый этаж сбегать и вернуться? - Мне надо тебе что-то сказать.
Вид такой, какой обычно бывает, когда спрятала деньги и забыла, где. Звала Платона, он находил. Но сейчас не мог даже подняться с кровати, не то, что на пятый этаж. Он протянул руку достал из кармана брюк кошелёк:
- Вот, деньги, берите, я потом найду ваши. Но сейчас хочу спать.
Неужели все ушли? Спать уже не хотелось. Он жалел, что Ирма тоже ушла: прижать бы её к себе, изогнуть луком и войти стрелой.
Грешные мысли посещали его, когда он расставался с Катеринами, и ад становился желаннее рая.
Желание подняло его. Он легко коснулся палочкой натянутой поверхности. И сразу отпали все: старуха, Катерина, царские дочки. Только сосед Ники улыбался в тёмном углу. Но и он исчез тоже.
Коснувшись туго натянутой поверхности, Платон перестал чувствовать собственное тело, ноги, руки. Головная боль отступила, только ритм, ускоряющийся и замедляющийся. Зависящий, как он подозревал, от ритмов пульсирующего космоса. Первый взрыв, от которого всё и произошло, был звуком.
А вокруг ничего не было.
Воздушные волны, вызванные ударами палочек по упругой поверхности, дошли до Клавдиных сосудов. Плотина из склеротических бляшек задвигалась в такт ритму, прорвалась кровь и затопила старушку воспоминаниями о нём, о Петре. Молодая Клава прижалась к его груди, он обнял её, так никто больше не обнимал. Да, были у неё и другие мужчины, как не быть, но Пётр был лучшим.
Полковница любила ритмичные звуки, под них молитва читалась легко и с чувством. А молиться, ой, как надо! Надо вымолить хоть немного здоровья мужу. Нет, он не умрёт, ведь она же молит-ся.
Муж тоже не спал. Под барабанный бой прошла его служба. Ему раньше нравилось наблюдать, как стучит музыкант своими палочками. Сила действия равна силе противодействия – закон физики. Но не в случае с барабаном: удивительно! лёгкое движение руки, и такой эффект. При неразумной силе туго натянутая поверхность рвалась у новичков.
Полковник знал, что побеждает не самый сильный, а тот, кто любит своё дело.
Клавдия стояла посреди комнаты в поисках чего, уже сама не помнила, прислушиваясь: Платон не спал. Его барабан связывал ее с миром, с другими людьми, как тамтам, передающий приветы сородичам в непроходимых джунглях. Она облегчённо вздохнула и села на стульчик. Кошка прыгнула ей на колени, старушка задремала.
Катерина собиралась на работу. И не могла успокоиться. Она, конечно, знала, что царская семья расстреляна большевиками, но это было фактом истории, никаких чувств.
Разве так нужно преподавать историю? Недаром она не любила в школе этот предмет. Не чувствовала, поэтому и не любила.
Она не могла, не хотела успокаиваться. В каких углах родились и выросли косматые чудовища? Глаз не видно, только злобно плюющие рты. Проклятия убийц заглушали крики жертв.
Нельзя так, вы слышите? Нельзя убивать, ни молодых, ни старых.
“Что поделаешь, Катерина, вижу, что сволочь, что не должен жить среди людей, но я ведь не убийца”, - говорил Влад, когда она передавала ему, что танцовщице Марине ее друг нос сломал. Веруня попала в травматическое отделение, но с ревнивым мужем не разводится. Катерина возмущалась, - нельзя никого унижать.
Им в клубе ещё везло, среди клиентов садисты не попадались. Никому из девчонок не попадались. Вот только свои, родные, не жалели их.
Нельзя каждую ночь раздеваться перед публикой, это не безопасно. Кто-то когда-то явится, косматый, злобный, ненавидящий молодость и красоту. Но другой работы, с нормальной зарплатой, пока не нашла. Туго в военном городе с работой для женщин.
Влад говорил, что драка не опасна до первой крови, а там уже звереют, там уже забивают до смерти.
Ирма, у которой повесился отчим, не торопилась домой, гуляла с подружкой. “Платон обещал научить меня играть на барабане”. “ Я тоже хочу”, - попросила подружка. “Надо поговорить с ним, организуем группу. Но потом, давай пока послушаем. Он сегодня старается”.
Барабан заглушил все звуки, мысли, прошедший день. Успокоенные подружки разбежались по домам.
Лёжа в постели, Ирма слушала веселую барабанную дробь, друг - музыкант в хорошем настроении, и страхи с призраками её уже не пугали. Мелькали тонкие, но мускулистые руки Платона, и она уснула, и ей не снился отчим, не звал туда, откуда не возвращаются.
Ники спал сном праведника. Он честно потратил за день столько энергии, сколько у него было. Сколько прибавится, столько отымется, поэтому не толстел, сорок лет в одном весе и этим гордился.
Уже дома, после того, как они вернулись из клуба, и Влад уснул, Катерина прошлась лёгкой по-ходкой по залам Ливадийского дворца.