Тяжелая туча легла на вершину горы своим брюхом. И горный ручей, набухая небесною влагой, стремился в ущелье, ворочая камни. Косые лучи нисходящего солнца как копья из огненной меди вонзались в деревья восточного склона и в серый гранит. С кровью холодной и тёмной как воды могильного Стикса, гадюка, очнувшись от долгого сна, вползала на камень согреться. А также лучи освещают тропу и спины гранитных героев, навеки в последнем смертельном порыве застывшие в камне. Тропа завершалась большою горою бараньих и козьих костей у тёмного входа в пещеру. На входе стояла Медуза. Закрывши ладонью глаза от слепящего солнца, смотрела Горгон на тропу.
Виггинни (по стокгольмской интерпретации следует ударять второй слог), потерянные с мирах, узнаваемы по отрешенному будто бы блуждающему взгляду, по мелкому дрожанию бледных губ, словно он или она быстро – быстро шепчет молитву или (что вернее) беседует со всеми своими созданиями одновременно. В редкие минуты возвращения они невыносимо страдают от сознания собственной никчемности. Их насильственно лечат, что очень странно, ибо век наш – век ничем неограниченной свободы распоряжаться своей душой и своим телом. Однако если принять во внимание, что некоторые из них контрабандой (и я думаю - невзначай) протаскивают в нулевой уровень способности не свойственные нулевому уровню (другими словами, они протаскивают способность делать чудо), насилие над ними не кажется абсурдом. Полиция нравов неусыпно следит за моральным состоянием совокупности людей. Вот почему под нашими блужданиями в призрачных мирах так полезно и безопасно иметь прочный философский фундамент.
Закатное солнце всё никак не могло закатиться за горы, всё висело оно, коснувшись краем зубчатой гряды. По розовому небу величественно плыли стайки белых облаков, на вершине горы Медузы клубилась грозовая туча, насыщенная светом как кровью, а в ближней перспективе в тихом вечернем воздухе кружилась, шелестя крыльями большая стая мелких птиц, складывая мимолётные узоры дивной красоты.
Медуза, между тем, по всей видимости обеспокоенная пассивностью жертвы, ступила на тропу. Под её тяжелой поступью захрустел щебень, или гравий; в общем, мелкие камни, отколовшиеся за века и тысячелетия от людей, замерших в камне по строгим взглядом Горгон.
Спиной к пещере, дабы случайно не встретиться взглядом с Медузой, я выбрался из своего убежища, из-за спины последнего в ряду одноногого героя, уже изрядно потерявшим от дождей и ветров могучую олимпийскую форму. На тропе я установил бронзовый щит, подперев его большим камнем, формой и размером отдаленно похожим на потерянную ногу.
Мои спутники начистили бронзовый щит до зеркального блеска. Двое юношей, Ясон и Геракл, до ослик Оракул сопроводили меня до подножья горы. Они остались на склоне греться у небольшого костерка и щипать сочную, влажную траву (последнее относилась к Оракулу). Они встретят меня как героя или, коль не появлюсь я до полного заката солнца, совершат ритуальное погребение, придав всеочищающему огню из соломы и тряпок наспех скрученную куклу, чем-то неуловимым похожей на меня.
Я попробовал продвинуться вглубь воспоминаний, но, похоже, я появился в этом мире, когда светило наше едва миновало зенит. Мерно покачиваясь, я ехал на ленивом Оракуле и вполуха слушал идущего рядом Ясона, который излагал сильному но туповатому Гераклу древний миф о том как Зевс родил Афину.
Всё так же не оборачиваясь лицом к пещере, я вернулся в своё укрытие, прислонился спиной к каменной ноге, и тут меня навылет пробила мысль: а что если я сам давно виггинни, что если я стою на перекрёстке, кругом снуют люди, а мой блуждающий взгляд есть отражение души, без цели и смысла затерянной в мирах. Мои бледные губы что-то быстро-быстро шепчут: то я беседую с моими созданиями в кластере Лениакея, или общаюсь с людьми в заводском бытие. Быть может ещё страшнее: я нахожусь в стандартном биоротике, а умные машины копаются в моём геноме, выискивая мутации, меняя пораженные последовательности нуклеидов на здоровые с мочки зрения стандартной модели.
Но как же, успокаивал я погруженный в ужас ум, редкие минуты просветления. Ведь у меня их не было, и стало быть...
Вторая мысль смертельно ранила меня; отчего же не было. А если я их забыл. Блокировка и полное стирание – этими психотехнологиями владеет даже ребёнок. И что если не ко времени и не к месту пришедшие в голову думы о виггинни есть предтеча скорого просветления и ужасного страдания.
Медуза Горгон расплывчато отражалась на зеркальной поверхности. Она остановилась, как только я начал шевеление со щитом и ждала, когда я оглянусь, влекомый болезненным любопытством, подобно Орфею в подземном царстве Аида. Я не оглянулся, но видел её отраженной и когда она поняла это, пришла в ужасное расстройство. Змеи в её волосах изогнулись, распахнув ядовитые пасти. Тяжелым копьём она ударила в ближайшего гранитного героя м был он во второй раз повержен. И вот метнула Медуза свой жуткий взгляд на щит, и, следуя закону отражения, он отразился ввысь, пробив большую брешь во птичьей стае. Как бомбы слетели с неба каменные скворцы. Один из них острым мраморным крылом чиркнул по правому бедру. Ещё мне повезло, что он сначала ударил в голову воину, отбив от головы большой кусок, и уже отразившись и ослабив силу полёта, достал меня. Я оторвал от моего хитона длинную полоску и приложил её к ране, ткань быстро напиталась кровью.
Сраженья мне не миновать – это стало ясно со всей очевидностью. Но как? По моим косвенным наблюдениям она сильно прибавила со времени Персея и не отдаст так просто голову. Лучшее тому свидетельство двадцать четыре гранитных, мраморных и базальтовых претендента, по двенадцать с каждой стороны тропы. Интересно, в какой камень обращусь я? Наверное в песчаник или ракушечник, разве могу я сравниться с этими мускулистыми, решительными бывшими людьми с большими мечами и топорами в твёрдых руках.
Я закрыл глаза и вспомнил, что когда-то где-то в другом бытие, совсем при других обстоятельствах я мог быть наблюдателем, не пользуясь зрением. Машинально я коснулся лба и о чудо!, о боги местного мирка! – все шесть шишек ультразрения были на месте. И мир стал проступать. Он лишился цвета, но приобрёл пятьсот оттенков серого: от изумрудно-чёрного степени глубокого космоса до светло-пепельного, почти желтого. В фокусе резкость была замечательною, в том смысле, что мог я воспринять мельчайшие детали, к границам фокуса резкость резко снижалась, а в поясе вторичного эха реальность становилась условной. Она дрожала подобно миражу в линзе горячего воздуха. В воспринимаемом мире не было солнца, не было неба, не было плывущих по небу облаков, так как всё это располагалось за горизонтом событий.
Чтобы случайно не встретиться взглядом с Горгон, я завязал закрытые глаза кровавой тряпицей. Я взял меч в правую руку, встав и выйдя на тропу подхватил щит левой рукой и обернулся.
Медуза была хороша.
Вызывая Медузу на бой, я сильно ударил мечом по щиту и ясный чистый звон, разбившись о камни на тысячи осколков, воротился ко мне невнятным приглушенным эхом. О боги, живущие вечно на древнем Олимпе в заоблачной выси, в сиянии света и славы, о Зевс Громовержец, и ты Посейдон повелитель бездонных морей, океана владыка, рожденная бурей Афина – Паллада, Гермес легкокрылый, и ты Аполлон лучезарный, о боги! дайте мне силы убить порождения тьмы, а коль суждено мне стать камнем холодным и мшистым, то дайте мне силы, не сетуя принять мой рок.
Я вновь ударил по щиту и вновь, отразившись от скал, звук вернулся ослабленным и глухим.
Медуза была хороша: могучая тетка, едва прикрытая ветхими козьими шкурами. Когда-то красивое лицо восхитило меня неподвижностью черт, выражением окаменевшей за века обиды. Но глаза, глаза её пылали холодным жутким пламенем. Даже сквозь кровавую повязку, сквозь опущенные веки взгляд её пробирал до костей.
И в третий раз ударил я мечом по щиту, м в третий раз эхо вернула мне звук.
По мелким движениям, по тому как она неуверенно переступала с ноги на ногу, я понял, наконец до моей тупой головы дошло, что Медуза растерянна, ибо взгляд её не обратил меня в камень. И мне следовало не лупить по щиту, звоном вызывая в душе несвойственное мне бесстрашие, а атаковать немедленно, со всей решительностью. Не медля более ни мгновения со все решительностью я ринулся в атаку.
Она неуверенно, но всё же отразила мой первый выпад, в который я вложил всё своё умение. Отразила и второй, позволив мне остриём клинка лишь слегка оцарапать её левую грудь. А дальше я стоял в глухой обороне. Медуза Горгон была сильнее меня в военном искусстве. Намного сильнее. Дюжину раз она могла меня убить, но в последний момент она отводила остриё копья от моей незащищенной груди или голого торса.
Я стал думать, что было совсем непросто в обстоятельствах схватки, и пришел к заключению, что не хочет убивать меня копьём, отдав мою душу Аиду. О нет! Она хочет навечно заковать её в моём каменном теле. Она готовит трофей, но не просто трофей, а главный трофей своей мрачной жизни.
Она ведёт меня в процессе боя, якобы незаметно для меня, ко входу в пещеру, чтобы там на почетном месте во главе колоны обратить меня в камень твердости не менее базальта. А может быть я удостоюсь чести стать первым существом из чистого алмаза, нетленного во все века. Что же мешает ей это проделать, глянул я на ситуацию её жуткими глазами.
Повязка. Конечно же кровавая магическая повязка, возможно данная мне самой Афиной, её главным ненавистным врагом. Осознав её мотивы и намерения, я стал экономить силы, которых, право слово, осталось совсем немного.