Третья гроза
Романтическая повесть для
чтения перед женской аудиторией
и не только ею одной
Здравствуйте, дорогие и так далее…
Приятно, что вы ещё здесь, вместо того, чтобы…
Я не фрайер и не пахан современной письменности, однако…
Чтите то, что, якобы, читается, и не почитайте идолов почитаемого того, чего даже не ведаете…
Ибо!
А далее с продолжениями, ибо их должно бы быть, но жизнь коротка, как длинный свинг или короткий гнусный боксёрский удар под названием «хук», и всякие продолжения…
Ну, вы сами понимаете…
И ещё.
Писать я могу только спьяну, поскольку в трезвые периоды своей замечательной жизни мне приходится заниматься более серьёзными делами, нежели платоническое времяпрепровождение (я имею в виду материальную полезность оного) во время «изобретения» новых опусов. Поэтому, типа того, не обессудьте…
ИТАК!
В небольшом отдалении от известного своей башней итальянского города Пиза на склоне горы Санта-Фига ютилась деревенька с одноимённым и одинаково обидным названием. Дальше, ближе к вершине, лепился замок графской династии Д’аннуццо. Эти Д’аннуццо начали разоряться (типа, не сквернословить, размахивая руками и пиная ногами слуг под их холуйские жопы, но беднеть) ещё во времена Борджиа. Затем, чтобы поправить свои дела, они пытались служить сначала Габсбургам, а потом и самому Наполеону. Но карбонарии окончательно подкосили династию, они (графья с графинями Д’аннуццо и многочисленными домочадцами) кое-как дотянули до второй половины 19-го века и – финиш. Продал, то есть, последний граф Д’аннуццо свой замок вместе с титулом, фамилией и «прилегающим» к ним семейному захоронению какому-то богатому проходимцу. Нынче, когда мы начинаем повествовать о Пизе, известной своей кособокой башней, горе Санта-Фига и прочих итальянских делах, стукнуло ровно два десятка лет с тех пор, как замок был продан. И теперешние завсегдатаи таверны хромого Умберто слабо помнили о таком пустяке, что теперешний граф Д’аннуццо – не настоящий. Тем более, что он – бывший богатый проходимец, который во второй половине 19-го века и так далее – не любил мозолить глаза местным жителям своей внешностью. Или своим присутствием в местах, выходящих за рамки графского поместья. Или не имеющих статуса такового. В общем, целых двадцать лет ни одна местная собака (и не только она одна) не видела последнего владельца вышеупомянутого замка. Сначала жители деревеньки с обидным названием судачили по поводу смены именитых владельцев и того, а какого итальянского хрена прячется от людских глаз новый владелец? Но толки на данную тему постепенно заглохли, уступив место более насущной тематике, типа видов на урожай винограда с оливками. Однако нет-нет, но графская тема таки просачивалась вместе с вином, сделанным из вышеупомянутого винограда, или вместе с оливковым маслом, отжатым из упомянутого там же сезонного сбора оливок. Потому что какое итальянское застолье в таверне хромого Умберто без вина и салата, сдобренного оливковым маслом?
В общем, кроме того, что новый владелец безвылазно сидел в своём замке и лишь раз в месяц (или реже) принимал папских курьеров, местная молва посягала и на более широкий спектр деятельности последнего графа Д’аннуццо. А именно: не смотря на папство прибывающих к графу (или отбывающих от него) курьеров, молва обвиняла последнего владельца замка в некоем колдовстве. И виной тому (теме обвинения) послужил тот факт (несколько фактов) посещения замка цыганскими таборами. И ещё молва уточняла, что цыганские таборы замок таки посещали, но куда девались потом, молве было неизвестно. Другими словами: ни одна собака из описываемой местности (и не только она одна) не видела, как данные цыганские таборы покидали замок. Впрочем, скептики возражали, что цыгане могли покидать замок в ночное время. На что резонёры возражали тем, будто этого не видала ни одна и ночная собака. И не только она одна.
Сегодня присутствующие выпивохи в таверне хромого Умберто висли именно в теме загадочного последнего владельца фамильного замка династии Д’аннуццо. Дело в том, что вчера, когда осенняя итальянская непогода начала собирать хмурые тучи на своём безмятежном лице, к замку в спешном порядке просквозил очередной цыганский табор. И сегодня – непогода продолжала капризно сомневаться, то ли разрядиться проливным дождём, то ли развеяться до привычной безмятежности, – вышеупомянутые выпивохи перемывали кости всей прошлой династии Д’аннуццо в целом и последнему владельцу их фамильного замка в частности. Ну, и цыганам доставалось. А вместе с ними и этим гадским папским курьерам, от которых нормальному итальянскому труженику лишний геморрой, потому что кому на хрен упёрлись данные представители католического фанатизма, подчас не имеющего ничего общего с гуманным христианством?
- Эй, Умберто! – хриплым голосом взывал задубелый крестьянин по имени Хуго к хозяину таверны. – Вели своей Фиорине принести нашей компании ещё бутыль кьянти и свиной окорок!
- Окорок, окорок, - одобрительно зашумели компаньоны расходившегося Хуго.
- Эй, Фиорина! – передал эстафету Умберто.
- Иду, иду, - ответила неповоротливая жена владельца таверны. Сегодня она не брюзжала и ходила живо: этот Хуго удачно сторговал урожай своих оливок в Генуе и с утра бренчал дюжиной золотых флоринов. И сегодня именно он правил бал в их захудалой таверне, собрав вокруг себя и чистых бессребреников, и хитрожопых халявщиков, желающих погулять от пуза, но не потратить при этом ни сольдо из собственного тугого кошелька.
- Вот ведь черт побрал бы этого последнего Д’аннуццо, - орал краснолицый Хуго, - опять цыгане и опять – ни одной кибитки из замка.
- А что ты скажешь, братец Хуго, на такое? – влез с вопросом один из прихлебателей. – Ведь раньше перед тем, как приехать в замок цыганам, там гостил папский курьер?
- Вот именно! – пуще прежнего заорал Хуго. – Провалиться мне на этом месте, если перед этими цыганами появлялась хоть одна… гм! хоть один курьер его святейшества!
- Очень странно, – загомонили выпивохи, – и что-то с погодой совершенно непонятное творится…
Надо сказать, что таверна хромого Умберто располагалась так, что с её веранды, где сейчас собрались выпивохи, открывался прекрасный вид и на замок славной династии Д’аннуццо, и на обширную панораму вокруг него. А непогода, капризно планирующая свои нюансы на виду желающих это видеть, таки решила форсировать свои гнусные намерения. Типа, в плане подгадить тем виноградарям, которые не успели подвязать свои лозы, или тем владельцам оливок, которые имели виды на будущие урожаи данных оливок. В общем, рядом с вершиной Санта-Фига стали куриться такие тёмные тучи, что куда там Этне, Вулькано или даже Стромболи перед извержением. Промеж них (туч, а не известных итальянских вулканов) вспыхнули огненные змейки молний, после вспышек (согласно физике света и звука) несколько раз подряд громыхнуло довольно внушительно и, наконец, с вышеупомянутых небес потекло так, что будь здоров. Выпивохи, подхватив себя и причитающиеся пьянке причиндалы, смылись под крышу, сработанную из доброй глиняной черепицы. А она, черепица на таверне хромого Умберто, видала всякие виды, поэтому выпивохи под предводительством вздорного Хуго не боялись намокнуть под ней больше, чем они есть. В силу вышесказанного непогода осталась сама по себе, а Хуго, его компания, хромой Умберто и его дородная супруга – остались при своих.
- Вот это треснуло, так треснуло! – воскликнул один из компаньонов Хуго, поперхнувшись вином. Небо за верандой таверны хромого Умберто, кстати, словно поперхнулось предварительной молнией и ахнуло так, что звякнули не только стёкла веранды, но и лязгнули зубы клиентов питейного заведения. Когда свет молнии вместе с её ореолом, плеснувшим на окрестности таверны бело-голубым отражением небесного безумия, свело нормальной зубовной судорогой чёрно-белого понимания любого природного явления, всякий выпивоха под водительством расходившегося Хуго быстро избавился от неприятности в его собственных сведённых скулах обширным глотком халявного кьянти. Таверна, кстати, содрогнулась. И не условно, а самым натуральным образом. Сначала присутствующие списали вышеупомянутое явление инженерного свойства (типа – резонанс строительной конструкции имени хромого Умберто) за счёт последовательности циклов такого природного катаклизма как гроза в условиях злостной тектонической напряжённости, имеющей место быть в горных местностях, которым от роду триста миллионов (плюс-минус две недели) лет. Но не менее того, потому что в геологической среде с возрастом те же триста миллионов лет, но плюс – минус всего неделя, давно бы уже (ну, типа, минуту назад) начались необратимые разрушения, начиная с самой таверны, и кончая стаканом кьянти в руке неугомонного Хуго.
Но, пока мысли подобного научного содержания геологического свойства (типа, а не землетрясение ли началось, караул, спасайся, кто может) не проникли в голову любого члена выпивающей братии, один из тёплой компашки хромого Умберто заметил, как в таверну ввалился новый посетитель, и захлопнул тяжеловесную дверь за собой так, что она содрогнулась, словно от первого толчка сейсмологического безобразия, которое мы попытались объяснить выше. Вернее, его предпосылки.
В общем, пока Хуго организовывал застолье, в таверну ввалился ещё один гость. Это оказался бородатый с ног до головы цыган, здоровенный как циклоп, но с двумя здоровыми глазами и совершенно добродушным, с непременной хитрецой, лицом.
- Эй, хозяин, мне бочонок простой граппы (1) , и поживее! – рявкнул он и, не успел хромой Умберто съязвить на предмет невозможности предоставления кредита лицам цыганской национальности, как похожий на циклопа цыган шваркнул на стойку пригоршню серебряных монет.
- Сейчас, сейчас, - засуетился Умберто. Он даже не стал проверять монеты, но, сориентировавшись на характерный звон, ринулся в погреб за граппой.
- А вот и табор, - с изумлением произнёс один из компаньонов Хуго.
- Точно, но откуда они взялись? – вторил другой.
- И едут они от замка…
Тут стоит сказать, что появление табора цыган в разнокалиберных повозках на дороге от замка Д’аннуццо к таверне замечательного Умберто, осталось совершенно незамеченным из-за суеты, затеянной хлебосольным Хуго на предмет организации дармового пиршества, и низкой облачности, предшествующей всяким природным безобразиям в виде грозы и ливня. И, ясное дело, заинтересованности клиентов Умберто к тому, а не иначе. Типа, к возможной выпивке с закусоном на халяву, а не всяческим посторонним шумам за окнами таверны, внутри коей (а не за пределами оной) предвиделись данные выпивон с закусоном.
Глава 2
В общем, появление цыганского табора возле таверны показалось присутствующим неким мистическим актом, хотя ничего мистического не произошло: всего лишь покатая дорога, ведущая от замка династии Д’аннуццо к таверне хромого Умберто, твёрдое покрытие и резвость цыганских лошадок, запряженных в ходкие кибитки. Плюс проходной ливень, готовый смыть всё сущее к чертям собачьим. Или морским. Но не важно. Потому что дождь резко прекратился, а налившееся остальной влагой (наверняка, большей её частью) почерневшее небо, было готово разразиться ещё более обильным потоком вод вместо прежнего вступительного. А пока сверху падали разрозненные капли, которые гулко шлёпали по намокшей дороге, крыше таверны и глухо постукивали по полотну шарабанов.
Всё верно. Цыгане стремительно (а чего бы не поспешить, имея в виду готовое пролиться наводнением потемневшее небо) прибыли из владений последнего (и, наверняка, фальшивого) графа Д’аннуццо на трёх кибитках и двух одноконных двухколёсных шарабанах, вручную крытых на случай мокрой непогоды всякой рванью. Из прорех которой высовывались живописные лица и прочие фрагменты человеческой анатомии, каковые фрагменты кутались в совершенно неописуемые одежды. Дело в том, что при более внимательном рассмотрении прибывшей кавалькады с помощью одного из окон таверны, смотрящего на дорогу от замка к таверне, не трудно было подивиться тому, как были одеты цыгане, их жёны (матери, бабушки, дочки, внучки, правнучки) и мелкие цыганята. В общем, поверх всякого родного тряпья на них, состоящего из разнообразных живописных шляп, платков и бубнов, виднелись и дорогие меха, и выходные великосветские ротонды, и прочие камзолы с фраками и даже ливреями. А поверх всего-всего громоздились всяческие украшения ювелирной принадлежности. При этом ювелирная принадлежность навешанных на цыган (цыганок и цыганят) украшений не вызывала никаких сомнений, пусть даже данные украшения и разглядывались через окно не самой хрустальной прозрачности, поскольку таверна – она и есть – таверна. Где принято протирать кружки, тарелки и стаканы, а вовсе не окна.
Тем временем Умберто на пару с Фиориной выкатили из погреба бочонок граппы, цыган легко, словно это был четвертной (2) кувшин, а не пятидесятилитровая ёмкость, взвалил бочонок на плечо и, в натуре, испарился.
- Во, даёт! – ахнул один из пьянчуг под водительством раздухарившегося Хуго.
- Во, дают! – поддакнул ему другой пьянчуга, заворожено уставясь в окно, с помощью которого можно было разглядеть стремительное действо: посадка нехилого цыгана в командирскую повозку и столь стремительное исчезновение цыган из «предместий» таверны, словно их тут и не кочевало.
- Что ж это случилось?..
- А цыгане-то впервые, сколько я помню последнего графа, едут от него так же резво, как приезжали к нему…
- Братцы, а были ли они?..
- Вот и снова полило… - загомонили завсегдатаи таверны.
- Это хорошо, что мы здесь, а ливень – там, - глубокомысленно подытожил вздорный Хуго и велел распечатать очередную бутыль живительной влаги.
Тем временем накопившаяся в чёрных тучах влага протолкнула временный запор и сквозь них – тучи – потекло таким бездарным потоком, каким вначале всего сущего чуть не утопило гору Арарат с приютившимися на нём двумя голубями, тремя козлами (один – трансвестит) и Ноем с его сыновьями. По дороге, ведущей от известного замка к известной таверне, забурлил временный поток, готовый слить известную таверну в близлежащую речушку, но, благодаря капитальному фундаментальному сооружению, поток лишь платонически бросал свои струи на нижние камни таверны, подпирающие её веранду, и, ворча, убирался дальше, не причинив вреда ни таверне Умберто, ни самой дороге.
А застолье, организованное хлебосольным Хуго, продолжалось. Окорок стремительно доедался, вино лилось рекой, время от времени дружественная беседа превращалась в дружеский мордобой с участием и самого Умберто, и его дородной супруги, затем всё устаканивалось, Умберто выкатывал на стол очередную бутыль, вечеринка продолжалась в том же тоне и темпе, пока…
Пока дверь в таверну не распахнулась, и в неё не вполз новый посетитель. Компашка, надо сказать, не сразу обратила на него внимание, потому что новый посетитель проник в таверну не столь громким способом, как это сделал до него циклопический (но с двумя глазами) цыган. И, распахнув почти беззвучно массивную дверь таверны, он долго стоял в проёме, словно не мог решиться: то ли присоединиться в компашке, то ли валить назад.
- Эй, ты! – одним из первых обратил внимание на пришедшего компанейщик по имени Джузеппе. – Или входи, или закрой перед собой дверь!
Пришедший, согбенный старец в довольно богатом прикиде, таки вошёл и потянул за собой массивную дверь. Она с треском захлопнулась, а вошедший, словно испугавшись шума закрывшейся за ним двери, быстро прянул в недра таверны и выставился на всеобщее обозрение под центральным его светильником.
- Ты кто? – кратко и громко спросил Хуго.
Старец, словно замороженный, замер на том месте, куда его занесло после громкого хлопка закрытой за ним двери. Он был похож на взъерошенного гнома, щедро политого водой: она стекала на пол таверны и скоро образовала вокруг него несимпатичную лужу. На его голове, покрытой пегими с обильной сединой давно нестриженными волосами, напрочь отсутствовала шляпа. Камзол, довольно дорогого сукна и вполне приличного покроя, висел на старце криво. Наверно, потому, что был застёгнут на одну пуговицу не на подобающую петлю. Пуговица…
- Святые угодники, пресвятая Богородица! – подал голос один из компанейцев загулявшего Хуго. – Чтоб мне сгореть в аду, если эта единственная пуговица на хламиде нашего гостя не золотая!
Он, приятель Хуго, встал со своего места, приблизился к старцу и, взяв того за пуговицу, повёл к большому столу, за которым заседала тёплая компания. И как-то так у этого приятеля получилась, что, пока они шкандыбали к месту возможной посадки, золотая пуговица очутилась в его ладони. Но такой фокус остался незамеченным только бывшим хозяином оной, прочие же посетители таверны сразу обратили внимание на ловкость правой руки любителя дармовой выпивки (под аналогичную закусь) и не преминули прокомментировать это мелкое происшествие.
- Эй, приятель, полегче…
- Ты что себе, скотина, позволяешь?..
- Да как о нас после этого будет думать благородный сеньор…
- А ну, гони пуговицу обратно!.. – загомонили честные пьяницы, один хозяин таверны и его благонравная супруга.
Пуговица, тем не менее, перекочевала к Хуго, он со знанием дела укусил её за вычурный барельеф и великодушно предложил:
- Благородный сеньор – он и есть – благородный, поэтому он припёрся сюда не на дармовщину лакать ядреную граппу, но угощает всех нас на целых…
Хуго подбросил пуговицу в воздух, поймал её и, очевидно, определив вес золотого изделия, закончил предложение:
- …Пять флоринов или двадцать три сольдо!
- На целых пять флоринов! – одобрительно зашумели посетители таверны и хозяин с хозяйкой. И, пока пуговица перекочёвывала из руки Хуго в поместительный карман хромого Умберто, а затем происходил обмен типа «деньги – товар», все присутствующие в уме начали переводить стоимость пуговицы на количество выпивки. Ну, и, соответственно, закуси. Те, кто был потрезвее, насчитал небольшой кувшин кьянти и жареного гуся в придачу. Те, кто был попьянее, прибавил к кувшину кьянти полдюжины бутылок сидра и свиной бок. Ну, а пребывающие на бровях насочиняли себе непрекращающуюся пьянку с достойным закусоном аж до наступающего Рождества, минуя Великий пост и несколько мелких праздников.
- Да, не стой ты, как истукан! – вопил довольный собой и сложившейся ситуацией хлебосольный Хуго. – Садись и выпей для согрева! А заодно расскажи нам, кто ты и откуда здесь взялся? Не с цыганами же ты прикатил в наше замечательное местечко?
Старец, прихлопнутый дружелюбной (и натруженной) рукой какого-то крестьянина из компании Хуго, уселся на заботливо подставленный стул, трясущейся рукой принял стаканчик с граппой и искательно осмотрелся.
- Пей, не стесняйся!..
- Что ты, как неродной?..
- Гляди веселей, за всё уплачено!..
- Нет, но кто ты, всё-таки, такой?!!.. – вновь с новой силой загомонили присутствующие.
Старец деревянным жестом поднёс стаканчик ко рту, на мгновение показал ряд на удивление белых чистых зубов, влил в глотку порцию граппы и снова замкнул уста, больше похожие на мертвенную щель между плитами старинного надгробья, нежели на губы живого человека. Его лицо, судя по явным признакам, привыкло иметь дело с ежедневной бритвой, но в данный момент выглядело, словно свиная лопатка, начерно опаленная пуком ячменной соломы. Глаза…
Но, очевидно, граппа, без халтуры изготовленная супругой хромого Умберто из отборной виноградной отжимки, таки оказала благотворное воздействие на пришельца, и его глаза, доселе безжизненно щурившиеся на скудный свет таверны, слегка приоткрылись и глянули на окружающих неким голубым намёком на хрупкое сознание, которое ещё теплится в умирающей телесной оболочке.
- Кто я такой? – произнёс свои первые слова вновь прибывший.
- Да, да!..
- Кто, ты, чёрт тебя побери?..
- И как появился?..
- Почище цыган, словно ниоткуда!..
- Как будто фокус сделал, чтоб мне провалиться на этом месте!..
- Да дайте ему ещё выпить!..
- И пусть что-нибудь съест!..
- Есть – дело поросячье…
Аккурат после такого мудрого замечания старец выпил ещё стаканчик виноградной водки, затем, отдышавшись – ещё и через силу проглотил кусочек сыра.
- Ну, говори! – заорали выпивохи, один хозяин богоугодного (по понятиям некоторых наиболее прогрессивных францисканцев) заведения и его благочестивая супруга. – Кто ты такой, чтоб тебя черти съели!?
- Да, и куда он дел остальные пуговицы? – прорезался отдельный подголосок в общем пьяном хоре.
Старец открыл свои глаза ещё шире, румянец пробился сквозь щетину на его щеках, а губы так даже тронуло некое подобие улыбки. Он, скорее всего, не расслышал про остальные пуговицы, поэтому сконцентрировался на главном интересе местной публики и на всякий случай повторил вопрос, выражающий данный интерес.
- Кто я такой? – переспросил он.
- Да! – заревели честные итальянские пьянчуги.
- И пусть про пуговицы скажет, - пискнул какой-то особенно любознательный член пьющего (и закусывающего) братства.
- Да заткнись ты!
- Я ярмарочный шут! – неожиданно твёрдым голосом заявил странный гость.
И, когда восклицательный знак, поставленный в конце заявления, перестал звенеть под сводами таверны, в ней возникла логичная тишина.
Глава 3
Но тишина, надо отдать ей должное, пребывала недолго. Потому что в этом месте нашего бездарного повествования довольно оригинальной истории в таверне хромого Умберто случилась некая мелкая неприятность: очаг, доселе резво потрескивающий сухими поленьями, замер невнятным холодом непонимания своих отопительных функций и, то ли перестал греть помещение таверны в том объёме выделяющихся при сгорании любого топлива калорий, то ли просто застыл холодным подобием тёплого домашнего костра в виде неподобающей картины. Одновременно в таверну из очага потянуло мертвенной изморосью, посетителей увеселительного заведения подрал мороз по коже (опять клише и с автора снова причитается), а очередной гром над крышей оного (увеселительного заведения) ещё больше заморозил получившийся эпизод повествовательной темы. Но, опять же, ненадолго, потому что всё течёт и всё, язви его, изменяется. И, когда на секунду замершие выпивохи пришли в себя, они увидели и нормальный очаг, и ощутили нормальное тепло из него вместо того холода, которым на них повеяло якобы несколько мгновений назад.
- Вот, пицца! – воскликнул один из присутствующих.
Он хотел сказать «Вот, итальянский блин со всякоё фигнёй, которую не употребили в пищу раньше, когда данная фигня была съедобной», но у него получилось то, что получилось.
- А ты кто такой?! – заорал очумевший от всякого непонятного представления в нормальной пьянке один из тёплых корешей хозяина застолья Хуго. И был он настолько тёплым, что остальные приятели известного гуляки пустились в невнятные объяснения:
- Так это…
- Цыгане, понимаешь…
- А потом этот…
- Ну, в общем, он – типа – ярмарочный шут…
- Но пуговица-то золотая!..
- Я ярмарочный шут! – неожиданно твёрдым голосом подтвердил согбенный старец. – И фокусник в придачу! Я могу жонглировать дюжиной куриных яиц одной рукой, а другой перетасовывать колоду карт и по желанию публики той же рукой доставать из неё тузов, королей, дам и прочую мелочь любой масти. Этому ремеслу, ремеслу ярмарочного шута, который владеет не только мастерством жонглёра, но и навыками предметной магии, я учился сызмальства, в семье бродячих цирковых артистов. И, когда я потерял родителей после пожара в придорожной харчевне в 12 лет от роду, я уже был готов прокормить себя сам и с помощью специфической ловкости рук, и благодаря неунывающей воле к продолжению жизни в любых условиях. Каковая воля тем сильней, чем тяжелей тебе в данной жизни приходится…
Его голос, не отливающий металлическим звоном какого-нибудь записного оратора с героическим прошлым типа участия в разных междоусобных войнах в качестве отнюдь не отставной козы барабанщика, тем не менее, окреп настолько, что смог заворожить присутствующих, людей также довольно бывалых, которые также могли не только хлебать итальянским лаптем апеннинские щи, но и драть глотки почище записных ораторов, а заодно – при желании – чистить им их выдающиеся физиономии. И, слушая речь убогого старца, посетители таверны хромого Умберто как-то вдруг превратились из снисходительных хозяев застольного положения в заискивающих перед грозным пастырем агнцев. А голос пастыря всё крепчал, логика его повествования приобретала лучшую ясность, и скоро он один царил в захудалой таверне перед публикой придирчивых в своей повседневной разнузданности слушателей, и они, разинув рты, внимали музыке слов в композиции с таким откровением, каковое совокупное звучание могло бы отправить в пляс даже каменных истуканов с острова Пасхи. Больше того, данная музыка настолько завладела общим вниманием не самой учтивой аудитории, что стала видоизменять перед взором данной аудитории окружающую действительность довольно затрапезного содержания (ну, так ведь, всё-таки, всего лишь харчевня, а не лекционный зал в Сорбонне) в некий театральный антураж с пасторальным – внутри него – действом. И вскоре все выпивохи под водительством раздухарившегося Хуго плюс хозяин таверны и его супруга ощущали себя лишь незримыми бесплотными зрителями в центре (рядом или над) каруселью меняющихся картинок довольно красочного свойства и вполне неприхотливого содержания. И с единственным (пока) видимым персонажем. Данный персонаж, очень молодой человек приятной наружности и изрядного телосложения, неторопливо раскручивал цепь движущейся карусели меняющихся картинок с помощью обычной тропинки, по которой он перебирал ногами, обутыми в удобную походную обувь всякого бродячего торговца, странствующего бездельника или ярмарочного шута, зарабатывающего на жизнь ловкостью рук без применения какого-либо мошенничества. И данный ярмарочный шут из представшего перед завсегдатаями таверны хромого Умберто видения удивительно напоминал давешнего старца, который прибыл в сельское заведение общепитовского свойства позже цыган.
- …А приходилось мне в моей юности несладко, - заговорил персонаж новой театральной постановки в виде не то видения, не то массового гипнотического сна, - потому что в больших городах я не мог работать в силу жёсткой до кровавой поножовщины конкуренции, а в сельской местности, как ни крутись, много не насшибаешь. Но с кого иметь? С тех немногих зрителей, которые сами прибыли на ярмарку, чтобы обменять труд всего своего плодоносного сезона на жалкие гроши, или с их детей, кому их родители не могли купить даже дешёвых воздушных шариков? Но всё равно – это было самое счастливое время моей жизни…
Тут разноцветная карусель, раскручиваемая ногами рассказчика с помощью жёлтой тропинки-ленты, стала замедлять свой темп. А все фрагменты карусели в виде зелёных склонов с шпалерами оливок на них, солнечных рощ серебристых кипарисов и охряных полей с утыканными на них виноградными рядами, постепенно преобразовались в один цельный пейзаж незамысловатого сельского свойства, со второго плана коего к переднему – в виде довольно заурядной базарной площади из белого камня в окружении невысоких зданий такого же цвета – приближался вышеупомянутый молодой человек, отдалённо напоминающий нашего давешнего согбенного старца. Он нёс за плечами поместительный короб, плетённый из гибкого ивового прута, шаг его был бодрым, а весь вид – весёлым и благожелательным. Ступив на первую плиту уличной мостовой рядом со скудной тенью, отбрасываемой невысокими деревенскими домиками под непременной красной черепицей, молодой человек бодро возвестил:
- А вот и я, меня вы ждали?!
В ответ на его бодрый призыв хлопнуло пару оконных жалюзи, но не более того. Однако на площадь, куда прибыл владелец плетёного ивового короба, высыпало до дюжины ребятишек разного пола. Такая встреча не смутила молодого пришельца, он установил короб на мостовую и звонко воззвал:
- Ну, привет вам, и доброе утро всякому трудолюбивому поселению, где даже дети спешат раньше солнца встать на полезную стезю помощи своим старшим родственникам!!?
В принципе, такое приветствие могло бы смутить любого нормального любителя поспать, но никого смущать не приходилось, потому что потомкам мастеровитых этрусков не пристало подолгу нежиться в постели. Поэтому и поглазеть на пришлого мастера развлекать праздную толпу никакой праздной толпы не образовалось. Тем не менее, молодой умелец извлекать из своего походного короба всякие незамысловатые чудеса не смутился при виде сопливой публики, но приступил к исполнению своих прямых обязанностей. Первым делом он раскрыл короб, достал из него лист плотной, покрытой магическими звёздами, бумаги, свернул из бумаги кулёк и стал вытряхивать из кулька всякие незатейливые предметы в виде лент, бус и прочей мишуры, щедро одаряя ими собравшихся вокруг него детей. Ответом на первые такие действия бродячего фокусника был радостный визг, затем к детям присоединилось несколько старушек и один старый солдат на искусственной ноге. Фокусник продолжил священнодействовать. Производя фокусы, он не стоял на месте, но ходил колесом, вставал на руки, делал сальто-мортале и без устали балагурил. И так два часа кряду. Одна девочка сбегала домой и принесла молодому человеку кусок сыра, другой мальчонка, отлучившись на пару минут, вернулся с бутылкой вина и краюхой хлеба. А ещё кто-то бросил пришельцу несколько медных монет.
- Приходи в воскресенье, добрый человек! – сказал старый солдат и поделился с бродячим артистом табаком. – Глядишь, в воскресенье тебе и серебра немного достанется…
- Когда приду – тогда приду! – беззаботно ответил фокусник, убрал «заработок» в короб, монеты сунул в карман и был таков. Он, насвистывая, покинул деревню и, миновав ряды олив с виноградами, вошёл в тенистое ущелье, покрытое дикорастущими зарослями. Птицы и цикады трещали повсеместно и без устали, заросли, якобы сдерживая палящие лучи беззастенчивого итальянского солнца, давали чисто условную прохладу, однако в тени терпко пахло живительной влагой безымянного ручья, который подавал признаки своего недальнего существования характерными звуками. Молодой человек, подбросив короб за плечами, сноровисто ускорил шаг и хоть не бывал в этих краях раньше, без труда набрёл на ручей…
- …Я всегда умел находить чистую воду во всяком незнакомом месте, - продолжил своё повествование последний – за сегодняшний вечер – гость хромого Умберто. – Потому что какой ты профессиональный странник, если не сможешь найти удобного для ночлега места в любой местности, рядом с водой и дровами, годными для уютного костерка?
На секунду завсегдатаи таверны выпали из условного амфитеатра вокруг описываемого действа, вновь ощутили себя нормальными выпивохами, воспользовались моментом, промочили глотки и вновь перенеслись в сказочную полутьму того места, которое сейчас рисовал перед их воображением согбенный старец.
- …И я никогда не жаловался на судьбу за то, что она в тот или иной день обделила меня заработком, потому что жизнь и молодость дороже любых денег, от которых ещё никто по настоящему счастлив не бывал. Ходили бы здоровыми ноги, и умели бы без устали руки, была бы вода и какая-никакая пища, и что ещё надо?
Иллюзия повествования снова полностью овладела вниманием присутствующих в таверне хромого Умберто, они мысленно перенеслись в укромное тенистое место меж двух некрутых, поросших дикими кустарниками, склонов, здесь журчал неширокий неглубокий ручей, образуя по своему течению подобие каскадов, каковые каскады обозначались не то осклизлым валуном, не то стволом поваленного дерева. А молодой человек из видения с коробом за плечами нашёл удобное для стоянки место и стал обустраиваться для отдыха. Но как иначе? Ведь он, избегая палящего солнца, шёл всю ночь, потом работал, а теперь рассчитывал перекусить и поспать. Вот тут и вода пригодилась. Поскольку и сыр, и хлеб оказались из разряда слегка зачерствевших. Зато вино было что надо.
- А что нам ещё надо? – пробормотал, закончив трапезу под умеренное возлияние, молодой человек и, не мудрствуя лукаво, завалился спать. Он спал и ему снился сон о том, что он, наконец, открыл секреты китайских мастеров циркового жанра, умеющих материализовать почти из ничего сосуд с водой, в котором плавали золотые рыбки. Или вытряхивать из прозрачного покрывала мохнатых собачек, умеющих считать, ходить на передних лапах и подвывать игре на губной гармонике. Больше того: и рыбки, и собачки, магически извлекаемые китайскими умельцами своего дела почти из ниоткуда, реально годились в пищу тем же магам и их многочисленным родственникам. А как же китайскому магу (кули, лодочнику или заводчику шелкопрядов) без многочисленных родственников, ведь не будь их, и не было бы Великого Китая в виде одной четвертой части населения всего земного шара…
Всё верно.
Молодому человеку, утомившемуся от дальней ходьбы по неровной итальянской местности и скудной пищи вперемешку иногда не с самым марочным вином, снилось всё что угодно. А если учесть качество его ложа, то его сны подчас приобретали не самый «комфортабельный» вид вплоть до гнусных картинок, представляющих в своей неприхотливой череде пошаговый процесс приготовления собачьей еды. Вернее: еды из собачьего мяса. А иногда бродячему артисту снилась и такая футуристическая дребедень, как начальный курс околоземной астрономии. Поэтому упомянутый нами весь земной шар был вовсе кстати, а не так, с бухты-барахты. Вот и парил над ним иногда в своих снах юный артист оригинального жанра и бродячего статуса, с недоумением признавая тот факт, что прав, чёрт его дери, был этот древнегреческий Пифагор, впервые додумавшись до такой штуки, что земля таки круглая. Вернее – шарообразная…
(1) Виноградная водка в итальянском исполнении. В отличие от грузинской чачи – вполне съедобна
(2) Четверть, два с половиной литра