Вверху картина "Летнее утро".
Художник Е. Синев.
*****
Роман-хроника "Сердце, не волнуйся!" - это рассказ о жизненных перипетиях Виктора Орлова, основанных на фактах его личной жизни. Действие романа начинается на берегах сибирской реки Иртыш в первые годы наступившего ХХ века. Здесь братья Орловы приступили к несению нелёгкой "службы" бакенщиков. Прообразом семьи Орловых явилось семейство Масловых. (Для удобства чтения каждая глава публикуется отдельно).
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть первая: НАВОДНЕНИЕ.
"Милое, дорогое, незабвенное детство! Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле". А. Чехов.
1. СОЛНЦЕ В ОКНЕ
Память... Когда она просыпается у человека? В два, три, четыре года? Я стал помнить очень рано, примерно, в два с половиной года, и самая первая картина, врезавшаяся в память, была связана с солнцем и окном.
Было очень много солнца, золотой поток врывался в низкую полутемную избушку, разрывая ее надвое и падая на стол и противоположную стену, в которой, почти у самого потолка, торчал толстый костыль с квадратной головкой. Мать передала меня пожилой женщине, повязанной черным платком концами назад...
Мотая в воздухе ногами, я упорно сопротивляюсь и ору во все горло. Женщина уговаривает меня, крепко, но осторожно держит и несет к стене, освещенной солнцем. Рукой, как слепая, она шарит по стене, находит гвоздь и вокруг него обводит пальцами, губы ее при этом беззвучно шевелятся. Потом из чайной чашки она брызгает на меня водой, от неожиданности я вздрагиваю и замолкаю, гляжу на чашку и впервые замечаю в ней прозрачную, как слеза, воду и плавающие, наполовину обугленные спички. Воспользовавшись моим замешательством, женщина жесткими коричневыми пальцами вытирает мне слезы и спокойно говорит:
- Вот и всё, воробушек мой, а ты плакал.
Ставит меня на чистый земляной пол, освещенный из того же окна вечерним солнцем, и я торопливо бегу к матери. Но вдруг останавливаюсь, боли мои внезапно прекращаются и мне так легко становится, что я враз забываю про все муки. Синие штанишки, держащиеся на мне посредством помочей, начинают темнеть спереди и у меня по ногам течет что-то приятно теплое. Все внимательно смотрят на меня, но никто не осуждает, только мать укоризненно качает головой:
- Витя, разве можно так? Что про нас бабушка подумает?
- Ничего, ничего, можно, - отвечает пожилая хозяйка, которая только что брызгала на меня водой из чашки и шептала какие-то таинственные слова. - Всё можно, скажи, нам... Ишь, сколько накопилось.
Я смотрю себе под ноги на светлую расползающуюся лужицу, мать берет меня под мышки, сажает себе на колени, снимает штанишки, надевает сухие, потом просит тряпку и вытирает лужицу.
Это был самый первый проблеск памяти. До этого я словно спал глубоким сном и вдруг проснулся и увидел - свет, много света, окно, людей, услышал их голоса, и больше память, кажется, не засыпала. Мать рассказывала, я тогда болел, кричал, метался, она понесла меня к знахарке, к знакомой женщине, та пошептала что-то на воду, сбрызнула меня этой водой и дала один глоток выпить. Может болезнь сама прошла, но мать была уверена, что знахарка вылечила меня.
С того времени солнце всегда вызывает у меня чувства радости, приподнятости, восхищения. Я не люблю ни зимы, ни осени, самая лучшая пора для меня - весна и лето, когда много солнца, зелени, воды, в лесу прохлада и тень под каждым деревом, на реке тихая гладь и свежесть, когда над головой высокое чистое небо и блеск лучей, когда величаво и торжественно плывут красивые облака. В такие дни спорятся все дела, думается хорошо, живется отрадно.
Весна. Все луга, до самого горизонта, залиты мутной водой, она подходит к самым дворам, избам, залила огороды. Мы, дети, играем на косогоре, отсюда нам видно все водное пространство. Вон что-то показалось вдалеке, черное пятнышко увеличивается с каждой минутой.
Живыми серыми шариками скатываемся к воде, смотрим как приближается лодка, она глубоко осела в воду и кажется вот-вот потонет, это впечатление усиливается мелкой зыбью, танцующей по всему водному полю. В лодке сидят люди,смотрят в нашу сторону. У берега тихо качаются серые шапки наноса из куги, сена, прутьев. Такие же шапки медленно плывут по воде. Небо затянуто серенькими текучими облаками, из которых, возможно, скоро посыпется мелкий дождь, холодный и надоедливый.
- Наши едут! - скачут мои двоюродные братья. - Вона мой тятька сидит!
- И мой!
- Рыбы наловили!
Рыжебородый дядя Егор, держа в руках весло, управляет лодкой. Другой дядя Петр, тоже рыжебородый, и мой отец ритмично налегают на весла, далеко выбрасывая их вперед, когда они поднимают весла, кажется над водой летят красные птицы. Как они собирались и уезжали на рыбную ловлю, я не помню, но как возвратились - отчетливо стоит в памяти картина.
Дядя Петр, широкоплечий и носатый, в клетчатой рубашке и в зеленом картузе, в широких черных штанах и сапогах, легко прыгает из лодки на берег и, гремя цепью, подтягивает ее. Начинается выгрузка одежды, снастей, рыбы. Мы стараемся помогать взрослым, иногда даже отнимаем друг у друга приглянувшуюся вещь, чтобы потом сказать: "А я нес котелок", "А я - весла тащил".
Кто-то вдруг крикнул:
- Крыса!
- Где? - оглянулся дядя Егор, держа в руках весло.
- Вон, вон!
Спрыгнув с кучи наноса, седая матерая крыса плыла к берегу. Дядя намертво поразил ее веслом. Крыса перевернулась, показывая белесое брюшко и розовые короткие лапки. Возле головы в розовый цвет окрасилась вода.
- Убил! - закричали мы с берега. - Ух, какая большая!
Дядя Егор хотел поддеть крысу веслом и бросить на берег, чтобы попугать нас, детвору, но крыса соскользнула с весла и упала в воду, рядом с лодкой. В азарте дядя схватил ее голой рукой за хвост и поднял, чтобы размахнуться и швырнуть.
- Берегись, ребятишки! - крикнул он.
Но прежде, чем бросить крысу, он вскрикнул сам. Тяжелым серым комком крыса шлепнулась в воду. Задирая кверху усатую мордочку, она торопливо плыла к берегу, чтобы спрятаться в куче мусора. А дядя Егор описывал в воздухе правой рукой круги, потом посмотрел на растопыренные пальцы и плаксиво обронил:
- Уку-си-ла, ту-дыт её в шку-ру!
Рука у него долго болела. Распухла до локтя. Он носил ее на привязи, приспособив для этого круто свитую веревочку от хребтины перемета. Ездил в город, показывался доктору.
- Счастье ваше, что заражение крови не произошло, - сказал доктор. - Теперь заживет. Только старайтесь не мочить рану.
Братья долго подтрунивали над Егором, спрашивая:
- Ну как, еще будешь ловить крыс голой рукой? Может тебе рукавичку дать?
Ещё врезался в сознание памятный случай.
Мы жили в саманной избе, окна ее, если смотреть с улицы, стояли на земле. Опорой для матицы служил четырехгранный брус, гладко выструганный и покрашенный темно-коричневой краской. Двоюродные братья обнимали его рукой прыгали вокруг столба, сперва в одну сторону, а когда закружится голова, - в другую, чтобы "раскружилась".
Я лежал в углу, на деревянной кровати, заваленной одеялами и шубами. Мне тоже хотелось бегать, но нельзя, вернее, не могу - я болел малярией. Сначала она трепала меня через день, лихо трепала, так что зуб на зуб не попадал, потом ей показалось мало этого, перешла на ежедневную трепку. Болезнь так измучила меня, что после приступа я едва ходил. В селе еще не было фельдшера и меня лечили домашними средствами и чуть было не залечили.
Однажды после очередного приступа (озноба), меня бросило в жар и я крепко уснул. Мать, вняв советам деревенских баб, принесла из колодца ведро холодной воды и со словами:
- Господи Исусе Христе! - окатила меня этой водой с головы до ног. Представляете, как это испугало меня. Я думал, что на меня обрушился весь мир - тяжелый и холодный. Я вскочил. Мать схватила меня, прижимая к себе, уговаривая не бояться и не плакать. Меня всего трясло и я не мог удержаться от слез. Я не понимал, что случилось, почему я весь мокрый.
Глядя на меня, мать тоже заплакала, и еще сильней прижимала к себе. Пришел отец, узнав в чем дело, он сильно возмутился. Между родителями произошла ссора.
- Ты же могла сделать его немым или заикой, - сказал недовольно отец. - Я никогда не ожидал от тебя этого. Надо же до чего додуматься! Ах, ах!
Мать повинилась в своей ошибке.
К удивлению всех от меня отступила лихорадка, и главное снова появился аппетит и через несколько месяцев я был таким же толстым и неповоротливым, как и прежде. Стоило мне наклониться за игрушкой, лежащей на полу или еще за чем-нибудь, как сзади немедленно начинали трещать коварные штанишки.
Это всегда забавляло и веселило взрослых.
- Витя, подними конфетку.
Или:
- Возьми под лавкой молоток.
Я с удовольствием выполнял просьбу, не подозревая подвоха просителя. Но стоило мне наклониться, как тут же "трещали" штанишки. Я не обращал на это внимания, а взрослые смеялись и делали вид, что смеются они совсем по другому поводу.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/06/1789