Зимняя рыбалка самоловами.
(Снимок с просторов Ин-та).
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть первая: НАВОДНЕНИЕ.
8. ЗИМНИЕ ЗАБОТЫ
Осенью почти всю неделю плыла шуга, сперва редкая, потом все гуще и гуще. Перед тем, как застыть льду, пошел крупный снег. Падая косо, слепил глаза, прилипал к лицу, тут же таял и холодил кожу, еще не привыкшую к таким резким перепадам.
Снег падал весь день и всю ночь.
Иртыш посинел, казалось вспух, и от воды дышало холодом. Шуга теперь плыла сплошным густым потоком, - бесшумно, ни шороха, ни трения, ни звука. Утром проснулись - река недвижна, застыла, и белая-белая, снег притрусил сверху лед.
По низкому небу лениво волочились тяжелые лохматые тучи, сея редкую сухую крупу. Все преобразилось, обрело новое лицо.
- Слава богу, зима пришла, - удовлетворенно сказала мать. - А то уж надоели сырость да слякоть. Смотрите, ни шагу от дома. Особливо не ходите на лед. Провалитесь, и с концом.
- А я уже ходил, - похвастался Пронька, он всегда и везде успевал первым. - У берега он уже крепкий. Даже не трещит.
- Я вот покажу тебе - не трещит! - пригрозила мать.
Я завидую брату. Он на пять лет старше меня и все умеет делать. Вчера весь день возился - пилил, строгал, ковал молотком - и смастерил себе деревянные коньки со стальными подрезами. Я полдня проплакал, упрашивая его сделать мне такие же, но он категорически отказался.
- Не видишь, дерева такого нет, и железа.
- А себе нашел?
- Это отрезок от рейки тут валялся.
- Ну ледянку сделай.
- Мамку проси, она умеет из навоза ледянки лепить.
Как видите, нас, детей, зима застала врасплох, неподготовленными, но родители, несмотря на то, что переехали на новое место, хорошо встретили ее: изба новая, рамы вставлены двойные, двор утеплен, дрова заготовлены, сено накошено и подвезено, мука есть. А рыбы отец наловит. Будет рыба - будет у нас все: и мясо, и обновы разные, и сладости.
Наш отец - первейший рыбак, зиму он свободен от службы и занимается исключительно рыбной ловлей. На десять верст в округе знает все места стоянок рыбы, ее кормежки, нерестилища. И прекрасно умеет делать рыболовные снасти. Надзора тогда не было и рыбу можно было ловить любыми снастями.
Он обычно ловил самоловами. Занятие это было выгодное, увлекательное, доходное. Иной год, а вернее в течение только одной зимы, он добывал налимов два — три воза, замораживал их и отвозил в город. Там имел постоянных покупателей - прасолов, торговцев, чиновников, военных, содержателей ресторанов, буфетов - и сбывал им. Рыба стоила дешево: десять-двенадцать копеек - белая (налим, щука, язь), тридцать копеек - красная (стерлядь, осетры, нельма). Соленая ценилась дешевле, но соленую мы продавали редко.
Мне запомнились зимние вечера, проводимые в этой избе. Также, как и в старой, мы собирались вокруг обеденного стола. Отец точил крючки, старший брат разбирал самоловы или занимался каким-нибудь другим делом. Мать, как обычно, кроила и шила, мы, самые маленькие, лезли к столу и мешали взрослым. На нас часто кричали, гнали от стола и мы тогда уходили на кровать. Тут было раздолье для игр и шалостей: прятались под одеялами, ездили верхом друг на друге, или ложились рядком и рассказывали сказки.
Мастаком этого дела был брат Пронька. Откуда так много он знал сказок, для меня до сих пор остается загадкой. Дело в том, что ни мать, ни отец никогда нам сказок не рассказывали, а он мог выдавать по две сказки в вечер. Может быть, он слышал их от старшего брата и сестры, но они обычно ложились спать позднее, когда мы, досыта наигравшись, уже сладко похрапывали. Однако, бывали случаи, когда Татьяна ложилась вместе с нами и, слушая брата, делала замечания: "Не ври, Пронька", или: "И совсем не так было", тогда рассказчик злился и говорил: "Ежели не так, сама рассказывай!" Мы уговаривали его: "Проня, доскажи сказку. Ну доскажи!" А сестру просили не мешать.
Особенно мы любили сказки про Конька-горбунка, про Сивку-Бурку вечного ка-урку, про Мальчика с пальчика, про Гусей-лебедей и,вполне разумеется, про Красную шапочку, про Колобок и Курочку рябу. Нравилось, как Иван-дурак обманывал умных царей, преодолевал невероятные препятствия и всегда выходил победителем. Смеялись над глупостью знатных людей. Всегда вызывала смех картина про царского сына, который привык в детстве ходить без штанов. Когда он вырос, его одели и послали сватать невесту. По дороге царевич, справляя нужду, снял штаны, чтобы не запачкать, повесил на куст и забыл про них, а когда приехал и сваха попросила его показать, какие у него хорошие штаны, он отвернул полы - и невеста упала в обморок от стыда. За такой позор его вытолкали из королевских палат, но он не мог понять в чем дело.
На стене у нас висел отрывной календарь, мы называли его численником. Из года в год он висел на одном и том же месте.
Отрывая листки, отец вслух читал по слогам текст на обороте, потом употреблял листок на цигарки или накалывал на гвоздь, вбитый в стену рядом с численником. Если цифра была красной, мы знали - это праздник, воскресенье, черная - обычный день.
На праздники не наряжались, как говорят, моды не было.
Хотя были ходики, но они чаще стояли, чем тикали. Стрелки ставили наугад. Мы привыкли к их размеренному ходу, в избе сразу наступала тишина, когда они останавливались. Мы подтягивали груз и, качнув маятник, давали им ход. Однако время определялось не этими ходиками, а устойчивыми привычками. В одно и тоже время ложились спать, в одно и тоже время просыпались. Сначала с постели поднималась мать, это было где-то в конце шестого или в начале седьмого часа, на улице было еще темно, хоть глаз выколи, нередко бушевал буран или ядреный мороз рисовал красивые узоры на стеклах окон. В печи заранее были припасены дрова, стоило только коснуться их зажженной спичкой, как вспыхивало яркое пламя.
Затопив русскую печь, мать начинала готовить завтрак. Потом вставал отец и будил старшего сына, с которым ездил на рыбалку. Сын вставал неохотно, несколько раз приходилось будить его. "А ну мигом поднимайся!" - только после этого сонными движениями он натягивал на себя рубаху и теплые штаны. Мы еще спали, они уже садились завтракать. После завтрака тепло одевались, один шёл запрягать лошадь, другой выносил корзины с сложенными в них снастями. Накинув на плечи шубенку или шаль, выходила на улицу мать, чтобы закрыть за ними ворота. Вернувшись, вздрагивала и говорила:
- В такую стужу и собаку не выгонишь на улицу, а им, сердешным добытчикам, приходиться. Вот уж доподлинно правду говорят в народе: без труда не вынешь рыбку из пруда.
Ни ветры,ни бураны, ни морозы - ничто не держало их. Бывали случаи, что морозом прихватывало носы, щеки, но мать тут же принимала меры: отмороженные места оттирала и смазывала гусиным салом. Возвращались с рыбалки поздно вечером или даже ночью, озябшие, продрогшие, иной раз все запорошенные снегом, с обледеневшими рукавицами, подошвы валенок гремели, как подшитые листовым железом, окоченевшие пальцы непослушно сгибались, не в силах захватить и расстегнуть пуговицу, посиневшие губы едва выговаривали самые несложные слова. Мы немедленно бросались к ним и начинали помогать раздеваться: один опояску распускал и с пуговицами возился, другой веником снег обметал с пимов. Пофыркивая парком, на столе уже стоял готовый самовар, расставлены чашки чайные, оставалось только повернуть кран.
- Садитесь скорей, - торопила мать. - Ежели хотите, я сейчас налью горячего борща. А то вот чайку...
Но отец и брат не торопились, потирая озябшие руки, они медленно ходили по избе, перебрасывались с нами словами. Их лица с мороза раскраснелись и кажутся немного опухшими, глаза возбужденно блестят, волосы под шапкой плотно слежались.
Хотя отец и любил выпить, но с мороза он никогда не грелся водкой. О старшем брате и говорить нечего, он был молод и алкогольных напитков в рот не брал. Когда я подрос, меня стали брать на рыбалку, изредка, конечно, и в теплые дни. Каждый раз я плясал от радости, а старший брат предупреждал:
- Если хоть раз заскулишь: "Хочу домой", так и знай - в прорубь спущу.
- Не спустишь! Тятька задаст тебе!
Приехав на место, мы прежде всего оставляли лошадь с санями под яром, в затишье, а сами, взяв пешню и сачок, шли к прорубям. Если это бывало в начале зимы, когда снегу лежало мало, а местами совсем не было и лед был тонок и прозрачен, мы с братом Пронькой любили наблюдать, как подо льдом всплывал самолов и шел к проруби с пойманной рыбой. Мы кричали: "Вот еще один большой налим попался!" Для самоловов проруби делались продолговатые, примерно полметра в ширину и два метра в длину.
Прежде чем начать выборку самолова из воды, прорубь тщательно одалбливали пешней, а сачком, сетка которого была сделана из мягкой проволоки, удаляли весь лед. Светло-зеленоватая вода в проруби словно дышала, то поднимаясь, то опускаясь, видимо, это происходило от быстрого подледного течении, в некоторых местах даже выплескивалась через край. Нас предупреждали, чтобы мы не подходили близко к проруби. Однажды Пронька сказал:
- Витька, возьми багорчик и как увидишь рыбу, скорей цепляй.
- Еще что выдумал! Чтобы самого вместе с багром в прорубь потянуло! - недовольно возразил отец.
В любой мороз отец снимал рукавицы, становился у проруби на одно колено, подложив под него сложенные одна на другую рукавицы, и начинал, как мы говорили, "трусить" снасть, то есть осматривать. Перебирая руками мокрую веревку, он сперва вынимал из воды камень, примерно, около десяти килограммов весом, к камню был привязан верхний конец самолова. В проруби всплывали легкие желтые пробки.
Крючки привязывались к хребтине снасти поводками длинной не больше двадцати пяти сантиметров, в коленца крючка сажалась пробка на коротком поводочке. Крючок без пробки - мертв, он никогда бы не поймал рыбу, а пробка служила поводырем удочке, она поднимала и держала ее на весу, не давала ложиться на дно. Когда рыба шла над самоловом или вблизи, она своим телом и хвостом делала движения, притягивала к себе пробку и в это время крючок впивался в свою жертву. На каждый самолов привязывалось не более сорока крючков.
Из-подо льда показался маленький налим, крючок держал его за хвост и он, не шевелясь, шел рядом с веревкой, развернув голову по течению.
- Цепляй! - скомандовал Пронька.
Но я даже не пошевелился.
Отец снял налимчика, отбросил в сторону, оказавшись на льду, налимчик весело запрыгал, поворачиваясь с боку на бок. Брат отобрал у меня багорчик и ударил рыбу по голове, налимчик открыл рот, широко растопырил жабры, расправил плавники и мелко задрожал.
- Зачем убил?
- Он долго будет замерзать, да еще в крючок свернется. А кому интересно покупать некрасивую рыбу, - деловито пояснил брат. – Вот теперь у него будет нормальный вид. Сейчас мы поваляем его в снежку, потом окунем в воду, заморозим и он будет блестеть как новенький полтинник...
- Пронька, давай багор. Смотри какой чертяка прет!
Старший брат быстро подскочил к проруби. В ней неуклюже ворочался длинный головастый налим, спина серая, как у змеи, брюхо мраморно белое.
- Вот это фарт! - торжествовал брат. - Пожалуй с полпуда потянет. Счастливый ты, Витька. Ежели бы не взяли тебя - и налима бы не поймали. Теперь можно женить тебя...
- Сам сперва замуж выйди!
Брат засмеялся:
- Эх ты, садовая голова: мужики замуж не выходят, а женятся. Запомни это навсегда, иначе куры засмеют.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/06/1941