Вверху: картина "Домик бакенщика".
Художник В. В. Башегуров.
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть первая: НАВОДНЕНИЕ.
6. НА ТЕЛЯЧЬЕМ ОСТРОВЕ
Потом мы переехали на жительство на левый берег Иртыша, прямо против прежнего стана. Причиной послужило, видимо, то, что здесь было больше лесу, лучше трава и ближе к дяде Петру, который своим станом расположился, как я уже говорил, версты три выше по реке. Рядом с нашей избой росла высокая роскошная ветла, по берегу поднимался непролазный тальник. Много было шиповнику, обсыпанного белыми и красными цветами. В зеленом море травы островками плавали кусты черемухи и боярышника, весной они походили на пышные кучевые облака, душистый запах от них разливался по всему острову.
Местность называлась: "Бузав орал", что в переводе с казахского означало - Телячий остров. Остров был большой, версты три в длину и более версты в ширину. Отделялся от Иртыша широкой протокой, пересыхавшей летом в самую жару. Местами по высохшему руслу оставались водоёмчики с теплой водой и песчаными берегами, по которым шустро бегали тонконогие кулички.
Место для возведения избы мы облюбовали себе в головной части острова. Тут имелась небольшая песчаная гривка, образовавшаяся в результате сильного напора льда на остров во время весеннего ледохода. На мысу острова даже вздыбился вал, у подножия его росли высокие и крепкие осины и густой краснотал. Мы боялись туда ходить, так как под валом имелись темные ниши, похожие на волчьи норы.
На этот раз построили избушку из дерна, вырезая его тут же на острове и доставляя на носилках, внутри и снаружи избу обмазали глиной. Чтобы глина держалась, вбивали в стены маленькие колышки. Строили русскую избушку, а получилась украинская хата. Отец смеялся:
- Мать, это ты наверно наворожила, чтобы получилась хата.
- Вот и хорошо.
- Ты побели ее.
- До первого дождя?
- А ты еще побели.
- Есть когда мне заниматься этим.
Все же она побелила хату. Одиноким лебедем сидела хата на берегу Иртыша, и все говорили, кто проплывал мимо по реке:
- Смотрите, красота-то какая!
Позади хаты прилепили крошечную кладовку, к ней баньку на черный манер. Все три двери - из хаты, кладовки и бани выходили в теплый крытый двор. Когда зимой обрушивались свирепые бураны, не нужно было выходить на пронзительный ветродуй: в крыше двора была проделана дыра, в нее в непогоду сбрасывали сено, потом заделывали дыру сеном, чтобы волки не проникли к скотине, стоявшей во дворе. У нас уже появился скот - корова и лошадь. Овец мы не держали. Гусей и уток тоже не разводили, они могли уплыть по реке.
Корову мы купили у знакомого казаха Жакии, жившего за Иртышом, лошадь привели из города, это был белый, словно игрушечный, конёк. Зимой животные стояли во дворе, мерин в одном углу, корова в другом, каждый у своих яслей. В начале зимы корова отелилась и давала хотя немного, но густое молоко. Отец советовал: "Продать ее дьяволу мохнатому, а купить ведерницу". Мать решительно возражала: "Пока будем искать ведерницу, - говорила она, - без молока насидимся. Она была права. Пришлось смириться и с другим недостатком: буренка не любила маленьких детей, однажды чуть не забодала нас с сестрой. Помог случай избавиться от нее: недели через две после отела теленок подавился картошкой сырой, пришлось его дорезать. А корова доилась только с допуском телка, поэтому не стала давать молока. Ждать следующего отела - пройдет год. Отец рассердился и продал буренку.
Лошадь покупали на базаре, и как говорил отец, нарвались: она оказалась не совсем здоровой, ее тут же решили продать, но мы с братом кинулись в рев:
- Не надо нам другую. Пусть эта живет. Вон она какая красивая.
Нас успокоили. Лошадь видимо нравилась и старшему брату, он за ней ухаживал, чистил скребницей, купал в реке. Лето она погуляла без узды по острову, поправилась так, что шерсть лоснилась. Осенью, после ледостава и установления санной дороги, наши поехали в город. Запрягли Зайчика - так мы теперь звали свою лошадь. А когда вернулись, в сани была запряжена другая лошадь, высокий гнедой мерин с разбитыми копытами. А где же Зайчик? Нам объяснили, что он заболел и его пришлось продать.
Гнедко был настолько спокойным и смирным, что мы, дети, под брюхом у него пролезали и даже за хвост дергали, он только ушами прядал, обнюхивал нас и громко фыркал, как бы брезгливо говоря: "Фу, какие непослушные дети! Что с них возьмешь? Копытом ударить - кучу неприятностей наживешь. Пусть забавляются. Правду говорят, чем бы дитя не тешилось..."
Зимой, раз в неделю, по субботам, когда мать особенно тщательно занималась уборкой в избе, отец приносил с улицы охапку холодного сена и толстым слоем расстилал его по чисто подметенному земляному полу. Сено отогревалось и в избе наступало лето: пахло душистыми луговыми цветами, дождем, пресной водой и будто над головой палило июльское солнце. Мы бегали по сену босыми ногами, воображая будто находимся на сенокосе, выбирали сухие цветочки из переплетенных былинок, нюхали, и если попадала крупная полая травинка, делали из нее дудочку, потом через эту дудочку выдували радужные мыльные пузыри, взбирались на кровать или стол и пускали пузыри сверху, соревнуясь у кого дольше они продержатся в воздухе.
Однажды, прыгая со стола, я ударился лбом о большую висячую лампу, недавно заправленную на вечер керосином, лампе, конечно, ничего не сделалось, а вот лоб мой пострадал: не менее трех дней я ходил с синяком. Мне, конечно, досталось от матери. Но этот случай был пустяковым по сравнению с другим, когда я вот так же, прыгая со стола, мочкой уха зацепился за рыболовный крючок, висевший для каких-то надобностей рядом с лампой. Кровь из разодранного уха долго не унималась и меня с перевязанной головой уложили в постель.
- Дьявол такой, - сердилась мать, - ты бы мог подбородком зацепиться. Ищите себе погибель!
Летом, как только перешагнешь низкий порог избы, сразу оказываешься под голубым шатром высокого чистого неба, в царстве света и зелени. Я не помню ни одного дня, когда бы не светило солнце, хмурилась непогода. Все передо мной встаёт в ярких светлых бликах. Трава выше моей головы, толстые и сочные стебли перепутались, нога не прорвет их сплетение, пушистые метелки, качаясь от тихого ветерка, тянутся вверх, к солнцу. В зеленых дебрях, запутавшись, лениво барахтались мохнатые шмели, выбираясь на вершинки былинок, и, расправив крылья, с гудением улетали. Бесшумно парят глазастые стрекозы.
Прямо перед нашими окнами оделась в пышный белый наряд черемуха. Мать распахивает раму и в избу врывается пьянящий запах. Отражаясь от воды, яркий свет ослепляет, заставляет жмуриться. Река катит воды перед самыми окнами, в зной освежает прохладой, в ненастье шумит пенистой волной.
Я любил смотреть, как мимо нашего стана на всех парах мчались по широкой реке пароходы. Особенно привлекали пассажирские красавцы. Большие и белые, как лебеди, они величественно проплывали то вверх, то вниз, вспенивая грудью горы воды, сверкая огнями в ночной темноте. Бинокля у нас не было, но мы и без него хорошо видели на палубе нарядных пассажиров.
Однажды я надел пыльные голенища от старых сапог, вышел на берег и, бросив руки на бедра, отколол несколько коленец гопака. Аккомпанировал мне старший брат на балалайке. С проходившего парохода видели, как я пляшу, и в знак одобрения махали платочками. А человек в белом кители, стоявший на капитанском мостике, взял медный начищенный рупор и крикнул в нашу сторону:
- Браво! Браво!
Я еще резвей запрыгал, и плясал до тех пор, пока пароход скрылся за поворотом. С того времени меня стали называть плясуном. Голенища от старых сапог я не дал убирать в кладовую, они всегда лежали под кроватью наготове.
Зимой вокруг нас лежали топкие снега. Было только две дорожки, соединяющие нас с внешним миром, одна вела от дома по льду через Иртыш, в город, другая по берегу к дому дяди Петра, - первая была широкая и накатанная, потому что по ней еще ездили и на рыбную ловлю, вторая едва заметная тропа. Лес стоял голым и казался редким-редким, ни одной снежинки не прилипало к нему, ветер посвистывал в озябших ветках и едва заметно покачивал их. В зимы, обильные снегопадами, стоило сделать несколько шагов от избы, как по грудь проваливался в сыпучий снег, он искрился и слепил глаза.
Пока взрослые возились на дворе по хозяйству, убирали скот, очищали и отметали от ворот снег или рубили хворост на топливо, нам, детям, разрешалось погулять перед избой. Одних не выпускали гулять, опасались бешеных собак. Каждую зиму бывал один или два случая, когда на остров по тропе или санной дороге забегала бешеная собака, она жестоко расправлялась с нашими собаками и убегала дальше.
Помню, как однажды, уже по весне, в конце марта, наши не поехали на рыбалку и мы собирались садиться за стол обедать, как вдруг на дворе заволновались наши собаки, они бросились к окнам избы, потом перекатились в крытый двор. Грызня собак усиливалась. Прислушиваясь к звукам, старший брат сказал:
- Это бешеная прибежала. Покусает наших.
Он сорвал со стены заряженное двухствольное ружье, бросился на улицу и выстрелил два раза. За ним выбежали отец и второй брат, Пронька, мать не хотела пускать его, но он все-таки выбежал. Вернулись они взволнованные. Старший брат рассказывал:
- Только вторым выстрелом я уложил ее. Матерая, как волк.
Потом мы все ходили смотреть бешеную собаку. Нам строго-настрого наказывали:
- Нельзя одним выходить на улицу гулять! Вот такая нападет - говори пропал.
И мы без взрослых носа не показывали, боялись бешеных бродячих собак.
Своих собак мать сама лечила от бешенства: в чугуне варила ржавое железо, добавляла туда муки, объедки со стола и этим кормила. Покормив недели две или три, говорила:
- Ну хватит, теперь с вами ничего не сделается.
Она говорила, что так делали ее родители.
Если кто из взрослых шел на реку с ведрами за водой, и мы шли. На реке всегда делали две проруби, одну узкую и продолговатую, чтобы скот поить и белье полоскать, другую - круглую и маленькую, в которую едва пролезало ведро для питьевой воды. Разумеется, продолговатая делалась по течению ниже, чем круглая. Два раза в день, вечером и утром, проруби очищались ото льда, причем у продолговатой делался валик у самой кромки, чтобы ноги скотины не соскользнули под лед.
Иногда нас сопровождал кот Васька. Подняв хвост трубой и важно вышагивая, он следовал за нами и подавал жалобный голос, не слишком ли мы спешим. Обнюхивал холодный снег, недовольно фыркал и на самом конце хвоста свертывал колечко.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/06/1920