Картина "Бакенщик".
Художник Яков Ромас (1902-1969).
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть первая: НАВОДНЕНИЕ.
2. НА БАКЕНАХ
Дорогой читатель, разрешите представиться: я - Виктор Васильевич Орлов, как говорят в шутку, сын собственных родителей - совершенно неподдельный, а самый настоящий... Мне уже за шестьдесят и я давно-давным хожу в дедах. Это дает мне право вспоминать кое-что о прошлом. Вот почему появились на свет эти записи...
Отец мой был страстным рыбаком и романтиком и это, вероятно, привело его на бакена. Кроме него на Иртыше служили еще три брата Орловых - Иван, Егор и Петр. От села Ермак и до устья Подстепной речки, впадающей в Иртыш справа, сторожевые посты занимали братья Орловы.
Я не помню, как мы переезжали на бакена, по всей видимости, это произошло весной, когда открылась навигация и на берегах Иртыша можно было жить в палатке.
Не помню также, как начали строить избу на новом месте. Но хорошо запомнилась картина: изба уже выстроена, но нет крыши на ней, мы с отцом подходим к избе и через окно заглядываем в нее, а надо сказать,накануне прошел обильный дождь и в избу налилось много воды, плавают в воде доски, щепки, старое ведро, деревянное корыто.
- Потоп настоящий, - с досадой произнес отец. - Вот что натворил дождичек, будь он неладный!
Засучив штанины выше коленок, отец первым полез в воду, поймал ведро, вытащил корыто, потом позвал мать, старшего брата и началась отливка воды. Кто работал ведром, кто тазом, кто ушатом. Я тоже помогал, проворно орудуя небольшим рыбацким котелком, но меня скоро невежливо попросили, чтобы я не мешался под ногами.
Я стою в высокой густой траве. Если бежать по ней, она местами может вполне скрывать меня с головой. Листья широкие, жирные, стебли толстые, узлами.
Полдень, томительно жарко, душно. Я отвожу руками траву в стороны, нахожу под пучком немного подвявших лопушистых листьев чайник, припадаю к его носику и пью, пью жадно, большими глотками, вода уже степлилась, но кажется такой вкусной, как из родника. На последнем глотке слышу голос матери:
- Сынок, неси чайник сюда.
Идет первый сенокос на новом месте, а для меня вообще первый сенокос в жизни, я никогда не видел, как косят траву, сушат и сгребают сперва в копны, потом в стога. Теперь все это происходит на моих глазах. У нас еще нет ни коровы, ни лошади, но мы знаем, они будут, поэтому и заготавливаем сено.
Отец, твердо расставив ноги чуть шире плеч, идет впереди с косой, мать за ним. Он широко размахивает, она нисколько не уступает ему. Ж-ж-жик, ш-ш-шик, - говорит его коса, ж-ж-жик, ш-ш-шик, - отвечает коса матери. Красивы и плавны их движения, любо смотреть. Отцу жарко, белая рубаха его прилипла к спине и немного потемнела. Мать разрумянилась, черные глаза её сделались еще черней и маслянисто блестят. Сегодня она принарядилась, как на праздник: на ней белая кофта из какого-то тонкого полупрозрачного материала, пышные у плеч рукава расшиты цветами, черная юбка.
Мать моя - хохлушка, там где она родилась и выросла на покос выходили, как на праздник, надевая все лучшее. Оказавшись в Сибири, она неизменно придерживалась своих обычаев. На спине ее лежит длинная черная коса, такая же черная, как ее брови и глаза. Я люблю смотреть на эту косу, особенно когда в нее вплетены разноцветные широкие ленты, люблю прикасаться к их шелковистой и прохладной поверхности.
Отец первым кончает загонку, втыкает черенок косы во влажную землю, берет брусок в особой оправе, сделанной из расщепленной лозины, чтобы не порезать руку и точит косу. Сухой скрежет железа и камня смягчается влажным воздухом и кажется не косу правят, а быстрый ручей говорливо скачет по камням.
Подходит к нему мать и тоже втыкает косу черенком в землю. Она тяжело дышит, поднимает вверх руки, чтобы поправить волосы и лучше воткнуть гребенку, и тут я замечаю широкие влажные разводы у нее под мышками. Она аппетитно пьет воду из чайника и розовые губы вытирает тыльной стороной ладони.
Жирные крупные пауты не дают нам покоя, они кусаются, как злые собаки, я ловлю их, прячу в спичечную коробочку, а некоторым приделываю "хвосты" из сухих травинок (так научил меня брат Пронька) и отпускаю их. Пауты сразу не летят, а поразмыслив сначала, расправляют прозрачные крылья, срываются и набирают высоту, но вскоре начинают снижаться.
- Витя, нехорошо так делать, - отговаривает меня мать.
- А пусть они не кусаются и не пьют нашу кровь.
Один день мы косим, другой сгребаем копны, и все это делается под палящим солнцем, в разомлевшей духоте трав, как можно быстрей и больше. Дожди в такую пору редко бывали и отец радовался:
- Ах, хорошее сенцо! Сам бы ел, да скотине тогда ничего не останется. Душистое, как чай. Правда, немного крупновато, да не беда. Объедки пойдут на топливо да на подстилку скоту.
После обеда мы снова приходим и пластаемся до заката солнца, пока не поднимутся комары, тогда бежим на стан и сразу под дымокур, густой и пахучий. Я терпеть не могу этот дым, но жить без него нельзя, по вечерам гнус заест.
В трех или четырех верстах от нас, если идти прямо на восток, держась луговой тропинки, можно достигнуть хутора Леонтьева. Несколько белых украинских хат и серых продолговатых кашар рассыпалось по косогору. Отделяла их от зеленых роскошных лугов светлая полоска воды, не то мочажина, не то старица усохшей реки. Берега поросли дремучим камышем и кугой. Перед хатами росли кусты облепихи и молодой черемухи, на клумбах цвели пахучие бархотки, анютины глазки, желтые коготки и галенастые мальвы. Из-за плетней, поднимаясь на цыпочках, выглядывали высокие лохматые подсолнухи. Леонтьев жил богато, имел много мериносовых овец, большое стадо коров, быков, лошадей, сеял хлеб, молоко пропускал через сепаратор.
Ранним утром при тихой погоде можно было уловить чутким ухом далекое пение петухов и лай собак. А если на хуторе выстрелят из ружья, наши собаки поднимались, поворачивали морды на звук и начинали лаять. Но такое редко бывало.
Мы жили без молока, сметаны, творога. А так часто хотелось похлебать тюри из молока и белого хлеба с жесткой корочкой.
Мать наша отлично умела выпекать пшеничный хлеб, он всегда получался пышный, ноздрястый, с хрустящей корочкой. А вкусный - язык проглотишь. И вот однажды мать, наложив в корзину красной рыбы, отправилась на хутор. Вернулась радостная, улыбчивая, принесла полную корзину молочных продуктов, тут была и сметана, и творог, и молоко, и масло, и теплые вареники, плавающие в топлёном масле. Нашему восхищению и нескрываемой радости не было конца.
- Напоили они меня густым чаем с топлеными сливками, - рассказывала мать. - Хозяева-то оказались моими земляками, из Черниговской губернии. Просили еще приходить. Всякую рыбу, говорят, возьмем - и свежую, и соленую, и вяленую.
И она зачастила на хутор с рыбой. Брала кого-нибудь из нас в помощники себе или для веселья. Однажды я ходил ради любопытства, так как помощь от меня была еще никудышняя. Я был подобен желторотому неоперившемуся птенцу, впервые выглянувшему из гнезда и увидевшему маленький уголок неведомого мне мира. Для меня здесь все было ново, незнакомо, необычно - и постройки, и цветы на клумбах, и большие собаки, похожие на телят, и телеги с высокими колесами, и белоголовые дети хозяина. Хотя я был несмелый, но они казались мне еще более несмелыми, и все время жались к взрослым.
Запомнилась красивая девочка лет пяти с двумя косичками по бокам головы и вплетенными в них желтыми лентами. Ее голову словно сметаной вымазали, бровей даже не было заметно на лице, одни только карие глаза сверкали. Держась за подол юбки, она пряталась за мать, удивленно таращилась, потом стала несмело улыбаться. Наконец, осмелела так, что забегала перед нами, мать прикрикнула на нее, но она продолжала, как выразилась мать: "Гоняти витир по хати".
На девочке было длинное платье, она запуталась в нем ногами и упала. И не могла подняться, притом, видимо, ушиблась еще, и заплакала. Вместо того, чтобы пожалеть девочку, мать схватила ее за руку, дернула с силой, подняла на ноги и выпроводила за дверь.
Когда мы уходили, хозяйка забеспокоилась, найдем ли мы дорогу обратно, не покусают ли нас злые собаки. Вызвала одного из сыновей и приказала проводить нас. Высокий белоголовый парень с тонкой шеей в одной руке нес нашу корзинку, в другой держал пастуший бич и отпугивал собак. Он проводил нас далеко за мостик, перекинутый через ручей с темно-коричневой водой, в которой плавали желтые кувшинки.
К осени, когда скопили денег, купили у Леонтьевых корову черно-белой масти, на вид она была красивой, представительной и всего первым теленком, но у нас она была недолго. Зимой корова отелилась, и так как она была приучена доиться с допуском теленка, а теленок почему-то на первой же неделе пропал, она перестала давать молоко, пришлось продать её.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/06/1849