Находясь у кромки сфинктера плоскостопого Шивы, прислушиваясь к вибрациям его толстой кишки и шепоту непрощенных внутри его чрева – я знаю, что дальше мне не продвинуться никогда. И на том спасибо.
В этот раз я вышла из его бровей. Его хихикающая жена сидела в моих волосах и брезгливо стряхивала с них вшей греха, невежества и отчаяния. Эта семейка загнала меня за можай – и поделом тебе, не лезь туда, где невозможно находиться дольше часа без мокрого полотенца на голове. Синий пепел сыплется с кожи Рудры на мою постель, и я не могу выбраться из под тонны невесомой сажи.
Я кричала, никто не слышал. Я кричала и кричала. Эти двое полоумных сжалились и нарекли меня семью именами, обрекая на чудовищные воплощения. Я ослепла от крика. Толстозадая Ганга ушла. Вирупакша остался приглядывать за мной третьим глазом, позвякивая ожерельями.
Начались семь моих воплощений. Час на каждое. Этого нельзя было вынести.
Как только я выстраивала города, он разрушал их, единожды сморгнув. Когда я до краев наполняла океаны солью своих исповедей - он осушал их одним глотком. Если я уставала и падала на постель – он начинал танцевать. И тогда внутри меня вибрировал каждый атом, перетекая в его протянутые руки. Он жонглировал мною, напевая Smoke on the water. Этого нельзя было вынести.
А потом на меня легла тьма. Я слышала, как отполированная кожа Вишну покрывалась травой, когда я вела ладонью по его запястью. Он уснул. И я могла выдохнуть накопившееся блаженство обладания и священный ужас утраты.
Приучив глаза к темноте я наконец осмыслила, что все это время находилась у кромки сфинктера Бхавы. Оттуда веяло тысячелетним мошенничеством и пустотой. Пульс вернулся в вены. Дальше хотелось жить очень тихо.
На том спасибо. Все свободны.