Это было так давно, что теперь иногда кажется: ничего подобного никогда не происходило. Все, что еще сохранилось в памяти, лишь плод моих старческих фантазий. Но то, что держится в сознании, по нынешним временам, просто удивительно. Теперь скажи кому-нибудь, что мы, сельские ребятишки, могли смотреть кино только раз в месяц. Да и то, если в семье имелись деньги. Для детей билет стоил сущие копейки. Но и их тогда часто не водилось у родителей. Без денег жили – и ничего. Чувствовали себя вполне благополучно.
А уж когда нам, школьникам, удавалось попасть в кино, тем для обсуждения увиденного хватало на месяцы. Посмотреть кино – для нас было крупным, заметным событием. И впечатлений от просмотра хватало на долгое время.
Вспомнились те «допотопные» времена вот по какому случаю. По телевидению довелось случайно ухватить кусочек из «Разбитых фонарей». Давно знакомые и очень симпатичные герои сериала вдруг запели песню «Любо, братцы, любо…»
Такого текста этой старой песни никогда не доводилось слышать. Текста, от которого переворачивает всю душу, И по телу пробегала дрожь. В памяти молнией метнулась давно забытая картина из раннего детства. Я сижу на грубой скамейке в правлении колхоза. Окна напротив закрыты несвежим, когда-то ослепительно белым, теперь – сероватым полотном. Это экран. И на нем первые кадры фильма.
В памяти снова всплыло предположение. Похоже, фильм назывался «Александр Пархоменко. Может, так. А, может, что-то другое. Но очень ярко в мозгах картина. Вождь анархистов Нестор Махно играет на гармонике. Он нервно, резко дергает меха. Фигура Махно сгорблена. Он лежит подбородком на мехах и со стиснутыми зубами поет:
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим атаманом
Не приходится тужить
А первая пуля
Ранила коня,
А вторая пуля
Ранила меня.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы жить,
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
Мы тогда были наивными детьми. Нам не понравился сам Нестор Махно. В кино он герой отрицательный. В нашем сознании, разумеется, тоже. Но почему-то нам очень понравилась исполняемая им песня. И мы долго с наслаждением пели этот отрывок из фильма. Никто из нас не знал полного текста этой песни. А потому нам она казалась разухабисто веселой. А на самом деле…
У меня давно сложилось убеждение, что все русские народные песни созданы очень часто по трагическим сюжетам. И в них столько чувства! И, что самое удивительное, передаются эти трагические переживания обычными обиходными словами. Выходит, люди эти обыденные, жизнью затертые слова напитали чем-то незримым, неосязаемым. И это незримое и неосязаемое обладает удивительной силой воздействия на людей. Одни воспринимают все это со слезами на глазах. Другие не плачут. Но, потрясенные, живут долгое время под неизгладимым впечатлением от услышанной песни.
Вот так и я прослушал «Любо, братцы, любо» в исполнении артистов из сериала «Улицы разбитых фонарей». Прослушал самое начало. Но оно так запало в душу, что уже несколько дней не нахожу себе покоя. Вот что спели артисты кино:
Как на грозный Терек да на высокий берег,
Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.
И покрылось поле, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим атаманом не приходится тужить!
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим атаманом не приходится тужить!
Ну разве можно без содрогания слушать, или самому читать эти строки? Тут нет и намека на картину боя. Тут только его результат. И он настолько ярко предстает перед глазами, что невольно тянет воскликнуть «Боже! Что мы натворили!» А ведь текст чрезвычайно прост. Но создатели этой народной песни, вероятно, сознательно, а может, так получилось, но сказали предельно точно и очень впечатляюще: «И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубанных, пострелянных людей». Ни неприятелей, ни врагов, ни нейтрально – горцев, а людей.
И, следует заметить: автор стихотворения (А вначале это был один человек. Многие другие соавторы поучаствовали в улучшении и уточнении текста уже после него) обратил наше внимание ни на беззаветную храбрость казаков, или горцев. Ни на владение ими холодным оружием. Ни на меткость стрельбы из огнестрельное оружия. Он приглашает нас посмотреть на результат этого беспощадного боя. «И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубанных, пострелянных людей».
Люди убивали друг друга с такой злостью и ожесточение. Что и поле дикое, которое оказалось рядом с грозным Тереком и берег стали покрытыми телами. Иными словами, тела убитых лежали так близко друг к другу, что никакого пробела не было. У меня лично появилось крамольное предположение. А не потому ли горцы не всегда к нам гостеприимны. Тем более, что у некоторых народностей до недавнего время, а может, и сейчас еще жива кровная месть. Те, у кого она существовала, могут до сих пор таить к нам месть за своих оставленных на берегу Терека предков.
Но это только мои предположения. Если продолжить фантазировать в подобном роде, можно найти сотнями, как поется в песне, таких же жаждущих крови среди нас, русских. Только за то, что кавказцы век или два века назад убивали нас, русских. Совсем недавно в одном из приволжских городов России шестнадцатилетний чеченец убил нашего недавно демобилизованного спецназовца. Потом по этому поводу была телепередача. Приглашенная на нее женщина сказала примерно следующее: «Придет время, когда этот, ныне шестнадцатилетний чеченский мальчик вернется в свой аул и с гордостью будет говорить своим землякам: «А я в шестнадцать лет убил своего первого русского».
Вот такая у нас в стране ситуация. А в замечательной по своим художественным достоинствам песне «Любо, братцы, любо» рассказывает о событиях то ли восемнадцатого, то ли девятнадцатого века. В сопровождающей текст песни статье приводятся две даты изложенного в ней события из разных веков. Точно определить, в каком этот страшный бой случился, установить, вероятнее всего, теперь не получается.
Одно несомненно. В те, теперь уже давние времена к таким войнам относились совершенно иначе. Тогда во всем мире был прав только тот, кто был сильнее. Захватывали людей и их земли – и ни перед кем не отчитывались. И никаких ООН тогда и в помине не было. И, следовательно, никто не мог принимать осуждающих решений. В с стране- захватчике только гордились тем, что их держава расширила свои границы Прибавилось территорий, которые можно безнаказанно грабить.
Жуткая панорамная картина в первой строфе, во второй сужается до судьбы одного человека. Он попал в этом жестоком бою в число тех, кто покрыл поле и берег своими телами. Только он еще жив. Но казаки ускакали в даль, оставив его на поле боя доживать свои последние минуты.
Жестоко с ним поступили? Разумеется, жестоко. Но таковы суровые правила войны. Да раненый казак и сам понимает, что все обыкновенно. Он с этим хорошо знаком. И ничего другого не ожидает.
Атаман узнает, кого не хватает – Сотенку пополнит, да забудет про меня.
Да и товарищи по сотне уже давно привыкли, что в бою кто-то непременно погибает. И кого-то, кто, по их представлению, безнадежен, оставляют на поле боя умирать. Так было всегда. Так, вероятнее всего, будет и впредь. На войне другие моральные нормы и взаимоотношения.
И снова приходится окунаться в свое далекое-далекое прошлое. Стояла очень морозная зима конца 1942 и начала 1943 года. Весь день по нашему селу проходили колонны пленных итальянцев, конвоируемые нашими бойцами. Пленные врывались в нашу хату и бросались к лохани, в которой мать держала сваренную свеклу для коровы. Они хватали содержимое из лохани и тут же жадно его поедали.
В хате квартировали наши бойцы. Они стали на пути явно очень голодных пленников. Дело дошло до применения прикладов. Мать с кулаками набросилась на наших бойцов. Те опешили:
– Тебя же защищаем!
Лохань быстро опустела. Мать взяла буханку хлеба и порезала его на кусочки. Теперь эта картина, если уж вспоминается, то с большим стыдом. По современным меркам мы довольно жестоко обошлись с плененными нами итальянцами. По-хорошему, их надо бы накормить, а потом этапировать в длинный путь до железнодорожной станции.
Но тогда была другая мораль. И другие понятия о человеческом достоинстве и порядочности. После зимы пришла весна. А потом и лето. Благодатное время для детей. Гуляй – сколько угодно. Ни тебе обуви не надо, ни особой одежонки. Только вот желудки постоянно просили есть. А есть было нечего. Ребята, которые постарше, позвали нас на озимые хлеба. Будто там, во всходах есть купыри. Которые очень сладки. Пошли на озимое поле. Никаких купырей мы, разумеется не нашли. Зато нашли кости расстрелянных там итальянцев. Те, которые постарше, нам объяснили, что это офицеры. И они были фашистами. Потому их привели к обрывистому краю оврага и расстреляли. Потом обрыв забросали гранатами. Обрыв сполз на дно оврага и засыпал трупы расстрелянных офицеров фашистов. Но весной останки половодьем размыло. Мы с любопытством и страхом смотрели на дырки во лбу многих черепов.
В это же время в селе шел разговор: баб, которые помоложе, в начале этой весны посылали в сосновую лесополосу. Там лежали и распространяли тяжелый запах тела итальянцев. Это те. которые в колонне пленных совсем ослабли. Конвоиры, на зная, как с ними можно поступить, просто отводили в лесополосу и расстреливали их.
А что с ними оставалось делать, если они шли, шли. А потом вдруг падали. Идти они уже физически не могли. И с ними поступали таким образом. Девать-то их было некуда. Тогда в селах никакой медициной и не пахло.
Но вернемся к герою знаменитой песни. Естественно, смертельно раненый казак ясно осознавал, что ему осталось жить, возможно, какие-то минуты. И он не мог не подумать о своей семье. Но послушаешь песню, или почитаешь ее тексты, сразу поймешь: и на этом фронте у него есть свои непонятки.
Жинка погорюет, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волю во широком поле,
Жалко мать-старушку да буланого коня.
Невольно задумываешься, а не подозревал ли казак, что его товарищ как-то по особенному поглядывал на жену этого раненного в бою казака. А может, она была к этому товарищу неравнодушна. Почему умирающий думает об этом варианте так определенно, и, по-моему, вполне спокойно. Как-то кажется, что настоящей любви у этой пары не было. А казак, по давней казачьей традиции, жалость испытывает перед смертью только по воле во широком поле, по матери-старушке да по буланому коню. Создается впечатление: казак прикипел к беспокойной жизни в походах. Это и привело его к смертельному исходу. Поэтому такое спокойное отношение к предстоящему замужеству своей жены за «свово» товарища. Никаких чувств, даже жалости, не наблюдается.
Невольно в голове возникает картина: казак замечал, как плотоядно товарищ посматривает на его жену. Что-то кажется, что она встречала такие зовущие взгляды вполне благосклонно. Не исключены их тайные встречи. Отсюда и такая полная уверенность, что жена быстро его забудет и выйдет замуж за его товарища. Сомнений у казака по этому поводу никаких не наблюдается. А ведь это не атаман, у которого под командованием сотня людей. Обо всех не нагорюешься. Тем более, после каждого такого похода пополнять сотню приходится. Всех не всегда хорошо и узнаешь. Где уж тут их всех запоминать?
И вот печальный итог прожитой жизни:
Будет дождь холодный, будет дождь холодный,
Будет дождь холодный мои кости обмывать.
Будет ворон чёрный, будет ворон чёрный,
Будет ворон чёрный мои волосы клевать.
Те, кто участвовал в создании этой песни, следуя тогдашней традиции, использовали в ней печальный символ смерти – черного ворона. И он не износился от частого употребления, не истаскался по разным песням. Он и в наши дни величествен и печален. Символично и выразительно несет свой жуткий смысл. В полной тональности с этим народным созданием песни дореволюционных времен «Черный ворон», «Черный ворон, друг залетный», «Не для меня придет весна». Это самостоятельные произведения. Хотя они очень похожи по содержанию и психологическому настрою. Они дополняют друг друга.
Подтверждение тому можно найти в статье, которая сопровождает текст песни в интернете. Она не претендует на глубокий анализ народной песни «Любо, братцы, любо…» Она содержит в основном информативный материал. И из него можно узнать, сколько солистов и художественных коллективов исполняли и исполняют по сей день эту прекрасную песню. Вот абзац из этой статьи:
«В 1970-е – 2010-е годы песня «Любо, братцы, любо…» входит в репертуар многих исполнителей и коллективов. Среди них: Народный ансамбль песни и танца "Метелица", Казачий круг, Кубанский казачий хор, «Монгол Шуудан», "Дягель" & Монголы», Жанна Бичевская, Максим Трошин, Пелагея, «Лесоповал» (Сергей Азаров), Иосиф Кобзон, «Гуляй поле», «Гражданская оборона» («танкистская» версия, альбом «Реанимация»), Бухенвальд Флава, Сергей Любавин, Александр Скляр, братья Жемчужные, «Пикник», также исполнялась Игорем Тальковым (вариант схожий с казачьим) и «Кипеловым», Игорь Растеряев, Виталий Гасаев, группа "Руссия", Тарас Житинский».
В статье приводится много вариантов текста этой песни. В этом убедительное подтверждение, что очень многие работали над улучшением этой песни. Работают над ней и по сей день. Многие исполнители этого сознания вносят свои варианты отдельных слов, строк и строф. Песня живет полнокровной жизнью и отшлифовывается в своем совершенстве.