Артист
– А нам всё равно, а нам всё равно, пусть боимся мы… – полилась из радиоприемника весёлая песенка.
– Бабушка, бабушка, это артист Юрий Никулин выступает! Я знаю! – Витюшка вскочил из-за стола и ткнул пальцем в приёмник.
– А батюшки! Ну, садись, не поел ведь ещё.
– Поел! Спасибо, – он подпрыгнул и с размаху плюхнулся на широкую кровать, – я тоже артистом буду. Как Юрий Никулин!
Бабушка рассмеялась:
– А что же не будешь? И будешь! И ладно. А топерь ложися, подремли маненько. Опосля обеда надыть полежать. Поспать.
Она подошла к окну задёрнуть занавески и замерла от увиденного очарования:
- Ба-а! Красотища та кака!– прошептала, крестясь на стоявшую напротив церковь. – И вправду – «Москва»!
Зимний день короток, и оранжевый солнечный шар уже начинал прятаться за крышу школы, стоящей справа от церкви. Яркие блики, помелькав игриво в церковных куполах, рассыпались искорками по снегу, прикрытому темным отражением школы...
– Бабушка, а мой друг сегодня на собрание в клуб пошёл со своим дедушкой. А мы-то с моим дедушкой сроду на собрания не ходим. А там, поди, интересно!
– Дак мы чай не колхозники. Как нам там-то? Неудобно.
Витюшка, проживший свои долгие шесть лет жизни в городе, ещё не совсем понимал своеобразный деревенский говор.
– Неудобно – это что? Стеснительно? Да? А я бы сходил… Мне – удобно.
– Ложися давай, ложися. Ты во сне растёшь.
Расти-то Витюшка очень хотел. Но вот именно сейчас погулять хотелось больше!
– Не-т! – твёрдо, насупив брови, выпалил он, подскакивая с кровати, – Гулять! В «Москву» пойду. Курочкам тоже есть надо! А то сам наелся, а они!?
Колокольня церкви, превращённой в колхозный склад зерна, была очень похожа на кремлёвские башни, и потому бабушка с внуком называли церковь Москвой. Витюшка частенько ходил туда с маленьким ведёрком подбирать рассыпанное зерно. Уж очень ему нравилось, когда куры, торопливо расталкивая друг друга и благодарно клокоча Витюшке что-то на своём языке, клевали зерно с его ладошек.
– Ну, сходи, сходи, – усмехнулась бабушка. Потом вдруг тревожно – К колодцу чай не пойдёшь!? Христа ради, смотри у меня, не ходи!
– Меня ведь мама учила слово своё держать! А я всем вам слово дал: обещал больше никогда не ходить к колодцу. Не маленький, чай! – и тихонько, сам себе, чтоб не слышала бабушка, добавил, – Да и сам… боюсь к нему ходить.
– Ну и ладненько, ну и ступай. Да недолго!
В домашних хлопотах бабушка не заметила, как пронеслось время. Сердце её вдруг тревожно замерло. Она подбежала к окну. Церковь уже утонула в зимних сумерках. В блестящей ледяной поверхности озера, лежавшего между церковью и домом, замерцали отражения первых звёзд. Слева, через дорогу от церкви, снег осветился тусклым электрическим светом из окон клуба.
– А чё это? Собрание всё идёт? Кина то ноньче чай нет. Выходной в клубе-то, собрание тока было… А где же он, Господи!
По тропинке, вдоль озера, шёл неторопливо Витюшкин дед. Бабушка, набросив наспех шаль, выбежала ему навстречу, не обратив внимания на вырвавшийся с шипением и потрескиванием голос из радио транслятора:
– Внимание, внимание! Говорит радиВВоузел…
Дед, увидев выбежавшую жену, сразу всё понял:
– Что?! Витюшка!? Я тебе сколь раз баил: не пускай одного! Куды он собирался!?
– Саня! Господи-и! Дак чай к церкви за зерном. Госпо-ди! Ма-мынька! Не к колодцу ли опять пошё-ёл!?
Дед, не разбирая дороги, по сугробам, бросился к церковному колодцу.
Просеявшийся ещё с утра мелкий снежок припорошил подступы к колодцу и лежал нетронутым. Дед, как опытный охотник, внимательно осмотрел всё вокруг. На сердце стало немного легче – следов не было.
– Слава Богу… – прошептал он, облегчённо вздохнув. Но в колодец всё же заглянул.
Обежав несколько раз вокруг церкви, дед уставился на клуб.
– Собрание. А чё так долго-то? Не туда ли Витюшка поплёлся? – бормотал он сам себе. Подбегая, крикнул толпившимся на крыльце, –Чё тама?
– Концерт! Концерт!
Дед собрался было протиснуться в клуб, но вдруг услышав крик жены, спрыгнул с крыльца и побежал к дому.
– Саня! Витя! Витюшка! Саня!
– Что?! Что ты!? Пришёл!?– закричал он подбегая.
– Да нет! Не пришёл…
– Так что ж ты меня-то кричишь!?
– Спужалася… Глядь, и ты куды-то запропал…
Дед, вытирая ладонью мокрое лицо, громко и крепко выругался, забежал в дом, выпил залпом несколько кружек воды, кинулся было к двери, но…из динамика прохрипел уставший голос:
– ПоВВторяю! Александр Фёдорович, ВитькА не теряйте. Он в клубе даёт концерт! Спасибо от благодарных зрителей-односельчан за внука-артиста, дорогой дядя Саня…
Клуб сотрясало от смеха. Витюшкин дед с трудом протискивался к сцене. Сквозь гул оваций до него долетали обрывки еле различимых фраз:
– Ну, артист! И стихи, и анекдоты!
– И поёт, и пляшет! Артист!
– А енто чей же это?!
– Дак чай Стеншиных внук! С Горького привезли.
– Ну, видать что городской! Глянь, чё делат-то! Ну, артист!
Артист низко поклонился благодарной публике, затем, подняв руку, призвал к вниманию и громко выкрикнул:
– Уважаемая публика! Юрий Никулин своё выступление закончил. Благодарю за внимание!
Клуб снова содрогнулся:
– Е-щё! Е-щё! Ви-тю-шка! Ви-тю-шка!
Артист широко улыбнулся, вытер взмокший лоб, показал рукой в сторону продиравшегося сквозь толпу зрителей деда и выкрикнул:
– Всё! Всё! Дедушка вон уж за мной… Уж в горле пересохло!
В сторонке от сцены стояла фляга с водой для питья. На тонкой цепочке, сбоку, висела большая алюминиевая кружка. Один из зрителей, молодой паренёк, оторвал кружку от цепочки, зачерпнул в неё воды и, прыгнув на сцену, протянул её Витюшке
– Не-т! – рассмеялся Витюшка. Я ещё не вырос совсем, чтобы бражку пить!
– Дак водичка, Витёк! Водичка! – крикнул паренёк.
– Ага! Водичка! Знаю я, какая там водичка. У моего дедушке на печке такая «водичка» стоит. Он как залезет туда, да как зачерпнёт из такой вот фляги, да как выпьет! И весёлый такой сразу! А бабушка ворчит: «Опять, каянный, всюю бражку выжрет. Опять самогонку не из чего гнать!»
Дед, остановившись возле сцены, почувствовал, как всё его тело обдало жаром. Показалось, что все односельчане смотрят с укором на его пылающее лицо…
Зал замер. И тут с первых рядов послышался тихий смех председателя колхоза. Участковый милиционер, сидевший рядом, вытер мокрое лицо носовым платком, прикрыл им глаза и закатился таким заразительным хохотом, что взорвался весь зал. Овации не утихали несколько минут.
Витюшка стоял с поднятой рукой. И когда зал потихоньку утих, выдал очередной перл:
– Уважаемые зрители! Навострите к вниманию уши! Артист Юрий Никулин не может выступать бесконечно! – поклонился, заодно подхватив с пола ведёрко с зерном, и продолжил, – Вон уж дедушка… Да я уж и кушать…и писать хочу давно! Вот!
Зал, стоя и бурно аплодируя, провожал Витюшку, сидящего на руках деда. А дед, протиснувшись к выходу, привстал на порог и, оглянувшись, поискал глазами участкового. Их взгляды встретились. Участковый, широко улыбаясь, махнул деду платком и, снова прикрыв им мокрые глаза, закатился в беззвучных всхлипах, – смеяться сил у него уже не было…
Ласково потикивали бабушкины ходики, отсчитывая минуты ночной тишины, посылая покой и теплоту в маленькое Витюшкино сердечко. Но он не мог уснуть: взбудораженный, умаявшийся, но гордый шептал:
– Да. Совсем я уже и вырос. Совсем я уже и взрослый. Артистом вот стал… Да…Вот мама-то за меня порадуется. Гордиться будет! Артист!
PS: На фотографии та самая церковь и тот самый дом…