После объявления приговора тревожным шуршанием потянулся нарастающий ропот. Для Виктора звук удара деревянного молотка по подставке прозвучал как грохот кузнечного молота: он вздрогнул и растеряно посмотрел в зал. Вязкая серая муть плотным занавесом застилала глаза, размазывая лица людей, превращая их в блёклые пятна. Через секунду дымка рассеялась. Виктор посмотрел на адвоката – тот, схватившись за голову, раскачивался взад-вперёд и что-то бормотал, словно нашёптывал молитву. Виктор перевёл взгляд на родителей - мама, опустив голову, плакала. Её тонкие пальцы впились в локоть стоявшего рядом отца с такой силой, что плечо его парадного пиджака съехало вниз. Отец не плакал. Он смотрел на сына, стиснув зубы. Морщины на лице стали резче, губы превратились в тонкие нитки, желваки, выпирающие из впалых щёк, дёргались, отбивая бешеный ритм. Когда конвойные выводили Виктора из зала, он услышал взлетевший над общим гулом крик отца: "Ты поступил правильно, сын! Мы гордимся тобой и будем бороться!"
В узком отсеке автозака было душно. Не открывающееся окно с толстенным, армированным стальной проволокой матовым стеклом по размеру напоминало маленькую бойницу. Виктор сидел к нему спиной и, наклонившись вперёд, выглядывал из-за конвойного, пытаясь хотя бы на секунду, пока тот не защёлкнет замок, увидеть родителей. Но тщетно. Охранник звякнул связкой ключей, и последняя надежда угасла вслед за лучом солнечного света, отсечённого закрытой стальной дверью. С улицы доносился вой толпы, приглушенный плотными стенами автозака: "Не-ви-но-вен!".
Конвоир сел в потёртое откидное кожаное кресло, пристроил "Калашников" на колени и повернул тумблер громкой связи.
- Всё, двигай, Коля, - сказал он водителю.
- Как двигать-то, Сан Саныч? Люди не дают. Нас сейчас перевернут к хренам собачьим. Говорил я, что надо было усиленным конвоем ехать. А ты…Да, ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Прорвёмся. ОМОН уже приехал.
Конвоир отключил громкую связь, покачал головой и прошептал:
- Ну, да! У нас даже на самую очевидную правду ОМОН всегда найдётся.
Омоновцы освободили проезд, и автозак неторопливо отъехал от здания суда.
Виктор был поздним ребёнком: он появился, когда родителям стукнуло по тридцать. Семья жила в центре, в старом пятиэтажном доме с большими квартирами и высоченными потолками. Построенный ещё в пятидесятых, дом собрал под одной крышей всех светил городской науки. В народе он так и назывался, "домом учёных". Квартиру в нём получил дедушка Виктора, известный математик, профессор университета. В этом университете работали и родители Вити. Мама - на кафедре иностранных языков, отец преподавал историю. Они, защитив кандидатские диссертации, задумались, наконец, о семейном счастье и решились родить ребёнка.
Как и многие будущие родители, узнав о беременности, они тут же начали гадать, какая судьба уготовлена их чаду. Ни у кого не возникало сомнений, что мальчик будет в совершенстве владеть английским, на зубок знать историю страны, и конечно же обладать математическими способностями, как дедушка. Так и получилось. К пяти годам Виктор знал кучу иностранных слов, имена, года рождения и смерти всех царей и вождей, а также, на удивление всем знакомым, легко делил и умножал в голове трёхзначные числа.
Жизнь постепенно менялась. Все реже во дворе дома "учёных" можно было встретить интеллигентные лица, в квартиры заселяли мутные личности в малиновых пиджаках, именуемые себя "новыми русскими". Дети профессоров и академиков, испытывающие нужду, скрепя сердце расставались с родительскими гнёздышками - продавали "хоромы" в элитном по советским меркам доме и перебирались на жилплощадь поменьше, а порой и вовсе в полуразрушенное жильё на окраине города. Уютный двор с удобными лавочками и невысокими раскидистыми декоративными яблонями превратился в стоянку для модных "девяток" и первых пригнанных из Германии иномарок. Детская площадка с песочницей, турниками и качелями ветшала, а потом незаметно для всех исчезла совсем. Осталась только небольшая деревянная беседка с облупившейся краской и глубокими изъеденными влагой трещинами с пробивающимся по краям мхом. Дети в ней теперь не играли в шахматы, а резались в буру, очко и секу. Все Витины друзья разъехались, а переехавшие в дом мальчишки если и обращали на него внимание, то только для того, чтобы выписать леща, пнуть или обозвать страшным по их разумению словом - интеллигент.
В ближайшую математическую школу Виктора не взяли, как объяснила завуч: "Изменились правила набора". Не более трёх месяцев назад школа получила пафосное название - гимназия. На самом деле всё осталось по-прежнему: тот же директор, те же учителя, только свежий ремонт и новая мебель, да набор не по знаниям, а по толщине родительского кошелька. И школьная форма соответствовала времени: малиновые вязаные жилетки с цветастыми эмблемами на груди.
- Ничего, - успокаивал папа за ужином. - Пойдёт в обычную, там тоже нормальные дети учатся.
- Что же это творится? - вздохнула мама.
- Капитализм пришёл, - ответил отец и громко чертыхнулся. - Смотри, что делается: они сносят памятники. Везде. От Москвы до нас. Сегодня проходил у школы, там голова Ленина валяется гипсовая. Статую раздолбили и увезли, а черепушку пацаны укатили. Так сын бугая лысого из третьего подъезда прыгает на неё и пытается разбить. Я, конечно, сказал ему, что я думаю по этому поводу.
- А он?
- Послал меня на три буквы.
Виктор пил чай и с интересом прислушивался к разговору взрослых. Папа взял газету. Мама собрала со стола посуду, сложила в раковину и принялась мыть.
- Куда же мы катимся? - спросила она
Папино лицо стало серьёзным.
- Я вам скажу, дорогие мои, как специалист. Крушат памятники, историю переписывают. Ничего не понять: кто был плохим, кто хорошим, кто предатель, кто герой, где правда, где враньё. Все традиции и идеалы похоронили, а ведь эта наша история. Какой бы она ни была, но наша родная, русская. Не может страна существовать без традиций. Так что лет через сорок-пятьдесят мы превратимся в первобытных людей - разучимся писать, читать, говорить. Будем общаться жестами. Брат на брата пойдёт войной. Воровство и нищета. Вот наше будущее.
Виктор поставил кружку на стол, закрыл рот руками, сдавливая смех. Он представил, как он с папой и мамой, дождавшись ночи, крадучись на цыпочках, идут воевать с папиным братом из Мурманска.
- К сожалению, ничего смешного, сынок, - нахмурил брови отец. - Жить тебе придётся в нелёгкое время. Но запомни мои слова. Запомни навсегда. В любой ситуации оставайся человеком. Помогай, когда можешь помочь, не проходи мимо несправедливости и всегда отстаивай правду.
Он хотел ещё что- то сказать, но в дверь позвонили.
- Я открою, - крикнул Витя. - Побежал в коридор и распахнул дверь.
Перед ним стоял лысый бугай из третьего подъезда. Синий спортивный костюм "Адидас" плотно обтягивал могучую фигуру, в бычью шею, словно ошейник, впилась золотая цепь шириной в два пальца. Он почесал лысину и грозно спросил:
- Батя дома?
- Да, - ответил Виктор и побежал на кухню, опережая гостя. - Папа, папа, это к тебе.
Сосед, не снимая кроссовки, тяжёлым шагом прошёл за ним. Он положил барсетку на стол, сжал кулаки, приблизился к отцу и спросил:
- Это ты, урод, на моего сына у школы наехал?
- Простите, - пробормотал папа. - Как наехал? У меня и машины-то нет.
- Издеваешься, тварь? - взбесился сосед.
- Уходите, пожалуйста! - закричала мама и, ломая ногти, вцепилась детине в локоть. Виктор подскочил к отцу и заплакал.
Сосед взмахнул рукой так, что мама отлетела в сторону, и тут же ударил отца в лицо.
- Это тебе на первый раз. В следующий в асфальт закатаю.
Он подошёл к раковине и открыл кран.
Шипящая струя воды смыла с кулака кровь. Сосед вытер руку о висящий на крючке фартук и вышел из квартиры.
- Вот оно, наше будущее, - сказал папа, прижимая к носу сырое полотенце. - Понял, сынок? Может пойдёшь спать, а мы пока с мамой моим лицом займёмся?
- Иди, иди, Витюша, - поддержала мама.
Виктор ушёл в свою комнату, разделся и лёг в кровать. Родители даже представить не могли, что творилось у сына на душе. Конечно, он понимал, что через пятьдесят лет вряд ли разучится читать и станет первобытным человеком, но почему папа, такой сильный и смелый, не смог защитить себя, понять никак не мог. Он ещё долго всхлипывал, ворочался, ходил на кухню пить воду. К середине ночи Виктор решил, что должен сделать всё, чтобы никто и никогда больше не смог обидеть его родителей. Он ещё не до конца осознавал слова отца, но точно знал, что будет человеком и никогда не пройдёт мимо несправедливости. Утром Виктор уговорил папу записать его в секцию бокса.
Родители Виктора, как и большинство людей, постепенно привыкали к происходящему в стране. Грязь, всколыхнувшаяся от ветра перемен, плавно опускалась на землю, маскировалась под асфальт, но при этом продолжала оставаться грязью, готовой при любом дуновении подняться вверх. Дом в центре города на фоне новых многоэтажек уже не казался таким величественным, как раньше. Стены его теряли штукатурку, выставляя на показ рыжие кирпичи, стянутые неровными линиями рассыпающегося от старости раствора. Дождь и растаявший снег через кое-как залатанную крышу и прогнившие деревянные перекрытия заливали верхние этажи. Отжившие свой срок беседку и развалившиеся лавочки увезли, а во дворе появились невысокие столбики с натянутой между ними проволокой, обозначающие места для парковки. Виктор, получив звание "Мастер спорта", закончил педагогический университет и работал тренером по боксу в детской спортивной школе. Он учил мальчишек оставаться людьми в любых ситуациях и не проходить мимо несправедливости. Жизнь текла ровно, по накатанной, не предвещая беды.
- Так, родня! Поеду я побегаю, - сказал Виктор в тот трагический вечер.
- Кто бы что ни говорил, - сказала мама, - но фраза "поеду побегаю" звучит необычно. Не то, чтобы иностранец, не каждый русский поймёт.
- Ну что ты придираешься, мать, к словам? - спросил папа, отложив планшетник. - Прекрасно понимаешь, что это значит. Он всегда так говорит.
- Да понимаю, понимаю, - улыбнулась мама. - Мне просто интересно, когда, сынок, ты уже набегаешься. Двадцать шесть, а ты всё бегаешь и чужих детей воспитываешь. Жениться тебе пора.
Виктор подошёл к маме, обнял её за плечи и сказал:
- Вот за машину кредит отдам, ипотеку возьму, квартиру куплю, тогда и женюсь.
- Ой, - мама покачала головой. - С трудом верится.
- А зачем тебе квартиру покупать? - удивился отец. - Давай нашу разменяем. Пока дом наш окончательно не развалился. Да, мать?
- Конечно, я уже устала в этих хоромах порядок наводить. Тяжело, не девочка уже.
- Ладно, приду поговорим. Пока! - согласился Виктор, надел спортивный костюм, кроссовки и вышел из квартиры.
Сосновый бор находился недалеко от города, стоило лишь переехать километровый мост через реку, разделяющую город на две части. В выходные дни вдоль дороги выстраивалась вереница машин: люди приезжали сюда зимой и летом, чтобы после суетной недели в загазованном городе и душных офисах хоть как-то приблизится к природе. Пройтись на лыжах, пробежаться или просто неспеша погулять, вдыхая аромат хвои.
Виктор съехал на обочину и затормозил. Вышел из машины, огляделся и подумал:
"Как-то пусто сегодня, наверное, все по дачам разъехались. Пятница".
Он застегнул ветровку и побежал по знакомой тропинке, уходящей в глубину бора. Дорога уже скрылась из вида. Высокие сосны плотной стеной ограждали лес от городского шума. Ветер стих, заблудившись в кронах деревьев, и лишь сломанные сухие ветки трещали под ногами.
Тишину нарушил сдавленный крик.
"Может показалось", - подумал Виктор и остановился.
Но тут он снова услышал захлёбывающийся детский вопль:
- Помогите!
Виктор, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветви, побежал на голос.
На земле в кофточке с оторванными пуговицами извивалась девчонка лет тринадцати. На ней лежал широкоплечий мужик. Одной рукой он закрывал девочке рот, другой пытался стянуть с себя штаны. Рядом валялось тонкое поваленное дерево, за сучки которого зацепилась сорванная джинсовая юбка.
- Стоять! - крикнул Виктор.
Мужик поднял голову, с ненавистью зыркнул на него и начал медленно вставать. Увидев, что девчонка тоже попыталась подняться, он ткнул ей в нос кулаком, схватил с травы нож и бросился вперёд.
Виктор увернулся и тут же ударил нападавшего в подбородок. Мужик обмяк и рухнул плашмя лицом вниз.
Виктор снял ветровку, кинул её девчонке и отвернулся. Подумав, он
достал из кармана телефон, вызвал скорую помощь и позвонил в полицию. Потом подошёл к лежащему мужику и осторожно подпнул его в бок.
- Вставай, урод, - сказал он, но тот не шевелился.
Виктор наклонился, взял его за плечо и развернул на бок.
Из пробитого виска стекала кровь, долгими вязкими каплями, прямо на камень, о который насильник ударился, когда упал.
Скорая и полиция приехали одновременно. Девчонка не могла выговорить ни одного слова, она тряслась, стучала зубами и жалобно подвывала, размазывая слёзы.
- Что, девчонку не поделили? - зло спросил полицейский и направил яркий луч фонарика Виктору в лицо.
- Да ты чего, капитан, с ума сошёл? Я же, можно сказать, её спас.
- Конечно, спас, - ухмыльнулся капитан. - То-то рожа у тебя расцарапана.
- Так это ветками, когда бежал, поцарапал.
- Разберёмся, - ответил полицейский.
Он повернулся к сотрудникам и гаркнул:
- Так. Потерпевшую в больницу, на этого наручники, и в отдел. Быстро.
- Как наручники? - воскликнул Виктор.
Но ему никто не ответил.
Автозак въехал в большие двустворчатые ворота и остановился около троих охранников, один из которых держал за ошейник чёрно-подпалую немецкую овчарку. Собака, почуяв чужака, злобно оскалилась, обнажая десны и вскочив на задние лапы, попыталась вырваться.
Конвоир сжал автомат, открыл отсек и приказал:
- На выход.
Виктор взял сумку с вещами, вышел на улицу и глубоко вздохнул. После душного автозака вечерний, наполненный выхлопами, воздух казался свежим и сочным.
"Ну, вот и всё, - подумал Виктор. - Когда выйду, будет тридцать семь. Вряд ли родители дождутся, они уже и сейчас убиты случившимся. Так выходит, правильно мне дали десять лет. Я же, получается, не только этого гада убил, я всех убил. И себя, и маму, и отца. Одним ударом, не задумываясь. Зачем? Теперь у меня будет много времени, чтобы это понять. Хотя, что тут понимать, и так всё ясно. Больше никогда, никогда в жизни я не встряну за кого-нибудь. Пусть насилуют, убивают, грабят. Это не моё дело, я просто пройду мимо, не оглядываясь".
Виктор перевёл взгляд на собаку и почувствовал, как неистово заколотилось сердце.
Он сглотнул слюну и прошептал:
- Просто пройду мимо, если, конечно, смогу.
04. 04. 2019