В деревне к ноябрю остаются только свои, местные. Как птицы улетают на юга, так и городские жители к этой поре снимаются на зимние квартиры.
А в деревне становится тихо. Кому шуметь-то? Старики одни да домашние животные двух типов.
Первый тип – полезный, куры там, поросята и другое подспорье в питании.
Второй тип – бесполезный или друзья человека. Собаки, кошки и один бывший тракторист по имени Лёха, перешедший в разряд друзей человека в прошлом году. Когда сумел выкопать с фермерского поля картофеля больше, чем бригада рабочих самого фермера. А как же. Они же – люди подневольные, за мизерную зарплату в грязи возятся. А Лёха работал на рассвете, в охотку, тут же сбывая товар малоземельным и не приспособленным к физическим усилиям соседям. Прямая заинтересованность в результатах труда!
Короче, Склифософский! Это мне так жена говорит, когда я тост формулирую, путаясь в зубах языком, а желудочные соки точат гостей изнутри.
***
В этой деревне живет себе одинокая женщина Мария. Спокойная крестьянка шестидесяти лет. Так ей же волноваться особо и не о чем. Дети выросли и разъехались. Внуки подросли на стороне. Пенсию получает. Дом теплый, когда натопишь. И дрова запасены. Чего беспокоиться?
Но повод нашелся. Стало Марию не узнать. Вот об этом наш рассказ.
***
– Лёля! – крикнула со двора Мария.
Это она супруге Петра Исаича, Лёле, крикнула, потому что войти к ним постеснялась. У них две здоровые собаки проживают, поэтому лучше не входить, а покричать.
Пётр Исаевич с Лёлей в деревне круглосуточно живут. И круглогодично тоже. Люди степенные, не очень молодые. Чем занимаются – непонятно, на что живут – тем более. Лёля, та хоть огород сажает, по хозяйству носится. А супруг ейный в дому сидит, выходит редко, кислородные ванны, типа, примет и обратно.
Так вот. Крикнула Мария, вызвала Лёлю. На крик выскочили собаки, знающие Марию только с положительной стороны, и сама Лёля.
– Привет, Мария, – сказала Лёля.
– Ой, Лёля, – не скрывала своей печали Мария. – Беда у меня.
Лёля закурила, чтобы спокойней перенести неприятные известия. Собаки понимающе притихли. И даже перестали писать, где попало.
А Мария начала свой рассказ:
– Ты же знаешь, Лёля, что у меня, спасибо дочери, куры в сарае поселились. И с ними петух. За питание и ночлег эти пернатые расплачиваются со мной яйцами. Сутки – с каждой по яйцу. Петух у них сторожем служит.
– Приемлемо, – кивнула Лёля.
– Но в прошлом месяце мой старший сын, Анатолий, ты знаешь его, Лёля, хотя ни разу трезвым и не видела.
– Чего уж, – ответила Лёля.
– Так вот, мой старший сын, находясь на службе, то есть копателем на городском кладбище, получил от благодарной родственницы покойного в подарок взрослого гуся.
– Бывает, – сказала Лёля.
– И Анатолий, не найдя другого решения возникшей проблемы, подарил этого гуся мне.
– Дети должны помнить и чтить родителей, – одобрила поступок сына Марии Лёля.
– Хороший такой, беленький, – Мария утерла глаза краешком платка, надетого ею на голову в связи с неблагоприятными погодными условиями. – Тишкой прозвали.
– Радуюсь с тобой, Мария, – тепло сказала Лёля. – Мы издали знакомы с Тишкой, хотя нас друг другу и не представляли.
– Хороший такой, беленький, – повторила Мария.
– Само собой, – нетерпеливо ответила Лёля.
– Но, понимаешь, – тон Марии стал жестче, слезы вдруг подсохли сами по себе, – мало того, что пользы никакой! Так он, гад, постоянно корм куриный переворачивает, воду проливает, яйца разбивает. И главное – петуха притесняет, роняя его авторитет. Чем понижает яйценоскость! Зачем, спрашивается, мне эти нервы взамен куриных яиц?
Чувствовалось, что Мария специально накручивает себя.
– Прискорбно, – согласилась Лёля.
– Вот я и решила Тишку зарезать, – вздохнула Мария.
Лёля на всякий случай бросила взгляд на птичник Марии, но, увидев расхаживающего белого гуся, улыбнулась.
– Непростое это оказалось дело, – вздохнула Мария.
– Убивать не каждый способен, – кивнула Лёля.
– Я сначала к сыну, Анатолию, – продолжила свой рассказ Мария. – Убей, говорю, Тишку. А он, вот зачем ты, мать, в смысле, твою, мне имя его назвала? Сказала бы, убей гуся. Вопросов бы не возникло.
Я говорю ему, прости, сынок, хоть ему и тридцать восемь, а все ж сынок. Забудь, говорю, имя его, убей гуся.
– Теперь не забыть, – покачал головой Анатолий. – Если только выпить немного. Да, и не перейти бы черту.
Я сбегала, конечно, в магазин. Налила Анатолию. Он выпил. Я за ним слежу.
– Ну? – спрашиваю.
– Чего ну? – отвечает сын.
– Забыл, как гуся зовут?
– Еще нет, – вздыхает и стакан тянет. – Главное, мать, черту не переступить.
Налила я еще. Анатолий выпил, бурча, что я его спаиваю.
Посидели мы. Смотрю, Анатолия ко сну клонит.
– Что, сынок, – спрашиваю с подвохом. – Как гуся моего зовут?
– Тишку-то? – интересуется Анатолий.
Я опять до магазина. Вернулась, тут же наливаю. Полный стакан.
– Черту, мать, не переступить бы, – просит Анатолий.
А я все про свое. Как, восклицаю, Тишку зовут?
– Не помню, мать, – с трудом отзывается Анатолий. – А черту-то я переступил.
И упал, Лёля, без памяти. Вот так. Три часа времени и полторы бутылки белой. Тишке под хвост. Больше я над сыном Анатолием экспериментировать не буду. Видно, эта черта у него совпадает с провалами в сознании. И является началом запоя.
– Познавательно, – сказала Лёля, снова закуривая.
– Я пошла по деревне, – продолжила Мария. – Почти все дома заколочены. Только шесть жилых. В трех бабы-одиночки проживают, в двух старики глубокие, которым не то, что топор поднять, а и до ветру сходить проблематично. А в шестой – Лёха-тракторист, получивший от фермера повреждения верхних конечностей. В наказание за высокую производительность труда при сборе не принадлежащей ему картошки.
– Диалектика, – вздохнула Лёля.
– Вот я и подумала, – осторожно произнесла Мария. – Может, Пётр Исаевич попробует?
– Что попробует? – переспросила Леля, не веря своим ушам.
– Тишку, – жалобно шепнула Мария.
– Ха, – ответила Лёля.
В это время на крыльцо, обеспокоенный долгим отсутствием супруги, вышел Пётр. Лёля взглянула на него изучающе. Мария тоже, несмело.
– Чего это вы? – занервничал Пётр.
– Ты, Мария, иди, – сказала Лёля. – Я потом забегу.
– Ладно, Лёля, – засуетилась соседка. – Не забудь только.
– Не забуду, – ответила Лёля, глядя в сторону птичника Марии.
Гусь расхаживал в загородке. Вокруг суетились куры. Петух стоял в углу, ожидая, пока Тишка поест.
– В мире домашних животных, – громко сказала Лёля.
– Ты о чем? – спросил Пётр Исаевич, поглаживая черного лабрадора по имени Флинт.
– Вот, – осторожно начала Лёля. – Мария просит гуся зарезать.
Впечатлительный Пётр тут же представил, как длинный кухонный нож вонзается в грудь белого гуся.
– Да нет, – фыркнула Лёля, понимающая мужа с полумысли. – Просто отрубить голову.
– А, – облегченно вздохнул Пётр. – Так это ж совсем другое дело. Это и я бы смог.
– Неужели? – насмешливо спросила Лёля.
– Запросто. Рыбу-то я чищу? Свежую.
– Так я пойду? – сказала Лёля. – Марию обрадую?
– Иди, – кивнул Пётр.
Он вернулся в комнату и налил тарелку борща, предвкушая. Долька чеснока и горбушка ржаного хлеба уже лежали на столе.
– Пошли, Петя, – в дом влетела Лёля. – Мария уже его поймала.
– Кого? – поинтересовался Пётр Исаевич, доставая сметану.
– Гуся! – крикнула Лёля. – Ты же обещал!
Петр посмотрел на борщ, потом на сметану, вздохнул и пошел за Лёлей к соседке. Остыть не успеет, подумал он.
Грустная Мария стояла с мешком у ног.
– А где гусь? – спросил Пётр, держа в левой руке топор.
– Там, – сказала Мария. И показала глазами на мешок.
– Дырку надо проделать, – предложил Пётр. – Для головы.
Мария заплакала, сунула мешок Лёле и помчалась в дом.
– Чего это она? – смело сказал Пётр. – Впечатлительная такая. В городе надо жить с такими нервами.
В это время Лёля ножницами отрезала край мешка. Гусь тут же высунул голову и сказал «га». Лёля сунула мешок Петру и убежала к себе. Покурить, наверно.
Петр стоял посреди двора с топором в одной руке и мешком, из которого торчала голова гуся, в другой. Мария и Лёля выглядывали из окон своих домов. Петух в загородке кричал «шайбу, шайбу!»
– Цирк им тут, – вздохнул Пётр и подумал о борще.
Он не знал, с чего начать. Гусь не хотел сидеть в мешке и рвался на свободу. Здоровый уже был, откормленный.
– Ты хоть, – сказал ему Пётр и для острастки погрозил топором.
Кому понравится, когда перед его носом размахивают острыми предметами? Гусь и рванулся что есть силы. Старая мешковина затрещала, и птица вырвалась из плена. Не увидев других объектов для мести, гусь предупреждающе зашипел и двинул на Петра Исаевича. Тот решил, что борщ все-таки остынет, и решительно направился к дому.
Гусь за ним.
На защиту хозяина выскочили обе собаки. Гусь взмахнул крыльями и угрожающе подлетел, что-то нервно бормоча. Буквально на несколько сантиметров. Пётр Исаевич и собаки наперегонки помчались к дому.
Успели. А петух громко так кукарекнул что-то обидное вслед. Типа, трус не играет в хоккей.
Есть борщ Петру в тот день расхотелось.
…Ночью в обоих домах спали плохо.
Мария вздыхала.
Лёля выходила на крыльцо курить.
Пётр Исаевич забывался, метался в полусне, шептал кому-то: «Беги!»
***
– Лёля! – крикнула Мария со двора следующим утром.
Там две собаки живут, если помните, поэтому лучше покричать.
– Привет, – задумчиво сказала Лёля.
– Передай Петру, – Мария застенчиво протянула Лёле плетеную корзинку с десятком домашних яиц. – За Тишку.
Лёля бросила взгляд на птичник Марии.
Белый гусь по-хозяйски ходил в загородке среди кур.
– Пусть живет, – улыбнулась Мария.
– Приемлемо, – одобрила Лёля.