Продолжение 2. Предыдущее http://www.proza.ru/2019/03/17/1189
И ужин, и вечерний обход закончились. Можно вернуться к маме...
Мама, расскажи хоть теперь, ну как это у тебя получилось – не сломать меня, росток хилый, квазиземной (надо было притворяться местной, помня о космосе), распознать его уникальность, не помешать ему? Частым поливом или жирной подкормкой... Или обрезкой. При твоей-то силе и прямоте? Рассмотреть, того, кого ты породила (о, бессмертный Тарас Бульба), не разрушая, разглядеть=распознать – пролетая на бреющем? Взгляд на лету – больше ты не могла уделить. Я обижалась, но прощала, конечно. И тогда, потому что любила безмерно, а тем более, сейчас. А может, я тебя понимала? Сама такая...
Ты смогла сделать так, что я СМОГЛА... Что? У меня бред? Нет, послушай, о чем я. Я смогла выйти, вырваться из невыносимо тесной и душной тюрьмы, затхлой темницы обыденного разума, пробить скорлупу-преграду роста. Может, в самый последний миг, успеть... Пока не задохнулась. Совершить некий скачок, ради которого и родилась. И не из окна высотки (тьфу-тьфу). Но СМОГЛА я это только благодаря тебе... И это очень, очень важно понять! Понять, КАК и ЧЕМ могут помогать в этом прорыве родители. Ибо такие скачки в свободу необходимы сегодня людям!!! Иначе - гибель, знаю по себе.
И ты прости меня, наверное, сейчас ты с болью видишь, сколько раз я находилась на волоске от пропасти небытия. И, значит, невыполнения задания. А за это - жёстко...
Почему падают крылышками об асфальт нынешние "гиперактивные"? Почему они НЕ СМОГЛИ? И важность этих вопросов даёт толику прав побеспокоить тебя в твоей теперешней обители. Ты же всегда занималась детьми. Помнишь, пригрела вв своей школьной библиотеке мальчика без ушка? Мы так и называли его - БЕЗУШКА. Его родители пили. А "товарищи" Безушки по школе бросили его однажды в овраг - бывший окоп, где еще сохранялись кости скелетов - то ли наших, то ли немцев. Безушка провел там ночь. И чуть не сошел с ума. Ты помогла ему не сломаться. Он поверил в Бога и стал капитаном дальнего плавания. Ты подбирала бездомных и норовила привести их - если мы не досмотрим - к себе в дом. Уже когда не стало папы...
Мама, ну давай теперь проанализируем (а ведь ТАМ, где ты сейчас, место именно для анализа, так?) подумаем, в чем заключалась правильность твоего воспитания по большому счету? Ведь не в том же, что ты педагог по диплому, применяла верную научную систему или что-то еще. Нет.
Молчишь? Тогда я скажу... Знаешь, мне кажется дело в том, что ты занималась ВОСпитанием, а не восПИТАНИЕМ. Питание – было сначала прерогативой бабушки, потом папы-инвалида и домоседа. Эта приставка ВОС всё и определяла в процессе нашего роста. На квантовом уровне. И мы ВОСпаряли, ВОСторгались, ВОСходили вместе с тобой. По ступенькам духа… Согласна с такой отгадкой? Поднимаешь высокие брови… Ну-ну. Кокетство наивное, совсем по-детски – осталось в тебе и ТАМ? Да это же прекрасно, мамочка!
Ребёнок в тебе всегда жил, жив и будет жить. «Будьте как дети…» - именно.
Ты не играла роль матери. Разве что изредка, чуть-чуть, но надолго тебя не хватало. Ведь это временная роль… Да и жены. Попытки твои сыграть социальную роль отдавали чем-то чаплинским, немного комичным и неуклюжим - как танец медвежонка. Возможно, это кого-то раздражало. Ведь ты ломала стандартные модели и шаблоны поведения. Мама должна делать то-то и то-то, говорить только такие слова и фразы... Думали – ты хитришь, ленишься… Глупости. В тебе всегда шла мега-работа, внутри тебя, не позволяя тебе суетиться и кудахтать. Горел ясный огонь твоей души - души просветителя и учителя - с большой... Души Слововеда. А как понять этот мир не поняв его слова?! Невозможно...
А меня ты, мама, ощущала… метафизически. Это теперь ясно. Правда, нос мне поправляла – чисто физически: пальчиками лепила мне его, курносый был слишком. На ее взгляд…
А душу – душу мою не трогала, интуитивно уважала, что ли? Как вазочку фарфоровую… Или даже как старшую? К моим советам, даже еще совсем детским, прислушивалась, без всякого самолюбия. И было ли оно в тебе вообще?
Когда я сидела в три года над столом с ручкой, глубокомысленная и серьезная, обложившись кучей толстых книг, включая тома Сталина, и воображала себя писателем, ты не смеялась надо мной. Ни капельки. Это было для тебя само собой разумеющимся. Как и для меня. Хотя это не мешало тебе поручать мне домашние дела – в виде протирания фикуса или всяких полочек – от пыли. Вот ее ты терпеть не могла... Что говоришь? Пыль – враг огня? Это ты ТАМ нахваталась? А, лучше сказать «почерпнула». Понятно.
Когда у меня появились признаки «чересчурности» - слишком ранняя речь, аномальная жажда печатного слова, прочей мыслительной деятельности, которую невозможно было затормозить, и близкие стали намекать на обследование, ты повела себя правильно. Нет, ты сводила меня к детскому психиатру. Отметилась, чтобы не говорили чепухи… А он спросил меня, почему глаза не моешь? Сильно черные, мол. И быстро поставил диагноз: здоровый ребенок. Но посоветовал всё же ограничить внешнюю информацию. Хорошо. Но как ограничить внутреннюю? И заставить себя не думать – об иных мирах. О том, какие странные эти люди: не слышат, как говорят предметы, а сами разговаривают - на очень смешном языке… Табурет - к примеру.
О, как я люто ненавидела слово СПАТЬ! Какая пытка - закрывать глаза. Делать вид, что спишь. И тратить на это драгоценное время! Ведь оно дано для изучения этого мира, куда меня отправили: с лютыми зимами, антрацитовым углем и ослепительно белым снегом, черно-белый, кубический, замкнуто-диковатый мир людей... С постоянными передачами о войне, третьей мировой. С песней о бухенвальдском набате. Этого не выносили мои уши, и я зажимала их ладонями и пряталась под кровать - как сейчас моя собака во время фейерверков.
Но в отношении сна ты была безжалостна - в койку без разговоров. Сентиментальность - это вообще не про тебя...
Это сейчас, мама, сон мне уже интересен. И порой больше, чем явь. Потому что моё исследование подходит к концу. Не спорь. Во всяком случае, большая часть земной экспедиции пройдена.
Вот интересно, мама, программировала ли ты меня когда-нибудь? Мысленно, втайне от меня? Что я хочу сказать… Моя сестричка – тогда лет четырнадцати – обидчивой и ранимой была до крайности. Мучилась… И рассказала как-то об этом тебе, мама. Ты посмотрела на свою младшую дочь своим особым взглядом (проникающая радиация!) и молвила «А ты надень на себя скафандр. Железный!». И всё. С того момента у сестры образовался этот самый костюмчик – противотанковый. Никакие обиды и уколы «шилом» извне ее не трогают по сей день. То есть, уже сорок лет тому…
Мне мама таких вещей не обеспечивала. Видно, откровенности не возникало у нас в этом смысле. Но зато велела мне выходить замуж – за юношу, с которым мы «ходили». Года два. С половиной. И уже сомневались насчет свадьбы. А ты, мама, всучила мне как-то с утра паспорт и закодировала на загс. Правильно или неправильно? Ой, не знаю. Всяко было, и тебе это хорошо известно. Но, учитывая, что мы с ним вместе сорок лет и прочие цепи событий... А тобой всегда двигало первое чувство. Его еще называют интуицией.
Вот, кажется, я нашла определение, чем ты занималась всю жизнь! Ты копила элементы… крошки… атомы вечного! Угадала? Скажи! Даже когда пыталась копать землю на крохотном огороде – клочке землицы у речки Везёлки. Помнишь, пару-тройку лет мы там что-то выращивали – надо же было как-то кормиться, и ты бралась за эти сельхозорудия и старалась (надо сказать, не очень ловко), ты думала о вечном. Как это? Не объясню сразу, но мы все это чувствовали. Поэтому папе было трудно с тобой: он хотел бы обсудить с тобой житейское, обычное, хозяйственное… А ты ускользала. Трудно, но мучительно-счастливо жил он рядом с тобой. Так ведь? Первое время он еще не терял надежду переделать-перекроить тебя на рациональный манер, да какое там! «В одну упряжку впрячь неможно…»
Золя, Мериме, Гюго, Доде – это тоже относилось к вечному. О них ты говорила с великим восхищением и в то же время как о близкой родне. Меньше - о сестре своей, оставшейся в Иркутске, о Кларочке. Ты не разделяла ее слишком земной и роковой и пожизненной страсти к мужу-пьянице. Не понимала ты такой бездуховной "любви". К тому же и бездетной. Но это отдельная тема. Ты не хочешь о ней сейчас? Впрочем, я тоже. Хотя Кларочку-жертву жаль до слёз... Я любила ее тоже. Встретишь - поцелуй ее, пожалуйста и от меня. Нет, еще не встречала?
Твою песню пока еще не могу слышать: "На тот большак, на перекрёсток, уже не надо больше мне спешить..." Эта песня мне заменяла тебя, когда ты жила в своей школе. И еще твоя пушистая кофточка, брошенная на стул. Говорили, что ты похожа на Нонну Мордюкову. Статью, характером - да. Но на Софи Лорен всё же больше. Утонченностью черт. А темперамент огненный - что у той, что у другой, был присущ и тебе. Поэтому назвать тебя ангелом не могу. Слишком эмоциональная ты, матушка моя. Счастье мое вселенское!
А последние несколько лет ты уже совсем конкретно предуготовляла себя к вечности. Вижу, как ты сейчас чуть морщишься от пафоса моих слов. Ты давала нам последний и самый важный урок: ты формировала Образ, к которому готовилась прийти. Вот эти строки, что много-много раз светили твоим усталым глазам: «Заутра предстану Ти и узриши ми…»
Эта тёплая (живая!) книга в черном потертом переплете с крестом – мостик мой к тебе, мама. И я целую его, как твои руки со скромным бирюзовым колечком.
Пора выключать свет. 23-00. Правила общежития. Но это не страшно, мама, – ты же со мной всегда и везде, независимо от освещения и прочих условий окружающей среды.
Продолжение (или окончание?) следует.