Макарыч

Глава 1. Вячеслав Рузавин.

«Веселись, юноша, в юности      
твоей, и да вкушает сердце твоё
радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за всё это Бог приведёт тебя на суд.»
Екклесиаст.

В то позднее зимнее утро Макарыч проснулся в плохом настроении. Долго вспоминал подробности кошмарного сна , перевернулся с левого бока на правый так, чтобы слабый зимний свет не давил на уставшие глаза. Его глаза устали, конечно, не ночью, когда он спал, а задолго до этого дня. Возраст брал своё, а Макарыч ещё продолжал читать и писать. Привычка записывать свои дневные впечатления осталась у него с той самой поры, когда он увлекался шахматами. Сначала делал анализ сыгранных партий, со временем стал записывать свои впечатления от игры, а потом и о партнёре. Заметим, что восторженных записей в его дневнике было значительно меньше, чем пессимистичных и даже раздражительных. За свой почти сорокалетний стаж Макарыч добился больших успехов, стал гроссмейстером. Пиком своих спортивных достижений он считал ничью в матче с Василием Смысловым. Этот матч состоялся в клубе железнодорожников, где Василий Васильевич играл на пятнадцати досках. Макарыч играл белыми и на двадцать втором ходу чемпион мира, улыбнувшись Макарычу, предложил ничью.
-Вы, молодой человек, можете добиться больших успехов, старайтесь, старайтесь, - похвалил Смыслов молодого шахматиста. Заметим, что в те годы Макарыч ещё не был Макарычем. Тогда его все звали Вячеславом Рузавиным.
Славка Рузавин мало, чем отличался от таких же, как он сорванцов из деревни Татарово, что располагалась на излучине Москвы-реки, как раз там, где эта почти пятисоткилометровая река врезалась в столицу, которой она совершенно бескорыстно отдавала свои воды на обыденные нужды москвичей. Родители Славки были простые советские люди, малограмотные, забитые тяжёлым повседневным трудом на строительных работах. В предвоенные годы стране позарез нужны были рабочие на строительстве заводов, фабрик, железных дорог, мостов и других важнейших социалистических объектов. Городские рабочие с высокой квалификацией требовались для других нужд, они работали на закрытых оборонных предприятиях. А вот татаровские жители сгождались для самой тяжёлой чёрной работы. Среди своих считалось, что Макар Рузавин выбился в люди. Он уже научился класть стены из кирпича. Мастерок в его руке несколькими скупыми движениями ровно укладывал раствор бетона между кирпичами. Мать работала формовщицей на кирпичном заводе. Рузавины были обычной семьёй предвоенного времени.
Помнить себя Славка начал с пяти лет. Самое первое впечатление, которое осталось у него, был праздничный салют в Москве. Он любовался им с холмов соседнего села Крылатское, куда пришёл вместе с матерью Марией Васильевной. В тот вечер Марья с особой грустью вспоминала Макара, который в первые же дни войны ушёл на фронт добровольцем. За всю свою недлинную жизнь с ним она получила лишь два письма от мужа. В первом Макар писал о том, что проходит обучение военному делу где-то под Ржевом, а во втором сообщал, что едет бить фашистов на север. Больше писем не было, а через год пришло известие о том, что Рузавин Макар Иванович пропал без вести. Выжить в той страшной войне было чудом, погибнуть в бою считалось нормой, за это не награждали. Самым страшным становилось быть пропавшим без вести. И пусть солдата, угодившего под вражескую бомбёжку, разносило в клочки, и пусть он исчезал бесследно от взрыва мины, накрывшего его во время атаки – это не служило гарантией достойной памяти о воине. Начальство подспудно мыслило, что солдат сбежал в стан врага или дезертировал из армии. Доказывать обратное должен был сам пропавший без вести.В те далёкие годы постулат римского права о презумпции невиновности человека звучал как горькая насмешка над советскими людьми. Во-первых, римляне жили более двух тысяч лет назад, а во-вторых Италия воевала на стороне немцев. Этого было достаточно, чтобы показать нашему народу преимущества советской демократии и советского права.
Марья, как и все бабы, не знала римского права, поэтому больно ей было думать, что Макар пропал без вести, сердцем понимала, погиб он на фронте, иначе какую-то весточку да прислал бы. Славке она про отца говорила, что он погиб на войне. Фотографии отца в доме не было, поэтому Славка представлял его себе всякий раз по-разному. Неизменными  оставались лишь крепкие отцовские руки, которыми он поднял бы сына, вернувшись, домой с фронта.
Спроси сегодня Макарыча, что он вспомнит о детских годах, пожалуй, толком и не ответит. Ну, скажет, ловили рыбу на реке, купались до посинения, играли в городки и лапту. Вспомнит, что шумных, драчливых пацанов не любил, да и в войну играть не больно-то рвался. Жестокость, с которой ребята разбивали носы друг другу в драках, его приводила в ужас. А вот посидеть у радиоприёмника, послушать музыку, поиграть с кошкой Плаксой Славке никогда не надоедало.
Заканчивая четвёртый класс Славка Рузавин подружился с Мишкой Савиным. Мишка рос отчаянным пацаном, учился он довольно сносно, но был заводилой в любом весёлом деле. В его карманах можно обнаружить различные перочинные ножи, гильзы от винтовочных и автоматных патронов, спички и много всякой другой нужной мальчишкам мелочи. Однако не это подкупало Рузю в Мишке. Славку Рузей стали дразнить с тех пор, когда на вопрос новенькой учительницы как его фамилия вдруг заикнулся и вместо Рузавин выговорил Рузя. Класс засмеялся, Славка насупился, но повторять фамилию не стал, обиделся. Мишка быстро нашёлся:
-Чего смеётесь, его звать Рузавин, а я Савин, у нас фамилии смахивают друг на дружку.
Мало кто подставлял Славке в его детской жизни своё плечо, а Мишка подставил. Это тронуло Рузю до глубины души, ему захотелось быть похожим на Мишку, стать таким же заводилой, как он. Вскоре Славка добыл себе перочинный ножик и стал учиться метать его в доски. У Мишки с первого раза нож втыкался остриём носка в деревяшку, Славке же долго пришлось тренироваться. Вскоре, после удачного Славкиного броска, Мишка похвалил своего дружка.
-Молодец, с тобой можно дружить, главное ничего не бояться. Давай покажу, как надо смелость развивать.
-А разве смелости можно научиться? – вполне резонно спросил Славка.
-Ну не смелости, а выдержки, пожалуй. Смотри, растопыриваешь левую ладонь и кладёшь её на землю, а в правой держишь ножик и начинаешь втыкать по очереди его между пальцами. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, если промажешь – проткнёшь палец. Вот как надо, - и Мишка показал как. Нож в его правой руке входил в землю между пальцами левой с такой скоростью, что Славка не успевал переводить взгляд с ножа  на руку.
-Нет, мне так не научиться, - вздохнул Славка,- а вдруг в палец попаду, больно будет.
-Тебе всю жизнь больно будет, если труса праздновать станешь, - усмехнулся Мишка. В тот день они разошлись недружно, а потом Мишка совсем потерял интерес к тихому и нерешительному Рузе.


*****      *****      *****

Впервые Вячеслава Рузавина назвали по имени и отчеству на четвёртом курсе Мурманского педагогического института. Среднюю школу Славка закончил вполне сносно, медали не получил, но и троек не было. Куда поступать после школы он выбрал давно. Рядом Москва, в ней институтов хоть отбавляй, решил сдать документы в МВТУ имени Баумана. Однако мандатная комиссия училища усмотрела в анкете сведения о пропавшем без вести отце и под каким-то надуманным предлогом отказала в поступлении в это довольно-таки закрытое учебное заведение. Славка обиделся не только на высшее техническое училище, но и на всю Москву, про себя решил, что больше в этот город ногой не ступит. Не знал Славка, как жизнь может обернуться. Не помышлял он о том, что долгие годы придётся трудиться ему в столице, да и потом нередко бывать в ней.
«А пока поди-ка ты послужи в армии»,- примерно такой фразой встретили призывника Рузавина во втором отделе районного военкомата. За три года действительной военной службы в авиационно-технических частях Славка многому научился, однако примерным воином не стал. Труднее всего давалось ему умение подчиняться начальникам, которые по его суждению, были, не столь образованы как он. Да и смекалки у них было меньше. «А раз ты не такой умный, то и командовать нечего»- мыслил рядовой Рузавин. В открытую конфронтацию со старшиной эскадрильи старшим сержантом Подопригора он побаивался вступать, но исподтишка досаждал ему изрядно. К концу службы ефрейторское звание Славке всё же присвоили, но он отнёсся к такому повышению равнодушно, можно даже сказать безразлично. Это у хохлов солдат без лычки что справка без печати, а ему незачем рассказывать своим домашним как он служил, отбыл свои три года да и ладно. Перед тем как покинуть «любимую» авиационно-техническую базу, Славка долго расспрашивал Юрку Красикова о его родном городе Мурманске. Юрка родился и вырос в посёлке Роста, который вскоре стал районом Мурманска. Родители Юрки Красикова работали на судоремонтном заводе. Вот и он после службы решил стать судоремонтником, платили там не плохо. Северные надбавки ощутимы. Мурманск – город морской, интересного много, надоест на заводе, можно на любое судно устроиться матросом. С любовью он рассказывал о заполярном крае, большом морском порте, о притягательной «железке», так между собой мурманчане называли железнодорожный вокзал, где был самый либеральный ресторан города. Знал Юрка, что в городе есть не только мореходное училище, но и педагогический институт. Славка внимательно слушал своего дружка, примеривал на себя сказанное. Всё-таки высшее учебное заведение было символом престижности, в Татарове часто высказывались о тех, кто требовал к себе повышенного внимания, такой фразой: «Подумаешь, какой инженер нашёлся!» В понимании татаровских жителей инженер мог требовать к себе особого отношения, а простой мужик – нет! Славке в душе очень хотелось особого внимания, но как этого добиться, он ещё не знал. Неудачная попытка поступить в Бауманку не охладила его пыл. В конце концов, можно стать и учителем, а если постараться, то и неплохим учителем, тем более в школе мужчин мало, в основном «синие чулки», те, для кого педагогическое образование предел мечтаний, самая высокая планка их взлёта. Воодушевлённый этими мыслями Славка попросил Красикова поподробнее рассказать о пединституте. Тот был немало удивлён такой просьбой, ладно о мореходке затеял бы разговор, а то об учительской профессии.
-Давай я родителям напишу, пусть узнают какие там условия приёма, да ты и без особой разведки туда будешь принят. Аттестат зрелости да служба в армии – это, считай, гарантия поступления в педагогический, -вполне логично рассудил Юрка Красиков.
-Ну,ты всё же попроси своих прислать всё, что известно об институте. Как там анкету изучают, по диагонали или с пристрастием, - попросил Славка.
В Мурманском педагогическом институте анкету абитуриента действительно изучали по диагонали. Главное, чтоб документ о среднем образовании был. А тут ещё и военную службу за плечами имел парень. Даже одних троек было достаточно, чтобы зачислить Рузавина Вячеслава Макаровича на физико-математический факультет. Так Славка стал студентом. Да много ли это? Как-то надо было себя показать с необычной стороны. Ну, все учатся, все пропускают лекции, а потом судорожно готовятся к зачётам и экзаменам. Кого этим удивишь, да и внимания особого не будет, если не увидят в Славке Рузавине особенного человека. Мурманск не только морской город, но и город лыжников. В этом краю проводятся как всесоюзные соревнования, так и международные. Славка умел стоять на лыжах, но чтобы полюбить их всем своим существом, этого он не мог. Лыжи требовали предельной физической нагрузки, а вдруг силы потом не восстановятся? Так что, помирай на лыжне? Потом- то тебя никто и не вспомнит. Нет уж, извините, подвиньтесь. Покататься с девчонками на заснеженных берегах речки Колы можно, показать, как с трамплина красиво прыгнуть – и это можно, но не более того.
Как-то болтался будущий учитель  по Мурманску, зашёл в Дом моряка, что недалеко от «железки» располагался. День был не «лётный». Из загранки судов на причале не было, поэтому в клубе залы пустовали. Славка поднялся на второй этаж, случайно открыл дверь в комнату, на которой была вывеска «Шахматный клуб» и увидел там, за столиками ребятишек, увлечённо прилипших к шахматным доскам. Славка никогда не обращал внимания на эту игру, а тут его словно током прошибло, вот где можно словить удачу! Понаблюдав за рыжим пацаном, который смешно морщил нос перед тем как двинуть очередную фигуру на доске, Славка подумал, что он сможет играть не хуже этих шибздиков. Дальнейшее было делом настырности и убедительности честных Славкиных  глаз, которые так подобострастно смотрели на руководителя шахматного клуба. Конечно, его приняли в клуб.
Славкина настырность и его гибкий ум – вот что явилось ключом к успеху в освоении им шахмат. На втором году занятий в шахматном клубе Славка легко обыгрывал одноклубников. Тесен стал ему мир в Доме моряка. Тут подвернулись областные соревнования. О том, чтобы Славку отпустили на них, пришлось зав отделом спорта  обкома комсомола звонить декану факультета. Славку, конечно, освободили от занятий , а в группе прошёл слух о том, что Рузавиным заинтересовались наверху, в обкоме комсомола, а это уже о-го –го, фигура значительного полёта. Славка делал вид, что ничего особенного не происходит, но в душе птица тщеславия уже оперилась, вот-вот взмахнёт крылом и улетит в недосягаемую даль. На четвёртом курсе института Вячеслав Рузавин, правда иногда его стали уже величать Вячеславом Макаровичем, был призёром межреспубликанских состязаний, получил первый разряд и готовился стать гроссмейстером. В своей учебной группе его видели всё реже и реже, однако зачёты и экзамены Славка сдавал вполне успешно. К завидной памяти студента прибавлялась ещё и значительная спортивная известность, а это означало получить лишний балл в зачётке.
Скоро фортуна повернулась к Рузавину своим божественным лицом и лукаво подмигнула ему. Славка был направлен на преддипломную практику в Мончегорск, в обыкновенную десятилетку, преподавать физику и математику. Законы Ньютона и квадратные уравнения он излагал вполне сносно, однако большого удовольствия от передачи своих знаний ученикам не испытывал. Его вдохновляли только шахматы, в них можно ой как выгодно себя показать. И тут звонок директору школы из Мурманска, срочно отправить товарища Рузавина В.М. в Москву на матч с чемпионом мира Смысловым. Мы уже говорили о том, что это была лебединая песня Рузавина. Ничья в матче с гроссмейстером обернулась полной победой в житейском плане. Молодому выпускнику Вячеславу Рузавину предложили работу в железнодорожном техникуме в Москве. Читатель, пожалуй, не поверит в это. В Москву могли назначить партийного или советского руководителя, это было повышение. По приказу переводили военных , это тоже повышение по службе. Артисты становились москвичами, и это правда, коли их  бог талантом не обидел. А вот чтобы выпускника пединститута назначить в Москву – это неправда. Своих московских выпускников и то посылали в тьмутаракань. Но есть сермяжная правда и в том, что именно глубинка питала своими соками столицу. Известно, что все высшие должности в Москве занимали не москвичи, последним москвичом, который правил страной, был Алексей Михайлович Романов, прозванный Тишайшим. Сын его покинул Москву и правил империей из своей столицы, северной. А уж потом и подавно ни один москвич на престол в Москве не был посажен. Ленин, Сталин, Хрущёв. Брежнев, Горбачёв, Ельцин, Путин в юности своей к Москве не имели никакого отношения. А Рузавин родился, считай, в Москве, Татарово стало одним из красивейших мест столицы.
Техникум располагался в Люблино, кажется на Краснодонской  улице в старом кирпичном трёхэтажном здании. Этому техникуму выпускник Мурманского пединститута никогда бы и не понадобился, если бы не заступничество Василия Васильевича Смыслова. На том матче присутствовал чиновник из аппарата ЦК, к  которому и обратился гроссмейстер. Он увидел в молодом шахматисте звезду большого накала. Цековский товарищ навёл справки, порадовало то, что жильё выделять этому гению не надо и позвонил кадровикам в министерство образования. Так Славка, простите, Вячеслав Макарович, и оказался в Москве.

*****      *****     *****

Кто только не воспевал Москву! Самые лучшие строки о нашей столице принадлежат великому Пушкину. «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось!» Автор повествования не родился москвичом, однако,
полностью разделяет чувства поэта. И в его сердце многое отзывается при мысли о Москве. В годы, когда Вячеслав Макарович начал успешно преподавать физику и математику в железнодорожном техникуме имени Ф.Э.Дзержинского, Москва
была, конечно, огромным мега полисом, но лоска, света, роскоши, разноцветной рекламы в ней не хватало, можно сказать даже совсем не было. Зато не было и стрельбы на улицах города, не было взрывов в метро, не захватывались террористами концертные залы, не висели гроздьями проститутки на центральных улицах. Всё это появилось потом, когда Вячеслав Макарович покинул столицу, заметим, добровольно, душа не вынесла такой новизны.
А пока вернёмся к размеренному неспешному повествованию о счастливой жизни нашего героя в те благословенные времена, когда в столице не переводились ни колбаса, ни водка. Рузавин ежедневно посещал техникум, каждое занятие с учащимися проводил вполне добросовестно. Он умел популярно изложить многие трудные для студентов понятия, теоремы и законы.
-Вячеслав Макарович, я никак не пойму, что означает секунда в квадрате, когда Вы говорите об ускорении, - интересовался иной любознательный студент.
Молодой преподаватель в очередной раз спокойно объяснял:
-Скорость физических тел не всегда бывает постоянной, чаще наоборот, она меняется в каждую единицу времени, например в секунду. Квадратная секунда, входящая в измерение ускорения, величина умозрительная. Она означает лишь то, что скорость, измеренная в метрах в секунду, меняется каждую секунду. Это и будет ускорение, измеряемое метрами в секунду за секунду, то есть в квадратную секунду, - терпеливо объяснял Рузавин.
В свои первые годы работы Вячеслав Макарович не пренебрегал пользоваться сведениями, почерпнутыми из книг Якова Исидоровича Перельмана, который в доступной и даже занимательной форме излагал общие законы физики и математики. Студенты легко воспринимали такие объяснения и прочно усваивали учебный материал. Как самому молодому в коллективе преподаватели техникума все как один хотели помочь Рузавину своим педагогическим опытом. Вячеслав Макарович не отнекивался, но в душе считал все эти советы назойливым бредом. А когда Пётр Семёнович, двадцать с лишним лет преподававший электротехнику, предложил Рузавину посетить его занятия для пополнения профессионального багажа, Вячеслав Макарович возмутился:
-Пётр Семёнович, я ведь никого не приглашаю к себе на занятия, почему Вы считаете, что мне так необходимо учиться у Вас? У меня такой же советский ВУЗ за плечами как и у Вас, да и членом-корреспондентом Академии наук Вас ещё не избрали.
После этого случая к Рузавину не стали больше приставать с советами и предложениями. Тёплых отношений и раньше не было, а теперь появилось ещё большее отчуждение. К слову сказать, это не
трогало и не огорчало Рузавина, искать признание в стенах техникума он не собирался. Шахматы – вот что по-прежнему увлекало Славку Рузавина. Он принимал участие во всех состязаниях, где был приличный спортивный уровень. О его успехах писали корреспонденты газет «Советский спорт» и «Вечерняя Москва». Лестные отзывы о победах изрядно щекотали самолюбие, внушали мысль о его исключительности и одарённости. После одного из успешных матчей, когда Рузавин принимал поздравления с присвоением ему высокого спортивного звания «мастер», к нему подошёл молодой человек опрятной внешности и доброжелательного вида.
-Вячеслав Макарович, позвольте представиться, Сергей Березин, инструктор райкома комсомола.
-Рузавин, чем я обязан райкому? – с долей иронии спросил Рузавин. Надо заметить, что Вячеслав Макарович никогда не был комсомольцем. Эту обязательную ступень для советского подростка он как-то миновал. В школе, когда ему исполнилось четырнадцать лет, Славка долго провалялся в больнице, болел то ли корью, то ли свинкой. А затем сразу на летние каникулы угодил. А потом о нём просто забыли, сам же Рузавин не горел желанием быть в первых рядах советской молодёжи, без этих рядов ему спокойнее жилось. В армии и в институте Славка отшучивался, мол, не созрел  ещё стать достойным продолжателем дела Ленина, надо изжить из характера некоторые недостатки. В лётно-технических частях согласились с таким доводом, а в комитете комсомола института сказали что-то про бабу, которая не хочет забираться на воз. В железнодорожном техникуме о партийной принадлежности Рузавина вообще разговор не заходил. Он же не рабочий и не крестьянин, а КПСС – партия рабочих и крестьян и незачем засорять её технической интеллигенцией.
-Вячеслав Макарович, Вы знаете, что в вашем техникуме с дисциплиной не всё в порядке, молодёжь выпивает, общественный порядок нарушает. Свободного времени у ребят много. Может быть Вы, как мастер спорта, организовали бы шахматный кружок, пусть ребята ходят, всё, глядишь, заняты будут. А мы оформим это в порядке комсомольской инициативы с Вашей стороны. Подумайте, пожалуйста.
Рузавин ничего не ответил, лишь про себя подумал, зачем ему лишняя волокита, пусть другие теряют своё личное время, а ему надо готовиться к следующей встрече. В спорте как бывает, не успеешь стать признанным мастером, как тебя уже другие догоняют, молодёжь удивляет своей дерзостью и решительным напором. Казалось, нашёл подход к тем, кто лучше тебя играл ещё недавно, а вот тот вихрастый новичок уже домогается с тобой сыграть, силами померяться, вернее, считал Рузавин, интеллектом. Поначалу-то на этих новичков особого внимания не обращаешь, даже сыгранные с ними партии домашнему анализу не подвергаешь, не записываешь их незамысловатые ходы. Вдруг один из них уже радуется ничьей с тобой, замечаешь какой нелёгкий матч выдался и с другими участниками. Труднее становится играть без анализа сыгранных партий, и вот Вячеслав Макарович начинает записывать игру с молодыми спортсменами. Он и раньше делал записи, долго сидел над ними, но это были игры с признанными мастерами шахмат. Так было тогда, когда каждая выигранная партия будоражила кровь, поднимала трепетную рузавинскую душу в заоблачную высь. А теперь другое дело, как это так, тебя уже обыгрывает какой-то студент первокурсник. Это, конечно, случайность, видно вышел вчера к доске уставшим после предыдущего матча.
С годами побед стало меньше, проигранные партии вызывали всё большее раздражение. В дневнике Рузавина всё большее место стало уделяться не анализу партий, а характеристике противника. Одного он называл тупым слоном, другого провинциальным швондером, третьего напыщенным павианом. Ох, как не хотелось признать Вячеславу Макаровичу прогрессирующую усталость и снижение своего творческого потенциала. Многолетнее самолюбование загоняло его в тупик, из которого и более сильные личности не всегда находили выход. В древней Руси имя Вячеслав означало «большая слава, наиславнейший». А теперь признание и слава стали скукоживаться как бальзаковская шагреневая кожа. Наступала пора мучительных сомнений, тревожных раздумий и тягостных мук.

*****      *****      *****

Вспомнить со всеми подробностями свой сон Макарычу не удалось. В голове всплывали мысли о предстоящих хлопотах в связи с приездом дочери. Надо в доме прибраться, посуду вымыть, дня два или три она стояла немытая, со стола надо убрать стаканы и пустые бутылки. Пожалуй, перебрал вчера Макарыч с приятелем Иваном Долгушиным, который зашёл к нему днём попросить полсотню до пенсии.
-Макарыч, ты человек грамотный, вот объясни мне, почему Ельцина врачи вылечить не могут, неужто в Москве нет нужных профессоров? –с порога начал Иван интересоваться политикой.
-Ты знаешь, Вань, я ведь политикой не очень интересуюсь, тем более что там наверху одни жулики сидят. Давай лучше по сто грамм примем, старый-то год к концу подходит, - Макарыч полез в сервант за бутылкой «Ржаной» водки.
Выпили, закусили хлебом да кружочками колбасы, оставшимися после вчерашнего дня. Не задержались выпить по второй, блаженное тепло разлилось по всему телу. После этого Долгушин и попросил полсотни до пенсии. Макарыч всегда выручал Ивана, а тот, порой помогал ему по хозяйству. Дружба была скреплена не одной выпитой вместе бутылкой водки в маленьком чулане рузавинского дома. Конечно, дорогую водку не брали, на неё денег жалко тратить, их и так с трудом до пенсии хватало.
-Слушай, Митрич, ты не сбегаешь в палатку, возьми чекушку, что-то добавить хочется, - попросил Макарыч Ивана. Тот с большой готовностью нахлобучил шапку и, застёгивая на ходу фуфайку, пошёл в палатку Пчёлкина, которая торговала без перерыва на обед.
Разговор перешёл на деревенские темы, сетовали на дороговизну дров, которые местные мужики, владеющие тракторами да бензопилами «Дружба» и «Урал» заготавливали безо всяких формальностей в окрестных лесах. Не забывали высказаться и о соседях, не любивших Макарыча. Они осуждали его за нелюдимость, за то, что в дом к людям никогда не зайдет, да и к себе не позовёт. Разошлись к вечеру. Долгушин с полсотней, Макарыч поплёлся за охапкой дров к печке.
Каким автобусом Ирина приедет, Макарыч не знал, она сообщила лишь то, что будет сегодня или завтра. Макрыч нехотя встал. Оделся, вышел на промёзший двор, там, как и во всех деревенских домах располагался нужник. Надо навести хоть приблизительный порядок, а то перед дочерью будет неудобно, подумает, что совсем опустился отец.
Читатель может немало удивиться, узнав в Вячеславе Макаровиче Рузавине не только удачливого шахматиста, но и семейного человека. Семьёй Рузавин обзавёлся не вдруг, а нагулявшись вдоволь, заставив пролить немало девичьих слёз в ответ на его отказы жениться. Да, по правде сказать, шахматная карьера занимала довольно много времени у преподавателя техникума. Когда неудачи на шахматной доске стали преследовать Рузавина с большим напором, он стал чаще заглядывать в кафе, а порой и в рестораны. А у холостяка деньги для них всегда находились.
Как-то раз Рузавин зашёл в кафе «Лира», что располагалось на углу Бульварного кольца и улицы Горького напротив Пушкинской площади. Шашлыки там были всегда отменные, да и красное вино не из второсортного винограда. В кафе свободных мест не было,
официантка предложила немного обождать. Тут Рузавин заметил за угловым столиком у окна трёх девушек. Один стул у этого столика оказался свободным, на нём были составлены дамские сумочки. Вячеслав не решился сам подойти к девушкам, вдруг скажут, что они кого-то ждут, неудобно уйти несолоно хлебавши. Он попросил официантку выяснить обстановку. Та мило улыбнулась девушкам, перекинулась с ними несколькими словами и кивком головы показала на Рузавина. Девушки отмечали день рождения Антонины, который совпал с успешно закончившейся сессией в медицинском институте. Рузавин поздравил их с этим событием, сказал, что его звать Вячеслав и что он по случаю дня рождения угощает девушек вином и шашлыками. Тоня оказалась серьёзной, пожалуй, излишне сдержанной девушкой, а Вера и Аня щебетали почти непрерывно. Выходя из кафе, Рузавин попросил у Тони её домашний телефон. Из разговоров он понял, что Тоня москвичка и живёт на Большой Пироговской улице вместе со своей бабушкой Лидией Петровной. Родители Тони были геологами и почти всегда пропадали в экспедициях. Тоня Левыкина виделась с ними в основном зимой, да и то если они не застревали где-то в сибирских просторах. Вскоре между Рузавиным и Тоней Левыкиной завязались тёплые отношения. Автор не ставит целью описать их любовный роман, у него к этому нет особого пристрастия, тем более что в их отношениях романтики было значительно меньше, чем московского прагматизма. Конечно, дело в те годы не доходило до заключения брачного контракта, однако, вступая в брак, Вячеслав и Антонина без стеснения обсудили между собой все материальные составляющие семейной жизни.
Вскоре Антонина Сергеевна окончила медицинский институт и устроилась терапевтом в поликлинику, Рузавин по-прежнему преподавал физику и математику в своём железнодорожном техникуме, правда, теперь в качестве старшего преподавателя. Он продолжал ещё шахматные бои, часто делился своими впечатлениями со своей женой о сыгранных партиях, Тоня гордилась его успехами, хотя сама толком не разбиралась, она верила ему на слово.

*****      *****      *****
-
-Простите, здесь живут Рузавины,- в дверях квартиры стоял мужчина средних лет, можно было бы назвать его молодым человеком, будь лестничная площадка освещена лучше, однако под потолком висела сороковаттная лампочка, было заметно, что люди, живущие за входными дверьми, не располагали излишним материальным достатком.
-Здесь, а в чём дело, что-нибудь случилось?- с тревогой в голосе спросила Тоня.
-Да нет, что Вы, ничего не случилось, просто меня попросили передать письмо Вячеславу Макаровичу Рузавину, - сочным, хорошо поставленным голосом ответил незнакомец.
-Проходите, проходите, что же в дверях стоять, - слегка улыбнулась Антонина. Её улыбка была вполне приветливой и вместе с тем свободной от жеманства и кокетливости.
-Я проездом в Москве, поезд будет вечером, поздно, вот у меня и высвободилось время передать письмо от Николая Бондаренко. Он мне говорил, что вместе с Вячеславом Рузавиным учился в Мурманске,- незнакомец полез во внутренний карман пиджака за письмом.
-Да что же мы стоим в прихожей-то, проходите на кухню, сейчас я чаем Вас напою, - захлопотала Тоня.
-Вот ведь как, я даже не представился Вам. Меня зовут Виктором, Семёнов Виктор, я с юга еду, из Фанагорийска, есть такой небольшой курортный городок на Кубани.
-А меня зовут Антонина, можно просто Тоня, Рузавин иногда зовёт Атосей. Это он так забавно сократил моё имя и отчество, Антонина Сергеевна. Вы, Виктор, наверно дружите с Николаем Бондаренко. Мне, правда, Слава об этом ничего не рассказывал.
-Мы вместе работаем виноделами на Фанагорийском заводе. Я как-то не догадался достать из портфеля бутылку «Хереса»,- Семёнов открыл свой дипломат и поставил на стол бутылку с красивой сочной этикеткой,- мы недавно подготовили к выпуску целую серию элитных вин «Ренессанс». Среди них «Рубин Тамани», «Портвейн золотистый», «Букет Кубани», белое полусладкое «Коварство и любовь», янтарное крепкое «Херес Таманский». Кстати, это вино Европа узнала несколько веков назад, оно родом из испанского города Херес-де-ла Фронтера. Теперь и мы освоили его изготовление, полный гармоничный вкус с миндальными тонами формируем в специальных дубовых бочках с помощью хересных дрожжей,- чувствовалось, что Виктор сел на своего любимого конька. О винах он говорил с увлечением и такой гордостью, словно сам был автором этой коллекции Таманских вин. Тоня слушала Семёнова с неподдельным вниманием, она умела и любила слушать людей, по всей вероятности отпечаток этого дара наложила на неё профессия терапевта. Виктор попросил достать фужер и из открытой бутылки «Хереса» налил в него немного вина. Тоня отведала несколько глотков божественного напитка, Семёнов же наслаждался свежим ароматным цейлонским чаем. За разговорами не заметили, как открылась входная дверь, и вошёл Рузавин. Тоня подошла к нему.
 -А у нас гость с Кубани, знакомься.
-Рузавин, - сдержанно протянул руку Вячеслав.
-Семёнов Виктор, я Вам привёз письмо от Николая Бондаренко,-произнёс Виктор.
-От Коли Бондаренко? Да, что-то мы с ним очень давно не виделись, где же он преподаёт, в какой школе?
-Николай ушёл из школы, не сложились у него отношения с директором. Поступил к нам на завод сначала учеником винодела, а теперь мы с ним вместе мастерами по приготовлению и разливу вин работаем. Да он, Вам, наверно, в письме всё подробно написал.
С приходом Рузавина на кухне стало скучнее, атмосфера стала более стеснённой. Тоня подала ему ужин, Виктор от еды отказался и через четверть часа откланялся, сославшись на то, что нужно вовремя попасть на Ленинградский вокзал. После ужина Вячеслав Макарович уткнулся в письмо Николая. Письмо было не длинным, пожалуй, даже вовсе коротким, изложенным на одной стороне тетрадного листа. Бондаренко сообщал о своей необычной для педагога работе, а главное просил разрешения остановиться у Рузавиных на два-три дня в конце лета, когда ему надо будет по каким-то делам приехать в Москву.
Рузавины жили в трёхкомнатной квартире родителей Тони, которые по-прежнему в Москве не появлялись, да они и вовсе собирались переехать то ли в Сургут, то ли в какой-то другой город далеко за Урал. А бабушка Лидия Петровна два года назад скончалась и похоронена рядом с могилой мужа на мемориальном Троекуровском кладбище. Так что поселить на несколько дней институтсвого товарища Рузавин мог вполне свободно, без ущерба для себя. Нахлынувшие воспоминания о студенческих годах несколько взволновали холодный расчётливый ум Вячеслава Рузавина, в памяти всплыли беззаботные годы учёбы и череда шахматных викторий, которые были слишком близки сердцу героя нашего повествования.

*****     *****      *****
Николай Бондаренко по характеру человек прямой, именно к таким, как он, относится библейское изречение «да-да, нет-нет», всё остальное от лукавого. В Фанагорийск он попал не сразу после института, а отработав три года по распределению в посёлке Дровяное Мурманской области. Полярный климат ему, рождённому на юге России , не пришёлся по нутру, тянуло к жаркому солнцу и тёплому морю. Будучи в отпуске у родителей в станице Титаровская, он договорился переводом устроиться учителем математики в школу имени Героя Советского Союза Цезаря Куникова, которая недавно была открыта в Фанагорийске. Учительствовал Николай Иванович с огоньком, правда, скуп был на оценки. Получить пятёрку на его уроке было трудновато, а вот двойки с автографом Бондаренко нередко водились в дневниках фанагорийских учеников.
Девушки на юге взрослеют рано, созревают быстро, словно черешня в саду доброго хозяина. Одной из таких десятиклассниц была Зоя Коваленко, единственная дочка начальника строительно-монтажного управления. Танцы, кино, прогулки под луной с парнями –это Зоя любила душой и телом, а вот логарифмы да всякие неравенства , тангенсы да котангенсы в её красивой голове никак не укладывались. Николай Иванович не раз говорил ей о том, что годовой оценкой у неё может стать «неуд», если не начнёт серьёзно заниматься математикой. Но Зоя уповала на авторитет своего отца, который занимался строительством не только жилых домов, но также и школы. Пришла весна, а с ней и выпускные экзамены в десятом классе. Твёрдым, даже суровым оказалось слово Николая Ивановича Бондаренко, не допустил он Зою Коваленко к выпускным экзаменам. Директор школы, да не простой школы, а имени Героя Куникова , не мог смириться с таким безобразием и высказал математику всё, что он думает по этому делу. Резюме было такое – или положительная оценка Коваленко, или заявление об увольнении по собственному желанию.
-У нас школа ещё до конца не достроена, начальник СМУ тут же снимет бригаду отделочников со школы. А в РОНО что скажут? А скажут то, что Вы, Николай Иванович, плохой учитель, мало занимались с трудными детьми, не старались учить их как следует, -бросал свои обвинения директор школы в лицо Николаю Бондаренко.
-Я сегодня же напишу заявление об уходе, для меня моя честь дороже Ваших меркантильных соображений, - с достоинством ответил опальный учитель. Вечером он поделился своими соображениями и переживаниями с Витькой Семёновым, с которым был дружен давным-давно, с  детства.
-Вить, ты представляешь, он обозвал меня плохим учителем, смел ещё взывать к моей совести, к моему профессиональному долгу,- горячился Николай.
  -Да брось ты переживать! Хочешь, я тебя устрою на наш завод, будешь вино делать, как говорят, оно на радость нам дано, да и зарплата у нас солидная, – предложил Виктор.
Бондаренко человек решительный, сказывалась кровь кубанских казаков, пульсирующая в его жилах. На другой день он в сопрововождении Виктора шёл в отдел кадров винзавода и тут же был принят учеником мастера в разливочный цех, там по понятным причинам часто проводилась замена персонала. Так бывший школьный учитель стал виноделом, случай явно не типичный даже в нашей многомерной жизни.
В Москве Николай Бондаренко хотел побывать в одном из клубов нумизматов, что располагался вблизи  станции метро «Улица 1905 года». Там на втором этаже Дома Культуры строителей в выходные дни собирались коллекционеры монет. Николай давно увлекался нумизматикой, его страстью были античный и византийский периоды обращения денег. Между делом он собирал и советские юбилейные монеты, их тогда выпустили около десяти штук. В один из погожих сентябрьских дней Николай позвонил в квартиру Рузавиных. Вячеслав был дома.
-Славка, встречай однокашника, да помоги канистру с вином из сумки вытащить, - с порога выпалил Бондаренко. Они обнялись, похлопали друг друга ладонями по спине, затем Рузавин провёл гостя в большую комнату. Не задержалось и радостное застолье с воспоминаниями о студенческой жизни, один за другим сыпались вопросы о сегодняшних делах, которые, как правило , оставались без ответов.
-А ты знаешь, Коля, мы с Тоней собрались на днях за город по     грибы смотаться, может и ты с нами махнешь,- предложил Рузавин.
-А почему бы и нет! Вот только сбегаю по своим денежным делам, хочется посмотреть, что новенького нумизматы теперь на рынок выносят, и готов поехать хоть куда. У нас ещё и вина в достатке имеется,-Николай приподнял пятилитровую канистру с фанагорийским напитком.
В воскресенье с утра Рузавины с Николаем приехали на Киевский вокзал и отправились на электричке путешествовать. Через полтора часа они вышли на какой-то станции и оказались уже не в Подмосковье, а в Калужской области . Решили так –пару часов собирают грибы, потом разводят костёр и перекусывают. Грибы попадались, Рузавин нашёл даже парочку белых, Николаю повезло меньше, в его корзинке были подберёзовики , сыроежки да опята. Тоня набрала немного брусники и несколько подосиновиков. Выбрали удобное место и стали разводить костёр, благо хвороста в лесу хватало. Скоро тонкой струйкой потянулся дымок от костра, затрещал хворост и вот уже занялось робкое пламя. У Рузавина промокли ноги, кеды не выдержали лесной влаги, и он решил посушить свои носки. Бондаренко подкладывал в костёр хворост и между делом доставал стаканы для вина. Тоня делала бутерброды с колбасой и сыром.
-Пойду-ка я принесу ещё немного хвороста, быстро сухие сучки прогорают, - решил Вячеслав.
- -Да куда ты разутый-то пойдёшь, ещё ногу наколешь чем-нибудь,- забеспокоилась Тоня.
-Я далеко не пойду, вон какая ель валяется, с неё и наломаю веток. Кстати, по земле иногда надо ходить босиком, для здоровья полезно, - сказал Рузавин и направился к вывороченной с корнями ели. Вдруг он почувствовал, что под правой ступнёй движется что-то холодное и гладкое. Не успел он поднять ногу, как ощутил острую боль возле лодыжки. Через секунду Рузавин сообразил, что это была змея , и что она укусила его в ногу. Он громко крикнул:
-Помогите! Меня змея укусила!
К нему рывком бросился Николай, Тоня продолжала стоять у костра. Рузавин стал медленно оседать на землю, Николай подхватил его под руки и потащил к костру. Вячеслав стонал, схватившись руками за ногу, на которой виднелись две маленькие ранки от верхних зубов гадюки. Бондаренко не раздумывая, схватил ногу Рузавина, поднял её повыше и приложился к ранкам губами.
Он отсасывал кровь, надеясь вместе с ней удалить змеиный яд. Он отсасывал и выплёвывал, отсасывал и выплёвывал. Тоня, как врач-терапевт, знала, что в таких случаях надо вводить пострадавшему противозмеиную сыворотку. Она также знала, что отсасывать яд губами нельзя, можно самому пострадать в случае хотя бы небольшой ранки в полости рта. Но сыворотки у них не было, а остановить Бондаренко она не решалась, да тот бы и сам не остановился. Боль в теле усиливалась, Тоня перевязала ногу Рузавина платком, и они стали собираться на электричку. Рузавин опирался рукой на плечо Николая, и они медленно пошли к железнодорожной платформе. Справедливости ради отметим, что из двух с половиной тысяч видов живущих на земле змей, для человека опасны чуть более четырёхсот. Гадюки и медянки не самые опасные змеи, их яд редко приводит человека к летальному исходу. У пострадавшего поднимается температура, его сильно знобит, но через три-четыре дня всё приходит в норму. Выздоровел и Рузавин, отвалявшись в своей постели и, закрыв через неделю больничный лист, он вышел на работу. Николай к счастью не пострадал и на другой день после этого происшествия, убедившись, что опасность для Рузавина миновала, уехал к себе в Фанагорийск. При этом он не забыл пригласить Вячеслава и Тоню на следующий год к себе в гости, как он выразился «поваляться на морском песочке и покупаться в море».

*****      *****     *****

Следующим летом Рузавиным не пришлось поехать на юг, весной у них родилась дочка, девочку назвали Ириной в честь Тониной прабабушки. С рождением дочери немногое изменилось в жизни Рузавина. Он по-прежнему ездил в техникум, так же принимал участие в шахматных соревнованиях и так же продолжал делать записи в своих блокнотах. Конечно, пришлось  взять на себя и некоторые необычные для него обязанности: утром забежать в молочную кухню, отнести и забрать бельё из прачечной, а в выходные дни погулять с ребёнком, покатать дочь в детской коляске. Однако Рузавин никогда не помогал Тоне пеленать девочку, менять пелёнки и подгузники, купать Ирину в ванночке, кормить её из бутылочки, когда уже стало не хватать материнского молока. Он не то чтобы боялся этого, но как-то стеснялся своей неумелости. Сказывалось то, что Рузавин в детстве был одним ребёнком в семье, не довелось ему нянчиться с братьями и сёстрами. Благодаря стараниям и материнской заботе Тони девочка заметно подрастала и уже проявляла те черты характера, которые свойственны детям, рождённым под знаком Тельца. По всему видно было, что Иришка упорный, настойчивый и жизнерадостный ребёнок, но вместе с тем и медлительна, нетороплива, можно сказать копуша, она просто не умела спешить. Иринке  исполнилось четыре годика, она, как и все дети, ходила в детский садик, который носил имя «Журавлёнок».
Антонина Сергеевна, как обычно, вела приём больных своего участка, выписывала рецепты на лекарства, советовала, где их можно достать, закрывала больничные листы. Работы хватало, особенно хлопотно было с пенсионерами, они уважали, любили свою Тонечку. Им не столько рецепты нужны были, сколько умение врача выслушать каждого. Антонина Сергеевна была находкой для них, она сразу чувствовала, с чем пришла та или иная старушка, знала их безотрадную, безрадостную, а порой и бессловесную жизнь и сама расспрашивала их о наболевшем. У Рузавина всё было без изменений. Работа его совсем не волновала, шахматы новых значительных побед не приносили. Он стал тосковать, ещё больше замкнулся. Но тут вдруг получил письмо от
тестя Сергея Николаевича, в котором тот сообщал, что его поставили на очередь на «Жигули». Ему самому автомобиль не так уж и нужен, но может взять для дочери и зятя, нужно только денег поднакопить. Он так и писал: «Если ты, Вячеслав, захочешь получить «Жигули», то собирай деньги, две-три тысячи я одолжу, даже спрашивать потом не стану. А остальные вы уж с Тоней сами как-нибудь копите. Обещали мне в четвёртом квартале дать».
Рузавины загорелись идеей завести свою машину. В те годы дефицитнее автомобилей были лишь кооперативные квартиры. С этого дня все расходы в семье получили строгий учёт и были сильно урезаны. Каждая копейка прибавлялась к рублю, который отправлялся сразу же на сберкнижку, чтобы ненароком не потратить. Значительную часть денежных знаков скопить удалось, но даже с учётом помощи тестя не хватало около полутора тысяч. В Москве занять было не у кого, в техникуме никто бы и не дал Рузавину, а в шахматном клубе не принято было занимать. Тут-то и вспомнил Рузавин, что Коля Бондаренко приглашал его с Тоней приехать к себе в гости. А что если съездить к нему на пару недель отдохнуть, да и перезанять у него же деньжат. Эта мысль понравилась и Тоне. Во второй половине августа, заказав предварительно билеты на поезд до Тамани, Рузавины отправились в Фанагорийск. На железнодорожной станции их встречали Николай Бондаренко и Виктор Семёнов. Известно, что южане отличаются особым гостеприимством. Рузавиных разместили в отдельной комнате в доме Бондаренко, который он построил на улице Мира в пятидесяти шагах от берега моря.
Вечером во дворе хозяина в честь гостей был накрыт стол, который ломился от снеди и яств. Выбор вин поразил воображение Рузавиных, чувствовалась рука Виктора Семёнова и его завидный профессионализм. Ирочку завалили игрушками и фруктами. Тёплый вечер был в самом разгаре, заводилой компании оказался Семёнов. Он прихватил с собой гитару и после того как гости приступили к фруктам запел приятным баритоном.
Вся прожитая жизнь – в одну страницу,
Нет ничего, что можно не понять:
По ровному пути промчалась колесница,
Колёсами  цветов стараясь не помять.
-Виктор, где Вы взяли этот романс? Я его впервые слышу. Какая прелесть!- взволнованно спросила Тоня Семёнова. Виктор продолжил пение, он исполнял романс, казалось, лично для Тони.
Воспоминания светлы и Вы в них – хризантема,
Благоуханье разноцветья, полевых цветов,
Моих простых молитв неисчерпаемая тема
«Храни Вас Бог…» –понятных и без слов.
Вы предложили мне себя, не требуя отдачи,
Не требуя взамен буквально ничего,
Но были Вы чужой женой и в детском плаче
Услышал голос я рассудка своего.
-Помните, когда я к вам в Москве заходил с письмом от Николая, а после этого поехал в Ленинград. Так вот в купе познакомился с одним интересным человеком, звали его Каграман, фамилию не запомнил, но кажется Ханбеков.  Он переехал из Средней Азии в небольшой городок Кимры, что расположен на Волге.  Так вот он и прочитал мне эти стихи, а уж музыку я сам подобрал, нравится?
-Я буду Вас просить, Виктор, исполнить этот романс на бис. Просто потрясающе,- глаза Тони горели не то от выпитого вина, не то от голоса Виктора. Во взгляде Тони Виктор заметил чарующие искорки, пальцы правой руки, в которой она держала бокал, слабо дрожали. Вдруг она резко встала, слегка повела головой, как бы отстраняя от себя наваждение и сказала:
-Надо Иринку уложить спать. Вы, ребята пока посидите одни, я скоро вернусь.
Пришла она не скоро. Ирочка капризничала, не хотела укладываться, собирала игрушки медленнее, чем обычно. Тоня знала, что торопить дочку не следует, будет ещё хуже. Когда она вернулась к столу, мужчины обсуждали проблему охоты на диких уток, их здесь называли лысками. Лысок не стреляют, а ловят голыми руками с моторной лодки. К осени утки отъедаются, становятся тяжёлыми и с трудом взлетают с поверхности моря. Два –три раза лыска взлетит и всё, на большее сил не хватает, жира много, тяжеловата. В это время подходи к ней на моторке и вытаскивай  из воды живую и невредимую. Рузавину всё это было в диковинку, хотелось самому испытать такой экзотический способ охоты на диких уток. Разошлись поздно, а ведь Бондаренко и Семёнову рано утром на работу идти, Рузавиным же надо приступать к акклиматизации.
Два дня Рузавины не ходили на море, загорали в тени виноградной беседки. Боялись обгореть на открытом солнце. Николай заботился об их питании, сам покупал на рынке продукты и приносил домой. Тоня готовила на всех и вечером кормила мужчин ужином. Виктор приходил к ним каждый день, правда, задерживался не допоздна. Тоня в присутствии Виктора преображалась, становилась как бы наэлектризованной. Ей всё нравилось в Викторе. Когда он говорил, то в его речи заметен был тонкий юмор и даже некоторое подтрунивание над самим собой. Когда играл с ребёнком, то Иринка тянулась к нему всем своим детским существом. В нём было столько обаяния, что в его присутствии всем становилось веселей и легче. Он заряжал окружающих своим оптимизмом, своей невероятной верой в завтрашний день. По его рассказам так и было, с каждым днём у него появлялось что-то хорошее, он видел в отличном ростки ещё лучшего. Казалось, он был создан из одного лишь оптимизма.
В субботу, то есть послезавтра, приглашаю всех покататься на лодке по заливу. У меня новенькая «казанка» и мотор «Вихрь-25» к ней. Заодно научу вас лысок  ловить, -  предложил Семёнов.
-Ура, мама, а мне можно на лодке покататься? – тут же подбежала Ирина.
-Не знаю, вот если дядя Витя разрешит, - ответила Тоня.
 -Дядя Витя всех покатает, готовьтесь к первому выходу в море. А тебе, Иришка, я подарю спасательный круг, правда, надувной, будешь первым матросом на корабле, - пошутил Виктор.
Субботу Иринка и Тоня  ждали с нетерпением. Завтрак в этот день припозднился, долго собирались на море. Николаю не терпелось показать Рузавину охоту на лысок. Он упросил Виктора дать ему лодку и вместе с Вячеславом, оттолкнув «казанку» от берега и, заведя мотор, умчались в сторону посёлка Юбилейный, что располагался на противоположной стороне Таманского залива. Ирина строила из песка какое-то сооружение, которое, впрочем, быстро рассыпалось или размывалось набежавшей ласковой волной.
-Виктор, а почему Вы один, без супруги приходите к нам, я бы с удовольствием с ней познакомилась, - спросила Тоня.
-Да она сейчас у моря, правда, на берегу Баренцева моря, далековато отсюда, здесь ей не нравилось, её душе да и телу больше прохладная вода подходит.
-А разве на Севере есть курорты? Я и не знала, думала, что оттуда все на юг стремятся, здесь отдохнуть и позагорать.
-Нет, курорты на Севере пока не освоены, льды в Арктике ещё не все растаяли. Тут дело в другом, два года назад моя жена, кстати её звать Настасьей, увлеклась горным инженером, который здесь был в отпуске. Он работает на Кольской сверхглубокой скважине, рассказывал, что они пробурили гранит на глубину более двенадцати километров. Ну и моя жена была очарована им, да его «длинным» рублём. Он ко всему же оказался холостяком, жена развелась с ним, не захотела менять Ленинград на Кольский полуостров. Детей у нас не было, я помахал им вслед рукой, пожелал вместе достичь центра земного шара и при этом не сгореть в брызгах магмы.
-Всё так не просто, как же она Вас оставила на произвол судьбы. Нет, я что-то не то сказала, судьбу Вы сами свою создадите, - взволнованно сказала Тоня.
-От себя можно уйти, а вот от судьбы не уйдёшь. Тоня, я с той ещё московской встречи не могу забыть Вас. Мне кажется каким-то чудом, что Вы вдруг приехали в наш городок. Если бы Вы знали ,как я счастлив ныне, мир в новых тонах видится мне.
-Виктор, давайте не будем об этом. Вы мне очень нравитесь, но у меня муж, ребёнок, обязанности свои и, и пока я больше ничего не могу сказать,- вздохнула Тоня.
-Я всё понимаю, но и Вы, Тоня, знайте, что по первому Вашему зову Семёнов будет стоять перед Вами, будет стоять перед Вами с открытой душой и пылающим сердцем. Я умею ждать, умею!
Тоня вдруг ощутила огромную разницу между всегда спокойным, равнодушным, самовлюблённым Рузавиным и этим, необыкновенным, притягательным как пламень молодым мужчиной. Бедная Тоня! Ей впервые в жизни открылось глубокое, необъяснимое чувство, которое захватило её всю, заставляя трепетать, прислушиваться к своим мыслям, находить в них что-то разумное, рациональное. Но это разумное и рациональное, куда-то мгновенно исчезало, перемешиваясь с другим, что вызывало могучую волну безотчётной радости. Самое непонятное было в том, что пришедшая радость захватывала не только душу, но и бередила низ живота, там, где обычно было всегда всё спокойно. Тоню впервые в жизни настигла любовь. Когда она поняла это, ей стало страшно, как быть? На этот вопрос она не могла сегодня найти убедительного ответа.
К берегу подходила лодка с Николаем и Вячеславом, оба возбуждённые от удачной охоты на лысок.
-Тоня, ты представляешь, они всплывают прямо у борта лодки, беспомощные и глупые, вытаскивай их голыми руками и клади в сетку. Смотри, я поймал четырёх уток,  - радовался Рузавин. Бондаренко не стал ловить, он управлял моторкой.
-Иришка, давай я тебя покатаю на лодке, быстренько надевай на себя спасательный круг, залезай в лодку. Родители, вы отпускаете ребёнка со мной? Я по мелководью пройдусь, опасности никакой не будет, - обратился Виктор к Рузавиным.
-Ой, я побаиваюсь, да и Иринка не испугалась бы, сказала Тоня.
-Что ты, мам, я не боюсь, с дядей Витей я совсем ничего не боюсь, - взмолилась Ирина.
- -Да пусть покатается, это действительно большое удовольствие, только лысок не ловите, моих хватит, - поддержал ребёнка Вячеслав.
-Тоня, может, и Вы поедете с нами, я и Вам залив покажу, - предложил Семёнов.
-Нет, я уж останусь на берегу, понаблюдаю за вами, только прошу, Виктор, будьте поосторожней, - ответила Тоня.
День прошёл весело и радостно, правда Тоня была необычайно задумчива, чувствовала себя немного уставшей. Николай занялся домашними делами, потом покормил Джека, который внимательно наблюдал за происходящим из своей будки.
Рузавин ходил гордый от удачной охоты на уток. Заканчивалась первая неделя, как Рузавины приехали на море, радость от купания и загара была полной. Однажды Вячеслав решил подойти к Николаю и поговорить с ним о занимавшем его финансовом деле. Мысль о машине не покидала его, об этом он помнил всегда.
-Слушай, Коля, у меня к тебе необычная просьба. Мне тесть может достать «Жигули», его на очередь поставили, через два-три месяца открытка придёт. А вот с финансами у меня не всё здорово получается. Он обещал часть денег подкинуть, кое-что я сам скопил, однако полторы тысячи не хватает. Ты не мог бы мне на полгода одолжить этих денег? – обратился Рузавин к Бондаренко.
-Слава, такой суммы у меня сейчас нет, но я к родителям подскочу в Титаровку, что-то да дадут, они у меня отзывчивые, - с большой готовностью ответил Бондаренко.
Через пару дней Николай передал Рузавину конверт с полутора тысячами рублей. Рузавин заверил, что к весне следующего года их вернёт. О процентах в те годы речь просто не шла, рынка капитала в советской стране не существовало. До отъезда Рузавиных в Москву оставалось несколько дней. Как обычно они пошли искупаться и позагорать на песочке. Тоня и Ирина плескались в море, Рузавин решил пройтись вдоль берега, посмотреть на обрывы, находящиеся в стороне от пляжа. Набегавшие волны омывали его ноги водой, сравнимой, разве что, с парным молоком. Вдруг он заметил слева от себя тёмно-коричневый  кружочек, поднял его, внимательно рассмотрел и с удивлением разглядел в этом кружочке монету, причём монету не нынешнюю, ровную, гладкую, а старинную, и даже совсем не круглую, а овальную. На одной стороне Рузавин разглядел какое-то изображение, оно было непонятным, выпуклым, словно барельеф. Он взял щепоть мелкого песка и потёр им монету. На ней появилось изображение человеческой головы с огромной шевелюрой. Это был сатир. От Николая он слышал, что чем древнее монета, тем дороже она ценится у нумизматов.
Вечером Рузавин попросил Николая показать ему каталог древних монет, которым Бондаренко очень дорожил. Николай достал нумизматический справочник под редакцией Г.М. Семара.
-Да зачем тебе справочник, ты же не собираешь монеты, - спросил Николай, доставая из ящика стола книгу.
-Хочу запас знаний пополнить, да и посмотреть, как это ты их различаешь, ведь они все почти одинаковы.
-Едва ли эта книга будет тебе интересна, а впрочем, на, полистай, если что-то заинтересует, – спроси, - и Николай подал Рузавину каталог.
Рузавин долго рассматривал изображение монет, он пытался обнаружить хотя бы в одной из них сходство со своей находкой. Ничего похожего не встречалось. Он уже собрался вернуть каталог Николаю, как вдруг на одной из последних страниц увидел знакомую голову с гривой волос. Под изображением монеты стоял номер, означавший место данной монеты в таблице. Рузавин нашёл таблицу и под указанным номером прочитал: «Мелкая денежная единица города Пантикапея, столицы Боспорского государства, имела хождение в 350-250 годах до новой эры».
«Сколько же она будет стоить у нумизматов, вероятно, порядочно, спрашивать у Николая не стоит, узнаю в Москве. А есть ли у Бондаренко такая монета, ведь он давно их собирает?  Вроде нету, когда он показывал свою коллекцию, я что-то не заметил, хотя какой из меня знаток», - такие мысли пронеслись в голове Рузавина. «Они же сумасшедшие люди, огромные деньги платят за подобные вещи. Бондаренко говорил, что отдельные монеты стоят дороже машины. А что если и эта потянет на кругленькую сумму, вопрос с «Жигулям» будет решён», - Рузавин отнёс справочник Николаю, ни слова не сказав о своей находке. Он  решил оставить её у себя, а потом потихоньку реализовать среди коллекционеров. Это решение Рузавина было, самым чувствительным ударом по его нравственному началу, пожалуй, таким же жестоким, какой нанёс чужеземец  жителям селения Вискос в знаменитом романе Пауло Коэльо «Дьявол и сеньорита Прим».
Нет, он не забыл, как Николай неистово высасывал из его ноги змеиный яд, подвергая себя немалой опасности, как тащил его на себе к электричке. Его не тронуло и то, что Бондаренко только что одолжил ему, Рузавину, большую сумму денег. Но он уже ничего не мог поделать с собой, уже не мог заставить вибрировать в своей душе чувство благодарности тому, кто отнёсся к нему более чем доброжелательно. Понимал ли он, что поступает нехорошо, отвратно, не по-людски? Может быть, и понимал, но не осудил себя, переходя Рубикон, не испугался угрызений совести, которые могли бы терзать его до конца дней своих. И только лёгкое покалывание в мозгу, в затылочной части , говорило о том, что происходит сбой в его логической системе умозаключений. Если бы в этот момент на помощь Рузавину пришёл кто-то значимый в его жизни да уличил бы его в подленьком поведении, даже не уличил, а лишь упрекнул бы своим открытым взором, может тогда и остановился бы Рузавин, и устыдился бы своих неверных безнравственных помыслов. Может и отдал бы эту «пантикапейку» Николаю. Таким человеком для него мог быть только отец, Макар Иванович, пропавший без вести на фронте, а других и не было. В Бога же Рузавин не веровал. С этой монетой, которая для Николая Бондаренко значила неизмеримо больше её рыночной цены, Рузавин и уехал в Москву.
*****      *****      *****
К новому году Рузавины обзавелись новенькой машиной «Жигули», «Лада – ВАЗ – 2103» белого цвета. Перед этим Рузавин записался в общество, именуемое ВДОАМ, чтобы легче получить водительское удостоверение. Взносы в этом Всесоюзном добровольном обществе авто-мотолюбителей были небольшими, состоять в нём не накладно, а некоторые льготы давались. Гаража, как и у большинства москвичей, у Рузавина не было, поэтому красавица «Лада» стояла перед домом. Первые дни Вячеслав Макарович не раз подходил к окну убедиться на месте ли машина, его охватывало радостное ощущение владельца самой новой модели «Жигулей». Приезжая на ней с работы он тщательно осматривал машину, снимал и убирал в «бардачок» щётки стеклоочистителя, проверял закрытие на замок каждой двери и багажника. Всё это хорошо знакомо любому автовладельцу эпохи развитого социализма. Рузавин довольно ловко водил машину по московским улицам, хорошо изучил все основные развязки и разъезды. Первое время он никого не сажал в свою машину, затем стал изредка и только по пути подвозить пассажиров, а со временем, деньги-то всегда нужны, стал вечерами и в выходные дни гонять в режиме такси, как тогда говорили «бомбить».
Монету, найденную, на берегу Таманского залива, Рузавину удалось реализовать, правда, получил он за неё не столько, сколько ему мыслилось, а меньше, но всё же приличную сумму. Долг Николаю Бондаренко он, как и обещал, вернул своевременно. В семье всё шло своим чередом. Тоня по-прежнему принимала больных, Ирина готовилась в скором времени пойти в школу. Можно было бы назвать этот период жизни Рузавиных застойным,
да только у автора язык не поворачивается сказать так о добропорядочной московской семье, в которой каждый занимался своим малым или большим делом. Но опять же, речь пошла бы о делах, а не о душевном климате в семье. Между Тоней и Рузавиным и раньше-то не было бурных объяснений в любви, а уж теперь, почти через десять лет совместной жизни, говорить о слиянии их душ и сердец не приходилось. На этом можно было бы и закончить повествование о Вячеславе Рузавине, да только дотошный читатель поинтересуется, а как же наш герой оказался в деревне наедине с самим собой, что случилось-то с ним?
А началось всё с обыкновенного автодорожного происшествия, в котором Рузавин был явно не виновен. И обиднее то всего, что столкновение произошло не на каком-то оживлённом перекрёстке, а на бензозаправке, где водитель такой же «Лады» пытался пролезть без очереди  к колонке. Когда Рузавин вышел посмотреть, что стало с его левым крылом и фарой, то увидел, что виновницей аварии является молодая симпатичная женщина. Мы знаем, что по обыкновению водители в таких случаях обзывают друг друга плохими, даже матерными словами, но Рузавин не стал этого делать. Тем более женщина вела себя достойно, тут же признала свою вину и отрекомендовалась, показав водительское удостоверение, Тарасовой Аллой Вениаминовной. В ГАИ, куда они были вызваны через несколько дней, в ожидании приёма инспектором, Рузавин и Алла Вениаминовна разговорились и даже пооткровенничали друг с другом. Оказалось, что виновница автопроисшествия работает главным бухгалтером в автосервисе. Она предложила Вячеславу Макаровичу приехать на станцию технического обслуживания и отремонтировать машину, оплату работы и запчастей она берёт на себя. Ремонт рузавинской машины сделали в срочном порядке и с хорошим качеством, чувствовалось, что Алла Вениаминовна имеет на этой станции высокий авторитет. Рузавин решил после окончания ремонта пригласить её в ресторан, сделал он это в довольно изысканных выражениях. Алла Вениаминовна приняла приглашение вполне доброжелательно. После этого вечера они стали встречаться часто. Рузавин объяснял Тоне своё отсутствие по вечерам новым витком шахматных состязаний. Алла была незамужней женщиной, точнее разведённой, её муж работал директором какого-то промтоварного магазина. Он оставил ей двухкомнатную квартиру на улице Коперника, а сам ушёл к другой. Рузавин не скрывал, что он женат и имеет ребёнка. Алла восприняла это с необыкновенной лёгкостью, подумав про себя: «жена не стена, можно подвинуть». Более двух лет Рузавин встречался с Аллой в её двухкомнатной квартире. Тоня уже догадывалась, что мужа удерживают в стороне от неё не шахматы, а другая женщина. Сцен ревности она не устраивала, разговор завела первой.
-Вячеслав, я знаю, что ты уже далёк от меня, твои мысли заняты, видно, другой женщиной, почему ты молчишь, скажи откровенно, я тебя попрекать и удерживать не стану.
- Я собирался тебе сказать об этом, да всё как-то откладывал, не получалось, подходящего момента не было. Мне правится другая женщина, давай останемся в нормальных отношениях, развод я беру на себя,- сказал Рузавин.   
И в этот раз, как и при регистрации брака, они трезво и взвешенно рассмотрели все материальные вопросы. Квартира была оставлена Тоне и дочери, Рузавин забрал машину и свои личные вещи, после этого переехал жить к Алле Вениаминовне.
Тоня не была удручена разводом, она не пугалась остаться без Рузавина. В её памяти не стёрся образ Виктора Семёнова, он присутствовал в её мыслях постоянно после того летнего отпуска в Фанагорийске. Вскоре она отправила ему телеграмму такого содержания: «Виктор Вы ещё не разучились ждать хочу увидеться Тоня». Автор в душе верит, что любовь этих одиноких сердец будет по настоящему радостной, крепкой и верной.


Глава 2.  Макарыч.

«Грозна, страшна грядущая впереди
старость, и ничего не отдаёт назад и
обратно! Могила милосерднее её, на
могиле напишется: «здесь погребён
человек, но ничего не прочитаешь в
хладных, бесчувственных чертах бес-
человечной старости».
Н.В. ГОГОЛЬ. «Мёртвые души».

Ни через день, ни через два Ирина не приехала в деревню к Макарычу. Порядок в доме и на дворе он навёл, даже полы помыл, что делал исключительно редко. Макарыч терялся в догадках, почему дочь не едет, и успокаивал себя тем, что у неё появились какие-то новые неотложные дела. Сходил в магазин за хлебом, купил подсолнечного масла, крупы, немного сыра и вернулся домой. Сел возле окна, выходящего во двор, там кроме кустов смородины, засыпанных доверху снегом, больше ничего не было видно. Задумался, который раз ему за последнее время вспоминался разрыв отношений с Тоней. Он видел, даже не видел, а нутром чувствовал разницу в отношениях к нему Тони и Аллы. Тоня воспринимала Рузавина как некоторую данность, она не ждала от него необычайности, которая заинтересовала бы её как личность, его шахматными успехами она уже давно не восхищалась. Так относятся люди к не интересной книге, прочитав которую положат на полку и хранят её там до скончания века, не открыв больше ни разу. Рузавин в душе обиделся на Тоню, когда она не стала его удерживать, не стала уговаривать порвать с Аллой. Он до последнего считал себя значимым в глазах своей жены, а она так легко и просто отпустила к другой женщине его, Рузавина, который был не плохим человеком, вполне приличным семьянином, мужем и отцом. Самолюбие страдало ещё и оттого, что Тоня, как он считал, нарочно не стала закатывать сцены ревности, чтобы больше досадить ему.
Алла встретила разрыв Рузавина с женой как долгожданное, но предсказуемое событие. Она, конечно, не торопила оформить их отношения в ЗАГСе, справедливо считая, что он сам это вскоре захочет сделать .
В чулане закипел чайник, Макарыч насыпал в чашку щепотку чаю и залил крутым кипятком, он не любил возиться с заварочным чайником. Тут послышались шаги на крыльце, кто-то поднимался к нему без приглашения.
-Хозяин, ты дома? Или не рад незваному гостю? – услышал Макарыч знакомый голос, в котором была заметна зимняя хрипотца.
-О, Фёдор, заходи, заходи, раздевайся, вон веник, сметай снег, -пригласил Макарыч, сейчас чайку выпьем, я свеженького заварю, чайник только вскипел.
В гости к Макарычу заглянул его старый знакомый  Фёдор Барыбин, живущий в пятнадцати километрах от него на берегу речки Ивица. С Фёдором Макарыч познакомился, когда ездил на техосмотр машины. Инспектор придрался к машине Макарыча из-за пустяка, не горела лампа заднего хода.
-Да я устраню это сразу же как выеду отсюда, -взмолился Макарыч.
-Вот устраните и приезжайте, - инспектор был непреклонен. Рядом стояла «Нива», возле неё плотный, невысокого роста мужчина в спецовке. Его машина уже была проверена, и он ожидал, когда инспектор закончит осмотр остальных.
-У тебя что, ключей нет с собой что ли, - спросил он Макарыча.
-Да  у меня и запасной лампы-то нет, -загрустил Макарыч.
-Давай заменю, у меня лишняя есть, надо помочь человеку, - как бы оправдываясь, сказал незнакомец. Так Макарыч и познакомился с Фёдором Барыбиным. Фёдор работал мастером на совхозной пилораме, это знакомство стало не только приятным, но и полезным для Макарыча. Он заказывал у Барыбина то тёс для ремонта крыльца и веранды, то горбыль на забор. Фёдор помогал как мог, не отказывал Макарычу в житейских делах.
-Я, видишь ты, ездил в город, вот и решил тебя по пути проведать, думаю, не закис ли ты тут без меня, Макарыч? –Фёдор усаживался за маленький стол, стоявший в углу чулана.
-Ну, как твои дела на пилораме, небось богатеешь не по дням, а по часам, в аренду-то взял технику или нет? –спросил Макарыч.
-Да вот всё бьюсь да тыркаюсь, а дело с места не сдвигается. Был сегодня в управлении по госимуществу, там говорят, что арендой они не занимаются, а на продажу совхоз не идёт, - посетовал Фёдор.
-Мошенники кругом, у них ничего хорошего не добьёшься, -согласился Макарыч
-Ладно, всё одно решать надо, дело стоящее, я ведь вот зачем к тебе заехал, - сказал Фёдор, -родственник из Питера пишет, мой двоюродный брат Григорий, что у него в этом году зимой пару недель отпуска намечается, хочет приехать поохотиться на зайцев да лис. Лисиц и правда много развелось нынче, химию –то на поля не возят, вот звери и почувствовали это сразу, множиться буйно стали. Ну, вот я и хочу с ним вместе по лесу побегать. А ружьишко-то у меня дряхлое, ты не мог бы мне свою винтовочку с оптикой дать, уж больно она у тебя замечательная, да и перед братом не стыдно будет показаться, - попросил Барыбин.
-Знаешь, Фёдор, оружие я никому не даю, в жизни всякое может случиться, да и разрешение на винтовку у меня давно просрочено, вовремя не смог я съездить в разрешительный отдел, а теперь боюсь, вдруг заберут, ты знаешь, как строго стало с хранением оружия. Так что уж извини меня, не могу тебе в этом помочь.
Фёдор после этого разговора задержался недолго. Он знал, что с оружием вольности недопустимы, но всё-таки надеялся на Макарыча, не раз его выручал. Обиды не было, а вот от досады он никак не мог избавиться. Значит плохо знал Макарыча, подумал Барыбин, верно люди говорят про пуд соли, который надо вместе съесть, чтобы узнать человека. Макарыч, конечно, поступил по закону, передавать огнестрельное оружие в чужие руки нельзя, ведь известно, что даже незаряженное ружьё один раз в году само стреляет. Макарыч, как он считал, проявил истинное законопослушание. Вот только всегда ли так было в его жизни?
.В ту ночь Макарыч долго мучился бессонницей. Снотворное принимать не стал, опасаясь привыкнуть, и тогда совсем не заснуть будет, проваляешься всю ночь, а к утру больным и разбитым будешь слоняться по дому, неотложных дел пока не было, обещанных дров не привезли. Обычно после колки дров он засыпал лучше, приятно расслаблялись мышцы рук и спины, сон надвигался незаметно. А теперь вот никак не заснёшь. Перед глазами плыли картинки из прошлой жизни. Вот перед зеркалом в спальне стоит Алла. Она просыпалась раньше Рузавина, сказывалась привычка постоянно следить за собой, не придёшь же на работу в неприличном виде, кругом мужчины. Рузавину нравилась её стройная, по девичьи подтянутая фигура, её груди даже без бюстгальтера не висели, держались высоко. Стрижка у Аллы короткая, над верхней слегка припухшей губой, были весьма заметны короткие волосики, пушок. Рузавин считал это признаком большой предрасположенности женщины к мужской ласке.
 -Вячеслав, доброе утро, вставай, скоро завтрак будет, - Алла повернулась к Рузавину лицом.
-Может, ещё немного поваляемся, что-то не хочется на работу спешить,- ответил Рузавин.
-Ты знаешь, сегодня вечером у меня для тебя будет одна новость, так что не задерживайся нигде, а сейчас одевайся и спеши к себе в техникум. Жди вечера, - загадочно проворковала Алла.
Рузавин весь день думал о том, что же всё-таки будет вечером. День рождения у Аллы прошёл, а у него ещё впереди, приехать к ним в гости вроде бы никто не собирался. Так ни до чего и не додумался Рузавин, не представлял, что обещанная вечерняя новость будет иметь для него немалое значение.
Жизнь с Аллой текла размеренно и безбедно. Все продукты Алла приносила всегда сама. А это всё же основная статья расходов любой советской семьи, денег на общие нужды она никогда у Рузавина не просила да он, кстати, их и не предлагал. Так что весь свой преподавательский оклад уходил на личные нужды, даже отпала необходимость «бомбить» вечерами. Заработок Аллы был, по-видимому, большим. Она покупала, вернее сказать, где-то доставала модные, не дешёвые наряды. Машину на сервисе ей обслуживали бесплатно, это было тогда в порядке вещей.
Вечером Алла принесла торт и бутылку армянского коньяка «Арарат», накрыла довольно быстро стол и предложила выпить за любимого мужчину, как она назвала Рузавина.
-Вячеслав, ты знаешь, как я тебя люблю, ты самый умный и красивый мужчина, ты самый воспитанный человек, который встретился на моём пути. Тебя в жизни явно не ценят, ты великий шахматист, имеешь столько разных наград, дипломов, медалей, у тебя на счету немыслимое количество побед, наконец, признание в шахматном мире. Почему же ты по-прежнему ходишь в этот зачуханный техникум, занимаешься там с недорослями и недоумками? На днях я переговорила со своим начальником, у нас освобождается должность заведующего складом запасных частей. Оклад солидный, но главное, ты понимаешь, не в этом, запчасти всегда в дефиците. Тебя могут взять на эту должность, у тебя будут такие знакомства и связи, что многие двери откроются перед тобой. А уж в деньгах ты никогда не будешь испытывать недостатка. Кстати, тебе пора машину поменять, твоя уже порядочно поизносилась, ездить на ней не безопасно. Так что хочу поднять бокал за твою новую перспективу, - такими словами Алла закончила свой тост.
-Для меня это как-то неожиданно, я себя и представить не могу на другой работе, уж слишком привык  к техникуму, - в задумчивости ответил Рузавин.
 -У тебя великолепная память, просто гениальная, так что запомнить, где какая запчасть лежит и сколько она стоит, тебе не составит никакого труда, подогревала Алла Рузавина.
С каждой выпитой рюмкой коньяка он всё больше видел заманчивого в предложении Аллы, техникум ему и в самом деле давно осточертел. Алла намекнула, что вместе они смогут очень успешно работать, с большой пользой для себя.
Макарыча совсем покинул сон, он встал и выпил таблетку димедрола. Вновь попытался уснуть, но в голову лезли мысли о его завскладовской работе. Он тогда действительно быстро освоил профессию. Не без удивления понял, откуда берутся лишние деньги. Вначале застенчиво, а потом вполне спокойно стал ежемесячно относить директору значительную сумму в конверте, что воспринималось им как должное. В те годы Рузавин в полной мере обрёл материальный достаток, стало забываться безденежное преподавательское житьё. И на сберкнижку он уже относил не рубли и копейки, как это делал после известного письма тестя, а сотню, порой и несколько сотен рубликов. Вместе с Аллой они часто ужинали в ресторанах. Регистрировать брак Рузавин по-прежнему не торопился, памятуя о поговорке: обжёгся на молоке, на воду дуть будешь. Алла Вениаминовна и не настаивала на этом, желая иметь в запасе свободный ход на тот случай, если подвернётся какой-нибудь новый более перспективный вариант.
Снотворное всё-таки подействовало, Макарыч забылся тяжёлым ненатуральным сном. В мозгу быстро проскакивали какие-то события, но он их различить уже не мог. Утром вспомнил, что к нему вчера заезжал Барыбин. Вот вроде и не пили, а голова тяжёлая, немощь во всём теле, подумал, что это от димедрола. Опять надо начинать новый день, безрадостный и никчёмный. Пятый год пошёл, как Макарыч поселился в деревне Виглино. Первое время он ещё по московской привычке умывался и брился каждое утро, но скоро это ему стало надоедать и вот уже вторую зиму Макарыч не бреется, отпускает бороду, он делает это не потому, чтобы казаться привлекательней, как иногда поступают рано стареющие мужчины, а от своего безразличия, к лету он всё же бороду сбривал. В его фигуре появилась какая-то дряблость, глубокие морщины заметно избороздили лицо, придавая ему выражение брезгливости и скепсиса ко всему окружающему.
Зима подходила к концу, синицы и воробьи всё радостней порхали на берёзе, раскинувшей свои ветви перед домом Макарыча. Дня стало больше, да и солнышко грело добрее. Летом в деревне веселей, зелени много и на машине можно выехать, в городе побывать, на Ивицу искупаться съездить, за грибами сходить. Вот уже и день своего рождения отпраздновал Макарыч. Да какое там отпраздновал, просто пригласил Ивана Долгушина выпить да поговорить. У Макарыча и в прежней-то жизни на день рождения народу немного приходило, а теперь и вовсе некого позвать. Вот и Фёдор Барыбин не приехал, наверно от пилорамы своей оторваться не может.
-Ну, с ангелом тебя, Макарыч, дай бог здоровья хорошего, - поднял стакан Долгушин.
-Спасибо Иван, что зашёл, вот ведь как приходится день рождения теперь отмечать, без особых почестей, - Макарыч тоже опрокинул полстакана водки. Выпили по первой, закусили самую малость, Макарыч налил по второй.
-Ну, дай бог, не последняя, - выдохнул Иван. Макарыч молча поднял свой стакан. Сидели, как всегда, в чулане. В комнату именинник не захотел переносить закуску, довольно свободно она разместилась и на кухонном столе, а уж бутылка и стаканы много места не заняли.
-Макарыч, ты вот что мне скажи, ты уж какой год живёшь у нас в Виглине, а что-то в гости к тебе никто не едет. Одинокий, что ли, ты? – спросил Иван. Макарыч сразу не ответил, задумался, потянулся снова за бутылкой, разлил остатнюю водку в стаканы и как-то нехотя заговорил.
-Можно сказать одинокий, вот дочь больше месяца ждал, не приехала, в письме сообщала, что навестит, не собралась, значит.
-Так ты что, давно с ней не виделся?
-Давно, очень давно. Ей было восемь лет, когда мы разошлись с женой, она потом уехала, Ирину я после этого и вовсе не видел.
-Как же так, за границу, что ли, её твоя жена увезла?
-Нет, не заграницу, но мне туда приехать невозможно было, пожалуй, не приняли бы.
-Ну и дела, так как же тебя дочь-то разыскала?
-Да это не трудно, я здесь не прописан, в Москве числюсь. А там соседи показали где я, вот она и написала мне. О себе-то мало пишет, говорит, что учится в медицинском, который её мать закончила, на последнем курсе уже.
-Видно вспомнила об отце, видно кровь твоя заговорила, - вздохнул Долгушин. Бутылка стояла пустая, Макарыч полез в шкафчик за другой, отвинтил крышку, снова налил по полстакана, чёкнулись, выпили молча, каждый за своё, закусывать уже не хотелось. И тут с какой-то непроглядной тоской Макарыч сказал:
-Тягостные мысли меня, Иван, одолевают. Никто, никто не понимает и не хочет понять мою жизнь, а я ведь многое сделал, и учил, и в шахматах добился немалого. Правда, никому и никогда не раскрывал свою душу, в себе всё носил. Считал и считаю негодным пускать к себе во внутрь посторонних, да и близких тоже. В душе увидеть-то всё можно, а если там хранится только своё, которое и самому не всякий раз нравится, так что? Пусть другие смотрят, пусть насмехаются?
-Эк, куда тебя занесло, Макарыч. Я мыслю так, за душой чего держать плохое? Скинь его, покайся как можешь, да потом посмейся над собой, вот и легче станет. У нас вон в деревне Колька Обабок жил, года за два до твоего приезда помер, царство ему небесное, весёлый был мужик, любой свой промах в шутку переводил. И самому весело, и люди смеются. Подрубить дом ему захотелось, поехал в лес, свалил три сосны и тащит трактором. А дорога через соседнее село Глазачево проходит. Там как раз на повороте дороги колодец церковный стоял. Колька подвыпивший был, при повороте брёвнами сруб колодца и снёс, не рассчитал, значит, траекторию. На другой день пришёл к батюшке отцу Андрею и говорит: «Батюшка, прости меня, грешника, пьян был, колодец-то я завтра же поправлю». «Не надо, сын мой, я тебя уже заживо отпел», только и сказал ему священник. Обабок ничуть не обиделся на отца Андрея. Хотя тот и большой грех допустил, заживо ведь не отпевают. На другой день вся деревня хохотала над ним, узнав об этом происшествии, да он сам-то всё в красках и рассказал. А ты говоришь таиться надо, совершил непригожее осуди сам себя да посмейся над собой , лукавый-то и не задержится в душе, -закончил Иван Долгушин.
Вторую бутылку Макарыч с Иваном тоже приговорили. Разошлись поздно. Долгушину идти было на другой край деревни, Макарыч немного постоял на крыльце, и пошёл в дом. Как раздевался, как лёг в кровать он утром вспомнить не мог. Боль была во всём теле, а голова просто не своя. Макарыч подумал в то утро так же, как думают все русские мужики после сильной выпивки, мол, пить теперь надо меньше, пора с этим делом завязывать. Покряхтел, покряхтел, а всё же встал. Делать ничего не хотелось, как был в подштанниках, так и плюхнулся в кресло, что стояло посреди комнаты. Потом включил чайник, как обычно кинул ложку чаю в бокал, заварил, мелкими глотками выпил, вроде полегчало. «И какого чёрта вчера набрался с Иваном Долгушиным. Тоже друг мне выискался, - подумал Макарыч, - да ещё и разоткровенничался».
День прошёл криво, всё было не так. Воду разлил на семенную картошку, что хранилась в подвале, помойное ведро два дня не выносил, наполнилось доверху, воняет, хлеб, не убранный в пакет, зачерствел. Жить не хотелось! Всё раньше было по другому. Вспомнилась Алла, она просто богиня, как она ласкала Рузавина и как сама упивалась его ласками. Не каждый день это было, но уж суббота и воскресенье становились их персональными днями. Ни работы, ни забот, ни детей, ничего, что бы им мешало валяться в постели  почти до обеда. Только чувство голода вырывало Рузавина из объятий Аллы. Она вставала и готовила завтрак. Сок, кофе, две сосиски, кусочек сыра и яйцо всмятку – этого было достаточно, чтобы поддержать радостное настроение после любовных игр. Как же давно это было!
Алла последнее время была задумчива, с работы приходила поздно, уставшая и злая, перестройка, которую затеял этот даун Горбачёв, ничего хорошего автосервису не сулила. Механики и автослесари стали шептаться по углам, требовать повышения зарплаты. А тут ещё мода пошла директоров предприятий выбирать, старую администрацию не в грош не ставить. Вскоре слетел с должности директор СТО, и не просто слетел, а пошёл вместе с главным бухгалтером под суд. Их обвиняли в незаконном использовании запчастей, воровстве в крупных размерах и других правонарушениях. Следствие длилось в те времена не долго, новому руководству и прокуратуре не терпелось побыстрее отрапортовать о том, что они уже успели перестроиться. Алла Вениаминовна Тарасова получила пять лет общего режима, директору удалось откупиться, а Рузавин перед этим срочно уволился из автосервиса. Это , кстати, заранее ему посоветовала Алла. Он оказался наедине с совершенно ему незнакомой стихией эмбрионального рынка, был страшно напуган буйными политическими событиями, заварившимися на волне популизма. Алла оказалась дальновиднее Рузавина, она ещё до суда предложила Вячеславу срочно зарегистрировать брак с ней и переписать квартиру на его имя. Рузавин повиновался ей беспрекословно, она в эти дни олицетворяла собой полководца перед сражением, которое выиграть тот не надеялся и которому хотелось сохранить хотя бы личную гвардию.
Плохи дела были в ту пору, всё не ладилось в жизни, всё летело кувырком. Эти мысли были созвучны с сегодняшним состоянием Макарыча. Он жалел Аллу, но вместе с тем радовался, что не оказался вместе с ней за решёткой. Врождённый эгоизм мешал проявить чувство истинного сострадания, присущего любой нищенке, стоящей на паперти в ожидании милости от прихожан. Эта нищенка поделится своим даже скудным подаянием с другим человеком, который не мог почему-то дойти до паперти.
Рузавину некуда было податься, последним его бастионом была мать, Мария Васильевна, живущая в малогабаритной однокомнатной «хрущёвке» на Малой Филёвской улице. Рузавин редко навещал её, когда счастлив, о матери не помнишь. К ней приходишь, когда беда над тобой нависнет. Все последующие годы Рузавин жил на прежние накопления, жил расчётливо, лишнего не тратил, понимал, что больше хорошего заработка может не быть.
В честь 28-го съезда КПСС многие заключённые были амнистированы, среди них оказалась и Алла Тарасова. Она вселилась в свою квартиру, хотя это было и не просто. После чего бойко провела бракоразводный процесс против Рузавина. Всю свою энергию эта решительная женщина направила на развитие кооперативного бизнеса. Рузавин не сумел, а может и не очень хотел оказать ей помощь, когда она была в местах лишения  и уж тем более не мог помочь в новом деле, которое требовало изворотливости и настырности. Их пути разошлись, да и что могло теперь удержать их в одной упряжке?
Макарыч оделся, обул валенки на босу ногу и начал растапливать печь. Береста была заготовлена заранее, берёзовые вперемешку с осиновыми поленья быстро вспыхнули и стали с треском гореть. Макарыч уставился на огонь, пламя завораживало взгляд. Алла тогда обвинила его в безразличии и даже в трусости. Он не послал ей ни одной передачи, ни разу не приехал на зону, и она с презрением отнеслась к нему после этого.
-Ты, Рузавин, мерзкий мужик, для тебя я сделала немало, чтобы ты жил без натуги, от тюрьмы спасла, а ты кем оказался? Шавкой подзаборной, я тебе всё отдала, а ты только о своей шкуре думал, больше мне с тобой жить не хочется, - это были самые мягкие выражения, которые Алла адресовала Рузавину.
.А ведь Макарычу казалось,  что он страстно любил Аллу, разрыв с ней всерьёз заставил его задуматься о том, что же все эти годы было между ними, он искренне считал это любовью. Если собрать всё, что написано о любви, полагал Рузавин, получится целый Эверест рукописей. Но в них не найти такого определения любви, чтобы оно раз и навсегда устроило человечество, да хотя бы не всё человечество, а лишь одного Вячеслава Рузавина. А любил ли он, любили ли его, мог ли он как на духу сказать, что без него кто-то жить не может или даже не хочет?  Пожалуй, нет. Страдал ли Рузавин от того, что его и видеть-то никто не хочет, что никто не тянется к нему, не скучает без общения с ним? Едва ли он всерьёз задумывался над этим.
Здесь, в деревне, на природе, Макарыч иногда замечал неувядаемую живость окружающего мира и это он воспринимал как должное, как данное ему, добровольно покинувшему столицу, цивилизацию. Ему не приходила в голову простая и ясная мысль, что красота служит для того, чтобы облагораживать человека, развивать в нём божественное начало, научить любить человека. Макарыч не задумывался над тем, что любовь даётся человеку вместе с жизнью, с первым глотком воздуха, может и догадывался, но верить безоглядно он в это не мог. Да ведь и не каждому человеку удаётся познать любовь сполна. Отними у людей основной инстинкт, даже не отними, а сделай его ослабленным как иммунитет у хронического больного и всё, на земле людей почти не будет, останутся лишь те, кто был удостоен счастья иметь божественный дар любить. Любить – это забыть себя во имя любимого, испытывать радость от того, что другому с тобой радостно. Желать угодить ему, пойти ради него на любые лишения и никогда ни в чём не упрекнуть его. Такой любви к Алле у Макарыча не было, не было её у него, по видимому, никогда.
Пламя в печи потихоньку унималось, мысли тянули Макарыча в прошлое. В одной квартире с матерью долго пожить не пришлось. Последний год Мария Васильевна сильно сдала, боли в желудке не унимались даже после но-шпы, пришлось лечь в больницу. Диагноз был поставлен неутешительный, пригласили сына, и лечащий врач сказал, что у его матери рак, оперировать поздно, метастазы пронизали все внутренности. Рузавин упросил врачей подержать её в отделении, чтобы можно было делать обезболивающие уколы. В конце сентября старушка в больнице и скончалась. На поминки Рузавин позвал соседей по этажу и подъезду, родственников у неё не оказалось. За столом Марию Васильевну помянули добрым словом, посетовали, что так мало пожила вместе с сыном и что теперь не к кому будет обратиться за добрым советом.
Перед тем как разойтись к Рузавину подошла Вера Яковлевна Умицкая, соседка со второго этажа.
-Вячеслав Макарович, мне бы поговорить с Вами надо по отдельному делу, денька через два-три я к Вам подойду? – спросила Вера Яковлевна.
-Подходите, теперь я целыми днями дома, - сказал Рузавин.
Вскоре он об этом разговоре забыл, горечь от потери матери была ощутимой. Через неделю вечером он услышал звонок в прихожей. Открыл дверь, за порогом стояла Умицкая.
-Можно заглянуть, Вы один, я не помешаю? – сразу несколько вопросов задала соседка.
-Заходите, что Вас привело ко мне?
Вера Яковлевна была ещё молодой женщиной, лет сорока, волосы окрашены в светлый цвет, брови крутые, на губах слишком яркая помада, под глазами заметны наметившиеся мешки, видно, давали себя знать почки. Таких женщин можно встретить за прилавком молочного отдела магазина или в регистратуре поликлиники.
-Слава, можно я так Вас буду называть? Вы, я знаю, в настоящее время ничем не заняты, а ныне пора такая, что можно неплохо подзаработать. Я открыла тут поблизости палатку, торгую шмотками. Наших-то вещей приличных нет, а заграничные мне доставать накладно. Может быть Вы, Слава, сделали бы несколько рейсов в Турцию, ну там привезти пару дублёнок, несколько кожаных курток, спортивных костюмов, кроссовок, да и каких-нибудь других вещичек. Я оплачиваю транспорт и отстёгиваю Вам с реализации соответствующий процент. Много не будет, но на сегодняшнюю жизнь хватит, - предложила Умицкая.
-Но ведь надо загранпаспорт оформлять, я же с этим не знаком.
-Я всё объясню, дело не хитрое, визу тоже оплачу, словом договорились, - подвела итог предпринимательница.
Так Рузавин был втянут в новую для него стихию. Два года летал он по заграницам, знакомясь с аэровокзалами, магазинами и рынками. Стал понимать разговорный английский, сам перекидывался с торговцами одной-двумя бытовыми фразами. Денег, действительно, не накопил, так, оставалась какая –то мелочёвка. Умицкая была не больно-то щедрой, сетовала на рэкет и на милицию, мол, они снимают большую часть доходов. Наконец Рузавину эти бесконечные и однообразные вояжи надоели, и он бросил «челночную» работу. В одной из поездок познакомился с разбитным малым, который рассказал Рузавину о своём заветном желании. Он мечтал, после того, как разбогатеет, поселиться в деревне у себя в Тульской области, говорил, что дома там дешёвые. Эта мысль заинтересовала Рузавина, он купил газету «Из рук в руки» и быстро сговорился о покупке недорогого дома в деревне Виглино. Квартиру, доставшуюся ему после смерти матери, стал сдавать, получив деньги за полгода вперёд.
Деревня диктует свои законы бытия, к новому человеку там приглядываются с особым пристрастием, замечают каждый твой шаг, каждое твоё слово обдумывают. Зорко наблюдают за приезжим и когда по улице идёт, и к кому идёт, что в руках держит и что в магазине покупает. А уж приглядевшись, навсегда определят твой статус и как к тебе обращаться. То ли будешь для деревенских жителей просто дачником, то ли Владимиром Павловичем величать будут, то ли просто по фамилии назовут, к примеру – Чекунов. Рузавина стали называть просто Макарычем. Однако на Вы не называли. В это обращение было вложено многое: и возраст Рузавина, и его манера быть немногословным с людьми, и нежелание интересоваться  житейскими проблемами деревни. Иной мужик подойдёт к нему, попросит по-хорошему услугу какую-нибудь оказать, а понимания не найдёт. Так было, к примеру, с Васькой Барановым.
-Макарыч, ты в Москву когда собираешься, может посмотришь мне карбюратор к бензопиле, - попросил как-то раз Макарыча Баранов. -Да я не скоро поеду, может через месяц, а то и два, -нехотя ответил Макарыч.
-Ну мне и не горит, я просто на будущее хотел тебя спросить.
-Ты знаешь, Василий, я в этих магазинах не бываю, да и на рынок не захожу, мне особенно долго в Москве делать нечего, утром уезжаю, а вечером уже здесь, - на этом разговор и заканчивался.
Скоро к Макарычу никто ни по какому делу и подходить не стал, и он ни у кого ничего не просил. Исключением был, пожалуй, Иван Долгушин. Тот мог и послушать Макарыча, и поддакнуть ему, и даже, как умел, похвалить, не забывая каждый раз назвать Макарыча умным и грамотным человеком. Вроде и незатейливая лесть получалась у Долгушина, а другой-то и вовсе не было. Вот и принимал его у себя Макарыч, не раз были случаи, когда Макарыч рассказывал ему о своих шахматных победах, показывал дипломы разные. Тот внимательно разглядывал их, держал своими скрюченными пальцами, подносил поближе к окну, чтобы лучше рассмотреть и обычно говорил:
-Ну и мозги у тебя, Макарыч, как это можно было так прославиться, это ведь какую же голову надо иметь, чтобы такие награды отхватить! Макарычу приятно было слышать такие слова, хотя Иван произносил их не так уж и редко. После этого отставной
гроссмейстер доставал пару небольших рюмок и наливал в них водку, выпивали по две-три стопки. Долгушин воспринимал это как своеобразную плату за его хвалу, но вслух никогда в этом не признавался, ибо не хотел лишаться следующего раза выпить по такому же случаю…

Вместо эпилога.

Прошло ещё пять лет, ничего особенного в деревне Виглино не происходило. Разве что померли Анна Горбатова да Женька Башилов. Одна от старости, девятый десяток дохаживала, другой от чрезмерной выпивки, знать, испробовал всё, что из горла не выпрыгивало. Других, ушедших в мир иной, Макарыч что-то не запомнил. Их дома скупали люди из городов. Они быстро ставили новенькие заборы, вывешивали дома, обшивали их тёсом, меняли кровлю, иные вовсе ставили ломаные крыши. Продукты в деревню привозили на своих личных машинах предприимчивые селяне из Стогова.
Макарыч этой зимой тяжело болел, хотел перенести хворь на ногах, да выйдя за дровами, потерял сознание, упал, соседи увидели, вызвали «скорую помощь», его отвезли в больницу. Лёжа на больничной койке, он перебирал в памяти всю свою жизнь.
Радости не испытывал, понимал что ли, что жизнь подходила к концу, здоровье ухудшалось с каждым днём, всё труднее и труднее утром открывать глаза и окунаться в изрядно надоевшую действительность. Лекарств в больнице почти не было, а купить и принести некому. Задумывался ли Макарыч о том, что после него останется, кто вспомнит тёплым и добрым словом Вячеслава Рузавина? Он владел искусством шахмат, но не создал своей школы, не оставил после себя ни одного ученика. Он преподавал в техникуме, только там-то его уж точно никто не вспомнит. Его так ни разу в деревне не навестила дочь, у него не было и нет настоящих друзей, он в них никогда и не нуждался, а самого себя отдавать дружбе было не в его характере. Старость, безоглядная старость, совершенно никчёмная, стала верной спутницей жизни Макарыча, видимо уже не на длинном отрезке пути. Вновь вспыхнула мысль о том, что он одинок, что во всём виноваты Антонина, Ирина, Алла, которые не захотели жить вместе с ним. В этих мыслях навязчиво проглядывала патологическая склонность Макарыча к неискренности, боязнь сказать, даже подумать, правду о себе. Прошлое он облачил в легенду о своей исключительности и талантливости, которые не были оценены никем по достоинству.
В углу палаты заскрипела кровать. Там лежал какой-то мужик с обмороженными ногами
-Макарыч, нехорошая кровать тебе досталась, сестра говорила, что до тебя двоих с неё унесли на кладбище, - ни к селу, ни к городу прошамкал мужик из своего угла.
Макарыча всего передёрнуло, но он ничего не ответил мужику. Единственная мысль задержалась в мозгу: «А кто же имя моё напишет на могиле?» Ответа на этот вопрос он не нашёл. Поздно, слишком поздно задумался Вячеслав Макарович Рузавин о смысле своей жизни, о том, что получил и что дал другим. Чаша весов склонялась не в его пользу. Вот теперь в нашем повествовании можно поставить точку.
Прощай мой герой Макарыч! Видно жить надо так, чтобы о тебе и после смерти кто-то помнил, чтобы в конце земного пути на кресте написали твоё имя.