Фотография из личного архива Л.И. Балашевича.
ДРУЖЕСКИЕ ЗАРИСОВКИ.
Когда начинаешь думать о чем-то близком, память раскрывается, как коробочка с сюрпризами. Широкое общение за долгие годы высвечивает картины тех встреч и тех людей, которые с возрастом становятся все ценнее и ближе. Среди широкого окружения и многочисленных встреч особое место на всю оставшуюся жизнь у меня заняли однокурсники. Вместе учились шесть лет. Ну и, казалось бы, что здесь особенного? И все же есть нечто особенное и неповторимое.
Долгие годы Юра Бобров с неизменной настойчивостью и обязательностью обеспечивал встречи на своей кафедре в довольно уютной обстановке. Собирались однокурсники, живущие в Ленинграде – Санкт-Петербурге. Я вел учет этих встреч, составляя пофамильные списки участников на каждой из них. Списки я вел с 1993 года. К 2019 году таких встреч было уже 18. И это при том, что не менее восьми из них я не записал. Простенький учет в блокноте постепенно превратился в миниатюрную реликвию. С 1980 года, когда я перевелся в Ленинград, нас, действующих и уволенных офицеров, собралось здесь 44 человека. С этого года мы, встречаясь, поневоле становились свидетелями постепенной «естественной убыли» членов нашей группы. От реальности не уйдешь. Но не будем о печальном – всему свое время.
Однажды была очередная встреча, как мы уже привыкли говорить, «на кафедре у Боброва». Говоря о том, что наши встречи сближают нас, Гена Сопко заметил, что мы стали как родные, свои. Виталий Цовбун, со свойственной ему четкой артикуляцией произнес, обогащая русский язык новым словом:
– Своее быть не может!
Не желая терять уходящее время, мы встречаемся два раза в год. Приходили далеко не все: от 6 до 15 человек. Пропуская одну встречу, приходили на другую, так, что в течение 1,5-2 лет виделись все. Ленинград – Санкт-Петербург, как никакой другой город России, подарил возможность регулярных встреч большой группе однокурсников. И мы пользовались этим в полной мере.
Чаще всего такие сборища носили сумбурный и малоуправляемый характер. Но эта сумбурность была нам привычна, понятна и протекала без всякого напряжения. Более того, все эти годы вполне пожилые дяди входили в образ задиристых курсантов, что создавало неповторимую, только нам понятную, атмосферу родственности и взаимной приязни.
Долгое время неформальными лидерами встреч, как юбилейных, так и ежегодных, были Анатолий Попков, Юра Антонишкис и Юра Бобров. Встречи, особенно юбилейные, требовали такой длительной и кропотливой работы, которой они занимались долгие годы, что лично я все это время сохраняю глубочайшее чувство искренней благодарности этим бескорыстным добровольцам.
Встреча начиналась с обычной процедуры: кто-либо из названных организаторов давал краткую информацию о последних курсовых новостях. Как только сообщение заканчивалось лидерство менялось коренным образом. Как обычно вставал, позванивая медалями парадной формы, Женя Гордиенко. Говорил он долго, говорил на любую тему и выступал часто, тесня других ораторов. Других ораторов, но не Гену Сопко. Гена молча вставал со своего места, молча подходил к центральному столу, где вещал Гордиенко, терпеливо ждал, и, как только Гордиенко начинал нервничать и делал паузу, Гена захватывал трибуну.
Передо мной лежат фотодокументы: Гена говорит, выразительно вытянув вперед правую руку. На другой фотографии – это уже левая рука, но обе выразительны, как у Владимира Ильича. У него была отработана еще более характерная поза: Геннадий ораторствует, вытянув одну руку вперед до отказа, а вторую прижав к сердцу. По своей эмоциональности это было даже выразительнее, чем у Вождя.
Часто раздавался требовательный голос Игоря Кравченко. Все замолкали, и он начинал говорить. Но ненадолго, его тоже перебивали. Гомон стоял непрерывный. Я редко выступал, но такой шумовой концерт не вызывал у меня ни малейшего чувства неудобства. Это был мой курс, наши курсанты и наша атмосфера.
Наиболее спокойными в этой обстановке были Иван Паленый, Володя Негрей, Юра Бобров и, до поры до времени, Эдик Меньшутин. Он своей рассудительностью брал потом. Мне всегда нравились степенность и генеральское спокойствие Кости Иванова, профессорская невозмутимость Вити Шостака, задумчивая поза Олега Балунова. Всегда активный и безапелляционный в своих высказываниях Виталий Цовбун в последние годы стал молчаливее и как-то задумчивей.
А потом незаметно все утрясалось, и начинался размеренный и обстоятельный разговор. Более сдержанный в этой обстановке Олег Балунов как психоневролог тихо сообщал мне заключение:
– Первая фаза алкогольной эйфории прошла, все потянулись к закускам.
Начинался разговор об отсутствующих. Каждый сообщал что-либо новое о бывших курсантах. Возникала, хотя далеко и не полная, современная картина курса. Говорили и о своих болезнях, но с каким-то налетом мрачного юмора и врачебного цинизма. Жалобные нотки отсутствовали. Как-никак, а в болезнях и в вопросах биологического старения мы разбирались достаточно профессионально, и никаких иллюзий насчет чудодейственных лечебных средств не строили. Вполне осознанно благодарили академию за плановую гипериммунизацию, приказной здоровый образ жизни, а Господа Бога – за долгое существование.
На этих встречах одни бывали чаще, другие значительно реже. Леонид Балашевич баловал нас своим присутствием весьма редко. Зато, когда появлялся, сбрасывал с себя профессорскую степенность и крайне интересно рассказывал о своей работе. Его занятость объяснялась его положением в научном мире. Но вот Лёня ушел на пенсию, а посещаемость встреч не повысилась. Оказывается, он «погрузился в Финляндию». Издал очередной шикарный альбом фотографий. Говорят, что он купил там дачу, часть озера с собственным причалом и выдает лицензии на бесплатную ловлю форели. А еще говорят, что он периодически приглашает на дачу известных отечественных и зарубежных ученых и устраивает там научные симпозиумы. Встречи с однокурсниками все реже вписываются в график его творческой деятельности и его здорового образа жизни. Если уж Леонид как ученый мирового масштаба занял подобающее ему место на планете, однокурсникам приходится с этим считаться. Все сказанное о Лёне, нашем товарище, рассчитано на то, что он еще не утратил чувство юмора.
Если рисовать крупными блоками, то Леонид явил нам свое лицо в трех ипостасях: в большой науке, в блестящей карьере и в художественной фотографии на профессиональном уровне. Есть у него еще одна маленькая «страстишка», которая привела к созданию большой коллекции фотоаппаратов. И уж конечно, на особом месте стоит его доброе отношение к однокурсникам, которое он проявлял, используя свои широкие возможности в сфере офтальмологии.
Я часто спрашивал себя: «А не завидуешь ли ты тем курсантам, которые во многом превзошли тебя?». Как на духу заявляю, что это чувство мне незнакомо. Критично оценивая свои устойчивые средние способности, я пришел с возрастом к непреложному выводу: мне совершенно комфортно среди тех друзей и товарищей, которые окружали меня на курсе и окружают сейчас. Такой душевный комфорт – это счастливая данность, которая не приобретается ни деньгами, ни завистью. Он, этот комфорт, или есть, или его нет. Никто не лишит нас живого окружения, прошлого и настоящего – оно вечно.