Стажёр стоял понуро, смотрел виновато. Розен улыбнулся ему без особой радости – одними губами, сделал широкий приглашающий жест в сторону письменного стола. Но когда Жорик шагнул в указанном направлении, Розен, который и не стоял у него на пути, вдруг отшатнулся и впечатался спиной в стоящего позади Петра Яковлевича – тот рефлекторно схватил его за бока, сминая пиджак.
– Э-э-э… Пётр Яковлевич ревнует, – пояснил испуганному стажёру Розен и снова улыбнулся слегка фальшиво. – Поэтому пусть между нами будет стол.
Георгий покраснел, пожал плечами и хотел уже этот самый стол обогнуть, как Розен остановил его снова.
– А можно, в кресло сяду я? – розовея скулами и смущённо моргая, попросил он. – Боюсь, на жёстком мне после внушений начальства сидеть будет неудобно.
Георгий потерял дар речи. Он вытаращил глаза, как будто его душили, и хватал ртом воздух, забыв, как правильно дышать.
– Да пошутил я! – щадя его психику, всхлипнул от смеха Розен и покровительственно похлопал стажёра по плечу. – Но в кресле сидеть всё равно буду я. – И он торжественно указал Георгию на стул.
Когда тот, всё ещё не отойдя от шока, смиренно устроился на этом самом стуле, Розен упал в кресло и наклонился к стажёру, наваливаясь грудью на стол.
– Я не из вредности тебя тут прессую, – доверительно сообщил он. – Ты пойми, чтобы работать с нашими подопечными, нужна тонкость душевная и чуткость сердечная. Вот, смотри. – Розен подвинул Георгию несколько карт. – Возьмём для примера самый вопиющий случай из нашего дела – тот самый, где наша клиентка в итоге наглоталась таблеток и оказалась в психушке. А почему? Да потому что кто-то из секты благодетелей, которых мы условно зовём троллями, наткнувшись на её возвышенные и восторженные вирши, нашёл их слишком чувственными, отыскал в них сублимацию половой неудовлетворённости и решил, что дамочку колбасит от банального недотраха. Ну, простые они люди! Итак, приставляют они к нашей подопечной самого дремучего дуболома, и тот начинает её троллить. А она не понимает! Он ей всякие сальности-скабрезности, а она ему – стихи, он её на виртуальный секс раскручивает, а она ему, мол, ой, да, я тебя вижу, я тебя чувствую. И кажется ей, что это признак какой-то особой связи. А влюбить в себя таких, как она, очень легко – такова особенность устройства их карты. А тут – такое настойчивое внимание! Дева нашего тролля стихами осыпает… А тому она нахрен не сдалась – просто задание человек выполнял. Что делать? Начинает он над ней жестоко стебаться, та потрясена этим до глубины души – итог известен.
Розен повозил пальцем по столу, вскинул на Георгия пытливый взгляд.
– Ну, вот и чем ты отличаешься от этого чувака? – Не дождавшись ответа от пристыженного стажёра, Розен, вздыхая, откинулся на спинку кресла. – Чтобы работать с человеком, нужно его понимать. А на каком уровне твоё понимание? Моллюск примитивный ограниченный? Который кроме раковины своей ничего не видел, но дерзает учить и лечить птицу в небе?
Розен жалостливо и снисходительно стажёра оглядел, снова наклонился к нему через стол, водрузив на столешницу локти.
– Я вижу, ты начинаешь понимать масштаб проблемы, – одобрительно кивнул он. – Возьмём другой случай. У человека есть карта, которую он составил сам. – Розен порылся в куче цветных корочек и продемонстрировал Георгию карту цвета морской волны. – В его жизни должны произойти определённые, можно сказать, судьбоносные события. Человек об этом знает и ждёт – он начеку. Тролли наши, что удивительно, мыслят в верном направлении и тоже приходят к выводу, что человеку этому нужны вполне конкретные перемены. И они с энтузиазмом заполняют его жизнь сотней фальшивых случайностей, фейковых возможностей и бесполезных встреч. Наш подопечный сбит с толку, он опутан ненужными контактами. В результате ту самую, единственную свою возможность он упускает – абзац, приплыли. И что ему теперь делать? Повеситься?
– Но я же не… – угрюмо попытался оправдаться стажёр. Но Розен отмахнулся от него устало.
– Не пидарас. Я помню.
Сложив аккуратной стопочкой карты, он обратился к Гранину.
– Петь, положи их себе в портфель, пожалуйста. Я, как всегда, налегке. – Он с улыбкой развёл в стороны руки, будто предлагал себя обыскать и убедиться, что такое количество корочек ему в карманах не унести.
Пётр Яковлевич без лишних рассуждений подошёл, поставил на стол свой портфель, сложил в него документы и вопросительно глянул на Розена. Тот понимающе кивнул.
– Сейчас пойдём. – Он снова, вздыхая, повернулся к Георгию. – На самом деле в каждой из этих ситуаций виноват тот, кто приказ отдавал. Кто собрал всех этих людей, искренне жаждущих ПОМОЧЬ, показал им пальцем на объект и сказал: «Ату его». Вот я бы тебя только сумки старушке поднести отправил бы, а эти умники явно бы тебя в хастлеры определили – пугливых дев раскрепощать. И сколько загубленных душ на твоей совести сейчас бы висело? Никто не знает. А ведь тот фигурант из дела о самоубийстве – он ДОКТОР. Понимаешь? Врачеватель, блин, человеческих душ. Нельзя, нельзя натравливать тех, кто не ВИДИТ – по-настоящему, сердцем, внутренним зрением – на тех, кто из таких тонких нитей соткан.
Розен махнул рукой, поднялся, ухватил Гранина за рукав и кивком показал ему на дверь. Проходя мимо стажёра, потрепал его ободряюще по плечу.
– Не засиживайся. Погода сегодня хорошая – пойди погуляй.
***
Погода и в самом деле была в этот день чудесной. Солнце обласкало и потрёпанные уже деревья с редкими листьями на макушке, и чёрную землю, и свинцовые лужи, которые окрасились голубым. А главное, тепло было, как в раю. Розен пальто расстегнул, кашне своё пижонское в карман сунул. Шагал широко, размахивал руками и улыбался так, будто сбежал из психушки.
– Герман, а с Доктором этим что ты решил?
Розен, в непонятном своём вдохновении убежавший вперёд, развернулся и, идя спиной к шедшим навстречу прохожим, радостно сообщил:
– А он в следующей жизни будет женщиной. Я уже пометочку в его деле черкнул на этот счёт.
Тут Розен, конечно же, оступился, но Гранин метнулся вперёд и поймал его. И отпустил не сразу, потому что нешуточно испугался. Розен воспользовался моментом, взял готового от испуга на всё Петра Яковлевича под руку и повлёк за собою. При этом он не переставал тараторить:
– Понимаешь, тут никакие слова не помогут – это надо прожить. Поверь, забыть этот опыт невозможно.
– А у тебя был такой опыт? Ты был женщиной? – не мог не полюбопытствовать Гранин.
– Конечно, – горячо заверил его Розен. – Конечно, был. Совсем недавно причём.
– И… как это? – Пётр Яковлевич вместо привычной дороги к метро ненавязчиво повёл Розена к симпатичному маленькому скверу – очень уж любопытная беседа наклёвывалась, и греть чужие уши подобными историями никак не хотелось. Розен же либо не заметил, либо был не против.
– Как? – задумался он. – Ошеломительно. Индивидуализация почти нулевая. Ты всегда часть невероятной стихийной силы – как гребень волны – всегда чувствуешь спиной Океан, который вынес тебя к Солнцу. Ты – материя. И весь этот мир – земля, природа, плоть – всё тебе родное. И ты не знаешь, ты чувствуешь, как всё устроено. Потому что это – ты: вся Вселенная – ты.
– Так тебе понравилось? Быть женщиной?
Розен разулыбался, отцепился от Петра Яковлевича, снова пошёл спиной вперёд.
– Не в этом мире, Петруша. В этом мире быть женщиной – жесть и стекло.
– Может, тебе просто не повезло? – Гранин внимательно следил, чтобы Розен не оступился снова. Сердце его каждый раз замирало, когда тот неловко взмахивал руками, запинаясь о неровности брусчатки.
– Я же не только о себе говорю! – Розен, наконец, остановился и, повертев головой, приглашающе указал на ближайшую скамейку. Когда они сели, придвинулся ближе. – В этом мире, если ты женщина, для других ты становишься просто телом. Я поначалу был в шоке – подпрыгивал с той стороны, размахивал руками, мол, я здесь, здесь, эге-гей! Но никто тебя не слышит – разговаривают только с твоим телом. Как сумасшедшие. И хорошо тебе здесь только в том случае, если ты тупая и милая. Тогда тебе всё нормально, тогда всё ОК – никакого диссонанса.
– Ты был недостаточно милым? – усмехнулся Пётр Яковлевич.
– Я?!! – Розен даже отодвинулся, чтобы оглядеть Гранина на предмет видимых повреждений и признаков безумия. – Я не настолько экстремал, чтобы быть в этом мире несимпатичной женщиной. Такая доза стекла не для меня. Разумеется, я был милым. И уж если я женщина, я не позволял себе ходить в штанах и выглядеть, как грузчик. Но как же это муторно каждый день глазки-губки красить, чулочки натягивать! – пожаловался он.
– И что же, тебе никто не помогал – чулочки натягивать? – бесцветно поинтересовался Пётр Яковлевич. И попытался улыбнуться.
– Ты про секс? – снисходительно глянул не него Розен. – О! Это отдельная песня. Настоящей женщине в этом мире хорошо только среди дикарей – поближе к природе чтобы. Вот язычники женскую силу ценят, ей поклоняются. Хотя и там не без сложностей. Но здесь… – Розен поморщился и зацокал языком. – Здесь, Петя, если в тебе эту самую женскую силу чувствуют (а себя, как ты понимаешь, я темпераментом не мог обделить), тебя сразу причисляют либо к шлюхам (по сути, к животным), либо к ведьмам. И тебя используют, но или брезгливо, с ненавистью к самому себе и своей «слабости», или так грязно, что только застрелиться. И ты знаешь, что я ещё понял? Быть женщиной – вот по этой самой причине – очень тяжело. Потому что сила эта ведёт тебя и противиться ей невозможно. И когда ты имеешь дело с женщиной, ты должен сознавать, что она никогда не бывает просто собой, но всегда – олицетворением этой силы. И она не может не хотеть участвовать в этом безумии размножения – это сильнее её. Настоящая женщина – всегда вакханка, посвящённая в мистерию жизни – плотской жизни. А про ненастоящих мы и не говорим.
– Похоже, тебе всё-таки не повезло в той жизни с мужчинами, – осторожно заметил Пётр Яковлевич.
– У меня была другая задача, – вздохнул Розен. – Я среди идейных тусовался. А такие мужчины не понимают, что требовать от женщины отказаться от женской реализации во имя какой-либо идеи – безумство. Потому что женщина себе не принадлежит. И упрекать её, и давить в ней это бессмысленно и очень жестоко. Это не она хочет – это женственность в ней хочет. Ни один мужчина не может бороться с этой силой и победить. Это всё равно, что отпиливать сук, на котором сидишь. Такая вот диалектика. И я уже сказал в самом начале, что словами это не объяснить. Это можно только прожить. Вот я и прожил.
– А повторить? Не хочешь? – Пётр Яковлевич задал этот вопрос легко, но взгляд выдавал его внутреннее волнение. Впрочем, Розен на него не смотрел и всех этих нюансов не заметил.
– Повторить? – удивился он. – Нет. Я себе следующую карту уже набросал и могу сказать тебе определённо, что в следующий раз я буду китайским мальчиком, которого родители в шесть – нет! в четыре! – в четыре года отдадут в Шаолиньский монастырь. Очень мне интересно человеческое тело в подробностях изучить – все механизмы управления и регулирования, энергетические связи…
– Так ты и в следующей жизни собрался меня продинамить?! – не сдержался Пётр Яковлевич.
– Что значит «и в следующей»? Когда я тебя динамил? – возмутился Розен.
– Сейчас.
– Сейчас? – Розен сообразил, наконец, что Гранин имеет в виду, повернулся к нему, положил локоть на спинку скамьи, подпёр голову кулаком. – Ой, Петя, – вкрадчиво протянул он, – что ж ты творишь? Ведь ты не гей.
– Не гей, – подтвердил Пётр Яковлевич. – Я просто люблю тебя.
– Железный аргумент, – согласился Розен. Он пальцем подцепил Гранина за воротник, потянул на себя. – Ты не гей и я не гей, но любовь – страшная сила, – шепнул он, прикрывая глаза и склоняя голову набок так, чтобы удобнее было целоваться.
Простое прикосновение губами к губам вышибло из Гранина дух. Он слепо подался навстречу и затянул Розена в такой страстный поцелуй, что тот от приключившихся в этот момент асфиксии и гипоксии – не иначе – потерялся в ощущениях совершенно и не сумел бы остановить Петра Яковлевича, даже если бы тот начал прилюдно его раздевать. «Нет, забыть навсегда свою женскую сторону невозможно, – пронеслось где-то на задворках его сознания. – Особенно, когда тебя так любят». И что-то про чулки, когда гранинская рука, прожигая сквозь ткань, легла на бедро.