На фотографии – Вова и Дэн Айнбендер изображают Горбачёва и Рейгана во время саммита 1986 года в Рейкьявике. Рукопожатие державных руководителей состоялось именно на этом месте, на крыльце особняка Хёвди. Петрович сказал, что шахматный матч между Фишером и Спасским тоже был тут.
Глава 15. Рейкьявик. И дальше пошли…
Благодаря обаянию Юры Роста, обратившегося вместе с московским лидером в посольство с ходатайством об отправке беременной Кати на родину, вице-консул по щедрости душевной выделил автобус для экскурсии, и поэтому страна Исландия запомнилась нам не только починкой разорванного пополам фока, горячим источником и дорогим пивом в игрушечном Рейкьявике.
Рейкьявик, или «дымная бухта», – это самая-самая северная столица мира; до полярного круга отсюда меньше трёхсот километров, поэтому мы там всё время мёрзли: ни тёплое течение по имени Гольфстрим, ни гейзеры не помогали. Впрочем, однажды вышло солнце, и картина исландского мира вдруг изменилась: местный народ тут же сбросил тёплые куртки, превратившись в гавайских островитян в ярких футболках и шортах; уже через пару часов солнце ушло за тучи, и футболки с шортами тоже ушли в режим ожидания следующего солнечного проблеска.
Мы проезжали рыбацкие поселения, окружающие город, – как они, рыбаки, здесь живут?! Ветер с океана и холод, наверное, век за веком делали людей сильными и несентиментальными. Поэтому они и бьют китов до сих пор? Мне трудно это понять…
Раньше, лет двести с небольшим назад, Рейкьявик был деревней, а деревню основали тысячу лет назад. Тому, кто основал деревню, поставили памятник. А через тысячу лет здесь было налажено производство шерсти, и деревня стала городом. Основателю производства шерсти тоже поставили памятник. И викинг, опередивший Колумба с открытием земель лет на пятьсот, тоже увековечен. И тот, кто дал стране независимость.
Памятники, памятники… Церкви, большие и маленькие. Несколько театров, и оперный есть. Среди восхитительных гейзеров и вулканов.
А огромный храм с непроизносимым названием Хатльгримскиркья поразил нас не меньше гейзеров и вулканов. Храм улетал в небо – и снаружи, и изнутри! – словно белая лёгкая ракета... В храме продавали открытки, и мы с Вовой пошли тратить исландские монеты, доставшиеся нам в виде сдачи из пивного бара, и вдруг опомнились: ведь отсюда можно домой послать весточку! И через мгновение ещё раз одновременно опомнились, с ужасом взглянув друг на друга: оказывается, у нас есть свои собственные отдельные дома... Они очень далеко, они в тумане, эти дома. Но они есть…
«Мамочка и папочка, – написала я. – Это лютеранский храм в Рейкьявике, а Рейкьявик – в Исландии. У меня всё очень хорошо, я тоже в Исландии. Не волнуйтесь. Из Канады пришлю следующую весточку. Игорю позвоните, передайте привет от меня…» Приклеив марки и опустив открытку в ящик, я подумала, что теперь моя умная мама обо всём догадается.
***
Вахтенные начальники после Рейкьявика сменились, и нашу вторую вахту возглавил московский Олег Малафеев. За восемнадцать дней в море Эл сделал из нас слаженную, дружную и весёлую команду – и это совершенно объективно, а не потому, что я просто люблю свою вахту. Олегу повезло с нами, но он не показывал вида, что мы ему нравимся, и мы сразу заскучали по Элу.
Пока лоцман выводил нас из Рейкьявика, кто-то унюхал и узрел дымок внутри – лёгкий, поэтому не очень всех испугавший. Петрович с Луиской пометались по лодке и поставили диагноз: выхлопная труба правого борта прохудилась. Доложили обстановку, после чего бросили якорь и встали на рейд для ремонта.
Юра Рост пошёл ловить рыбу, а я – подсматривать за ним. Он очень умело это делал, красиво. Местный лоцман тоже смотрел с интересом, подбадривал. Юра таскал камбалу одну за другой.
– Здесь ещё клюёт палтус, – сказал лоцман. – Тюрбо. Соул. Он клюёт очень резко, может вырвать спиннинг. Очень резко клюёт. Нужно крепко держать.
И показал жестом, как надо крепко держать.
Юра лоцману вежливо улыбнулся и тоже сделал жест рукой: всё, мол, под контролем, спасибо.
В этот же момент спиннинг улетел в море – палтус таки клюнул. Юра печально и молча смотрел, как спиннинг тонет, а лоцман, смутившись, отошёл…
– Рассказываю про Петровича, – сказала Ирка. – Я только оттуда. Труба выхлопная прогорела очень близко к борту, нужно варить...
С Колей притащили сварочный аппарат, и Петрович полез туда, к борту. Там, в отсеке, было совсем узко: Петрович пробовал на животе подползти, но не смог. «Ирка, – крикнул, – я на животе застреваю! На боку могу протиснуться, а на животе – никак! Это что, я в животе толстый?!» Потом понял: отсек изолирован стекловатой, а стекловата крупной металлической сеткой защищена. И Петрович своими пуговицами в этой сетке застревает... Обрадовался, что не толстый. Дополз на боку. Потом нащупал повреждение и вернулся, чтобы железку подготовить по размеру.
Варил практически вслепую: сварочный щиток держал в руке, было неудобно. Через несколько минут понял, что задыхается, закашлялся громко… «Держись, Андрей, – услышав кашель, крикнул Коля. – Я сейчас!» Притащил компрессор, приспособил, чтобы в отсек воздух подавать… Спас Петровича от удушья.
***
Справа была Гренландия, и, хоть мы её не видели, она точно была. Мы шли вдоль Гренландии, и это радостно волновало. «Нервным рулевым назад лучше не смотреть, – сказал Олег. – Можно испугаться высоты волны».
– Киты! Киты, ребята!
Финвалы, огромные и поменьше, целая семья, подплывали к нам быстро и плавно. Стремительно и грациозно. Почему они вызывают такой трепет у людей? Не страх – ведь такие огромные! – а именно трепет. Во всяком случае, у меня – трепет.
Финвалы были почти изничтожены людьми. Не у всех, видно, они вызывают трепет…
В 1982 году вышел международный указ, запрещающий охоту на них. Иначе они исчезнут, и не будет финвалов на планете Земля.
Забегая вперёд: Исландия снова их бьёт с 2006 года. Правительство Исландии решило, что им в одностороннем порядке можно их убивать. Совершенно непонятно, почему кому-то можно нарушать решение Международной китобойной комиссии.
Нам повезло, что мы их, финвалов, видели... Они, как и горбатые киты, тоже играли с нашей лодкой, разрешив и своему маленькому десятиметровому китёнку приблизиться. Очевидно, они показывали ему, кого не надо бояться…
Фок в Рейкьявике мы отремонтировать так и не успели, дошивали на ходу ещё два дня. Пока не заштормило по-настоящему, на нас работали грот и передние паруса. А вместо фока стоял маленький трисель.
Когда стало невозможно нести большой парус, стали брать рифы, и парус вдруг треснул… Грот потеряли.
– Вот ведь незадача, идрит-ангидрит… На одних носовых платках далеко не уйдём. – Вова объяснял мне, бестолковой, чем мы будем заняты всё ближайшее время. То есть аврал у нас опять надолго. – Нужно скорее фок реанимированный ставить. Только бы заплатка наша выдержала… А трисель вместо грота решено втыкать. Всё бы ничего, но уж больно погода недружественная…
Океан бурлил, и дождь не отставал. Стихия обложила нас со всех сторон.
Мужчины работали часами, мы были на лёгком подхвате, и я тихонько ахала от счастья, что есть такие мужчины. Фок весил килограммов триста – даже смотреть было страшно, как они с ним справлялись, устанавливая на качке...
А потом Петровичу прищемило пальцы. Петрович особо не афишировал, отдышался, нашёл себе замену и двинул к Эдику.
– Хреновые дела, – вздохнул доктор Эдик. – Ногти прокалывать надо. Сейчас налью тебе стакан спирта и проткну.
– Я подумаю. Что-то меня останавливает… – не поверил Петрович и вытащил из аврала Вову на помощь.
– Не надо ничего прокалывать… – Вова проверил пальцы и, хоть и озверел от Эдикова решения, но сдержал себя при раненом Петровиче. – Сейчас обезболю. Иди к себе, ложись…
«Эдик, конечно, человек весёлый и спонтанный, но не до такой же степени, идрит-ангидрит», – сказал мне позже Вова.
***
– Ещё одна жертва образовалась. Юра Рост рёбра сломал. Чтоб пристёгивалась, Ленка! – Вова с эластичным бинтом в левой руке погрозил мне пальцем правой. Если бы он знал тогда про мой полёт… Страшно представить. Никогда не расскажу, подумала я.
Юра, заступая на вахту на руле, вылез на палубу и, сделав шаг, был сбит с ног: лодку положило на левый борт резко и круто. Он рванул телом в противоположную сторону, чтоб не вылететь на простор, но сапоги заскользили, и он грудью упал на угол аккумуляторного ящика. Потом его поволокло к правому борту, и там его подхватил Серёга Волков. Ни дышать, ни двинуться Юра не мог.
Волков уложил его на диванчик в дек-хаусе, послал за Эдиком. «Нашатырь неси, доктор, – сказал Юра, весь в холодном поту. – Скорее…»
Доктор, видно, долго искал нашатырь, но не нашёл. Через полчаса принёс таблетку валидола: «Хорошая вещь, поможет…» Положил таблетку и ушёл.
Волков грязно ругался ему вслед, не боясь испортить свою репутацию. Рост, включив чувство юмора, протянул Серёге валидол.
Через день, отлежавшись немного, Рост встал на вахту. Вова бинтовал ему грудь, но вряд ли это помогало.
Я встретилась с ним, с Ростом, в кают-компании. Негнущийся Рост, прислонясь к стенке, подметал ковролин: «Я легкотрудник». Лодку мотало, и он морщился от каждого движения. Я молча взяла метёлку из его рук.
– Я никогда не забуду твоего прекрасного поступка, Ленок, – сказал Юра.
Продолжение http://www.proza.ru/2019/04/07/562