Облава Часть - 2

Часть  2
Не останавливаясь, волки бежали долго. Когда заснеженное поле осталось далеко позади, они углубились в лес, где снег был не так высок. Стало легче, но устав от бешеного бега, молодой, начал отставать от волчицы. Она остановилась, поджидая его, нагнув голову, начала хватать пастью чистый снег, дыша тяжело и с хрипом. Затем, легла на брюхо, положив морду на подрагивающие от напряжения вытянутые лапы. Мокрые от пота бока волчицы вздымались и опадали. Чуть поодаль от неё, лёг  в снег молодой волк и, принялся жадно хватать снег разгорячённой, пересохшей от долгого бега пастью.
Утолив жажду и восстановив дыхание, волчица поднялась и села на задние лапы. Начала вылизывать свалявшуюся и потную шерсть на груди.
От всей стаи их осталось двое. Предстояло жить, а вернее, выжить в чужом незнакомом лесу. Обязательно надо выжить, чтобы дать возможность появиться на свет потомству от её волка - вожака стаи. Он пытался спасти всех, ей же, предстояло спасать только те жизни, что затеплились в её чреве. Именно это позволило ей ослушаться мужа-вожака, а спасая себя, и сберегая потомство, преодолеть врождённый ужас перед «огненными языками», которыми в это утро обложили их люди.
Они отдохнули, отдышались от дикого бега отнявшего так много сил и, в этот момент голод дал о себе знать болезненными спазмами в пустых желудках. Привычная к таким вещам волчица восприняла позывы спокойно, а вот молодому волку спокойствие давалось с трудом. Он повернул морду в её сторону и в его глазах читалось нетерпение, он призывал её поохотиться, чтобы, хоть чем-то приглушить голод.
В чужом, незнакомом лесу волчица не могла позволить себе просто отдыхать, данные природой хищнику качества, были предельно обострены. Она со своего места не могла видеть, что происходило у старой сосны на противоположной стороне заснеженной полянки. Но, чуткое ухо зверя, хорошо восполняя зрение, рисовало ей картинку происходящего там.
Беличье семейство устроило весёлую возню: прыгали с ветки на ветку, бегали в догонялки по стволу, на короткое время спрыгивали на снег, усеянный в этом месте шелухой орехов и прочим мусором из глубокого дупла, где они и квартировали.
Вот это направление и указала волчица глазами молодому волку. Оставаясь на месте, наблюдала, как он крадучись за кустами и стволами деревьев, осторожно начал подбираться к цели.
Финала сцены охоты она не могла наблюдать, но зрителей в лесном театре и без неё хватало. Местная публика с интересом наблюдала за поведением чужаков, как только они появились в их лесу. Места в галёрке, раскачиваясь на макушках елей, как всегда занимали сороки. Старый ворон расположился в партере – на одной из веток берёзы, что стояла невдалеке от сосны.
Громкий стрёкот, а вернее, смех сорок и громкое, презрительное карканье ворона, оповестили волчицу о позоре её молодого сородича. Не скрываясь, поджав хвост, понуро опустив голову, он перебежал поляну и лёг на прежнее место, сплёвывая в снег рыжую шерсть - единственное, что он смог добыть, из беличьего хвоста.
Волчица встала, прогнувшись, потянулась, припав на передние вытянутые лапы. Передёрнув всем телом, прогнала волну шерсти от загривка до хвоста, приводя её в порядок.
«С таким помощником можно на ночь остаться с пустым желудком». И направилась к заснеженным кустам, что тянулись вдоль кромки поляны. Остановилась и повернула голову в сторону молодого волка, как бы говоря ему: «Чего лежишь, иди, смотри и учись, как это делается?»
Ступала осторожно, низко опустив голову к снежному насту. Принюхивалась и прислушивалась к малейшему шороху. Здесь, под слоем снега в толще опавших осенью листьев и обитали мыши, живя своей суетливой жизнью. Чуткое ухо зверя уловило еле различимый звук движения грызуна. Волчица замерла, уши прижаты, лишь взглядом провожает траекторию движения мыши под снегом. Резкий прыжок в сторону. Передние лапы волчицы вонзаются в снег, а в следующее мгновение, в это же место и морда зверя.
Первую добычу она съела сама, вторая придушенная мышь осталась лежать на снегу в качестве подарка молодому сородичу. Чтобы насытиться такой добычей, зверям надо затратить очень много времени, да и мыши не так глупы. Присутствие волков и первые жертвы заставили всю колонию грызунов в страхе затаиться под снегом. Хищникам надо было менять место охоты, что они и сделали.
Короткий зимний день уже начал стремительно истончаться. На темнеющем чистом небе появились первые яркие звёзды – вестники морозной ночи. В это время волки и натолкнулись на цепочку свежих заячьих следов. Побежали по следу и подняли беляка с лёжки.
Лопоухий бросился наутёк: скакал влево, вправо, огромными прыжками делал петли, замирал на короткое время в пушистом снегу, сливаясь с ним и, опять мчался. В очередной раз он залёг под небольшим кустом передохнуть. Так могло продолжаться очень долго, что не входило в планы голодных зверей.
Оставив молодого волка в роли загонщика, сделав небольшой крюк, волчица отрезала беляку один из путей бегства. Заяц, испуганный приближением молодого волка, вновь стремительно снялся с лёжки. Сделал несколько заполошных скачков и, оказался напротив притаившейся в глубоком снегу волчицы. Зайцы тоже кричат от ужаса. Их крик похож на крик испуганного, малого ребёнка.
Отчаянный скачок в сторону и … всё было кончено.
В мощном прыжке лапы хищника вцепились в бедолагу прямо в воздухе.
Утолив голод, меньшую часть добычи, волчица оставила молодому спутнику. Теперь предстояло подыскать место для ночлега, отложив поиски волчьей стаи на утро следующего дня.
Она выбрала небольшую лощину, с глубоким снегом и заросшую густыми кустами. Ночь предстояла морозная. Зарывшись в снег, волчица свернулась калачиком, прикрыла нос пушистым хвостом. Невдалеке от неё, потоптавшись, выбирая место, лёг и молодой волк. Она прикрыла глаза, и только уши-локаторы оставались на страже, чуть подрагивая, вслушивались во всё происходящее вокруг.
Вот с еле слышимым шорохом сорвался с ветки ели и мягко плюхнулся в пушистый сугроб ком снега, прошелестела опавшими листьями под настом мышь и затихла, тихо потрескивает под напором мороза старая сосна. И тишина. Зимний лес погружается в сон.
Искать утром в чужом лесу волчью стаю им не пришлось. Стая сама нашла их.
Главные сплетницы леса – сороки и старый страж лесного правопорядка – ворон, следившие за поведением чужаков, ещё в конце светового дня оповестили стаю, что в лесу появились их сородичи. И вот теперь, ранним утром, вожак привёл всех к месту ночёвки непрошенных гостей.
Разбившись на две группы, они замкнули кольцо вокруг лощины, где заночевали чужаки и молча сели в снег, ожидая решения своего предводителя. Молчаливые, серые сфинксы на белом, искрящемся под первыми лучами солнца.
Им казалось, что они появились бесшумно. Так и было, но только для молодого, уставшего за тяжёлый день волка, он безмятежно спал, доверившись волчице. Она же всё слышала и понимала, что происходит вокруг их лёжки, ничем не выдавая себя. «Хорошо, что они сами нашли нас, не придётся тратить силы на поиски стаи». «Но и нельзя долго испытывать их терпенье, надо вставать и выходить к ним».
Законы стаи и леса она знала хорошо. Волчица поднялась с обледеневшего за ночь снежного ложа. Молодой волк открыл глаза, повёл влажным носом в разные стороны и, вскочил на лапы, переводя тревожный взгляд со спутницы на заснеженные кусты и обратно. Она не спеша потянулась, отряхнула налипший снег с шерсти, посмотрела на молодого спутника, отряхивающегося в этот момент и, спокойно направилась в узкий просвет между кустами.
Кольцо волков распалось и образовало за спиной вожака некую подкову. Молодняк, короткими, нервными перебежками туда-сюда, повернув морды в сторону появившихся чужаков, утаптывал снег. Взрослые волчицы внешне спокойные сидели в снегу на задних лапах, изредка перебирая  ими, у кого-то подрагивала верхняя губа, обнажая на мгновение клыки и, только пушистые хвосты нервно подрагивая то у одной, то у другой, начинали вдруг подметать снег, выдавая волнение. Причина волнения была веской – в появившейся паре сородичей, была взрослая самка.
Вожак - крупный, лобастый, с седым подшёрстком, рыжими подпалинами на боках и ляжках, со следами старых шрамов на лопатках и лбу, грозно зарычал, демонстрируя уже жёлтые, но оттого не менее грозные клыки. Волчица ответила более глухим рыком, не преминув продемонстрировать и своё оружие. Молодой спутник волчицы, поджав хвост перед старшим, посмел только приподнять верхнюю губу, показывая вооружённую пасть. Приветствие пусть и не такое дружественное, но произошло. Начиналась процедура знакомства-обнюхивания.
Для нас – людей, запахи тоже играют большую роль, но для животных и зверей, это своеобразный раскрытый на всех страницах паспорт, из которого они могут узнать почти всё о сородиче.
Когда вожак обнюхивал её, она стояла спокойно, опустив хвост и заложив его между задними лапами, да тихо рычала, слегка поднимая верхнюю губу. Следом за своим предводителем ритуал знакомства проделали все взрослые волки, и вернулись к своим подругам. Волчица была «тяжёлой и не могла вызвать интереса даже у волков одиночек. Этот факт успокоил ревность молодых волчиц стаи – конкуренткой меньше, а вот молодым волком в стае, прибыло.
Волки – однолюбы. Выбрав себе однажды подругу, они в кровавых драках с соперниками отстаивают своё право на неё, а затем, остаются верны своей волчице до конца. До своего, или её.
Процедура знакомства стаи с молодым волком прошла не так спокойно. Он был явно напуган: хвост поджат, дрожь пробегала по худым ляжкам. Пытаясь скрыть страх за вздыбленной шерстью на загривке и более громким рычанием, он только провоцировал молодых волков из стаи на драку. Чего они явно и желали. В какой-то момент, волчице даже пришлось заступиться за него. Она грозно зарычала и звонко клацнула клыками перед носом одного из местных молодых забияк. Тот испуганно отскочил в сторону, а вожак, поддержав волчицу, показал ему свои клыки. На этом всё и закончилось.
Через какое-то время, множество глаз, притаившихся жителей огромного леса, наблюдали редкую и страшную картину – плотной цепочкой, растянувшейся на несколько десятков метров, в полном составе, лапа в лапу, след в след, большая волчья стая возвращалась к своему логову, находившемуся в глубокой балке лесистого предгорья.
Место, когда-то выбранное вожаком, было идеально. Подступы к балке преграждал бурелом, склоны не крутые, заросшие густыми кустами, глубокий снег зимой и главное, незамерзающий в морозы родничок.
Чужакам, примкнувшим к стае, пришлось довольствоваться самыми неудобными местами для ночёвки и далеко от воды. Когда волчица шла напиться, на неё никто не обращал внимания, а вот её спутнику в таких случаях, доставалось от местного молодняка. Приходилось огрызаться и даже драться со сверстниками. Когда же молоденькая волчица из стаи, стала оказывать ему знаки внимания, ситуация обострилась до предела. Избежать серьёзной драки-боя было невозможно. Волк должен сам отстоять своё право на волчицу, или, уступив её, стать изгоем стаи. Таков закон.
Всё произошло ранним морозным утром, там же – у источника.
Шерсть на загривках дыбом. Злобное рычание, смертельная ненависть в жёлтых глазах, звонкое клацанье обнажённых клыков. Они бросились, сойдясь, грудь в грудь, на мгновение сцепились распахнутыми пастями и отскочили. Лёгкий, искрящийся на морозе снег, веером разлетался в разные стороны от тел и восьми лап дерущихся. Рычание, хрип, взвизги от особо болезненных укусов. На снегу клочья серой шерсти и россыпь мелких ярко красных  «рубинов» - шариков крови, стремительно застывающей на жгучем морозе.
Волчица и вся стая, не вмешиваясь, молча наблюдали за схваткой. Волки нервничали. Беззвучно обнажали клыки, хвосты зверей молотили снег, каждый желал победы своему сородичу, но схватка должна быть честной.
Извернувшись в какой-то миг, чужак, ударил грудью соперника в бок, сбил с лап, а ещё через мгновение, его пасть уже была на горле врага. Передние лапы поверженного рвали загривок соперника, задние скребли снег. Он пытался вывернуться, спастись от мёртвой хватки – всё тщетно. Зверь задыхался, силы стремительно таяли, жёлтые глаза начал застилать туман. Он проигрывал!
Вожак – главный судья схватки, вскочил. Подавшись вперёд широченной грудью, зарычал, готовясь в следующее мгновение броситься и разнять дерущихся.
Волк, отпустив горло противника, отскочил в сторону. Победа была на его стороне. Радостно обмахиваясь хвостом, чуть приподняв верхнюю губу, волчица улыбалась волку своей стаи.
В это раннее, морозное утро, в природе нарождалась молодая, ещё незрелая волчья семья. Наступит короткое, но жаркое лето, они уйдут из стаи, будут охотиться и жить парой, чтобы уже следующей зимой, создать полноценную семью.
А пока, надо дожить до этого лета. И, не только им.
Эти зимние месяцы и начало весны стали для волчицы самыми тяжёлыми. Постоянное чувство голода не оставляло её. За это время ей всего пару раз довелось засыпать сытой.
Первый раз, когда стае удалось загнать старого лося в бурелом, где рога и копыта  уже не могли спасти его. Ей не достались лучшие куски, но всё же, несколько дней она была сыта.
Второй раз волчьей стае помог случай.
Только ранив крупного быка, охотник пустил за ним собак, а сам начал преследовать подранка на лыжах. Крупным махом, задрав голову так, что рога почти легли на спину, лось бросился через широкую лесную прогалину к густому ельнику. Подгоняя себя громким лаем, следом за ним, мчались три лайки охотника. Всё это происходило на глазах оголодавшей к тому времени волчьей стаи, притаившейся среди заснеженных кустов.
Кто, или что, бросило их вперёд на перехват лося, не суть важно. То ли вожак, то ли голод?! Не обращая внимания на собак и человека, охватывая сохатого полукольцом, стая бросилась наперерез лосю.
Увидев волков, собаки остановились, прекратив погоню. Только злобно лаяли им вослед, а повернув морды в сторону приближающегося хозяина взлаивали, как бы испуганно вопрошая: «Что нам делать?». А что можно сделать в таком случае? Только одно – как можно быстрее убраться подальше от этого места. Подозвав свистом собак к себе, грязно матерясь, понимая всю бесполезность, мужик всё же пустил заряд картечи в сторону серых бандитов и, взяв собак на поводки, поспешил скрыться в лесу, откуда и появился.
Раненый и обречённый лось в последний момент жизни всё же сумел достать рогами молодого и неопытного волка, отбросив его от себя далеко в сугроб. И, пока жалобно скуля по-собачьи, серый собрат зализывал сильно порванную ляжку, стая приступила к дележу добычи. Тогда они пировали у туши лося до глубокой ночи, насытившись на несколько дней вперёд.
В остальные дни основной пищей волчицы были мыши. С каждой неделей она всё больше и больше тяжелела. Брюхо отвисло, соски набухли, морда зверя ещё больше заострилась, участвовать в охоте всей стаи ей становилось всё труднее. В таком состоянии выследить и загнать беляка, было невозможно, и она отказалась от этих попыток. Осталась только охота на мышей. Целыми днями она рыскала по лесу, ловя малейшие шорохи доносившиеся порой из-под толщи снега. В тёмное время выбиралась в открытое поле, где оставались засыпанные снегом и забытые людьми, несколько малых стожков сена, которые и облюбовали для зимовки мыши.
В обычном, нормальном состоянии, волчица могла с лёгкостью обходиться без еды дней пять и более, но сейчас, не могла этого допустить. Ей надо выжить не только самой, но выносить и произвести на свет здоровое потомство.
Вот и в тот предрассветный час она проснулась первой. Отряхнула шерсть, потянулась, прогибаясь телом так, что соски на брюхе коснулись утоптанного снега и медленно, тяжело ступая, направилась к родничку. Стая спала.
И, только две пары ресниц у зверей слегка дрогнули – это вожак и его подруга наблюдали за пришлой волчицей. Но ничего нового и необычного, всё, как и всегда в последнее время. Напившись, она какое-то время посидела в задумчивости, а затем, по натоптанной тропинке стала подниматься вверх по склону балки. Тишина и покой в зимнем лесу в этот предрассветный час ничем не нарушалась. Глаза зверей смежились, погружая их в последнюю дрёму наступающих суток.
Охота в лесу была не очень удачной. Волчица ещё никоим образом не заглушила голод, а темень ночного леса уже быстро сменялась серой блеклостью подкрадывающегося рассвета. Что и подгоняло её к опушке леса, за которой и простиралось белое с налётом бледно-голубого оттенка в преддверии утра, снежное поле, с затерявшимися там стожками сена – лучшими в последнее время местами её охоты.
Оставалось сделать всего пару шагов, но нет, она села за кустом и, подняв острую морду, втянула ноздрями воздух, принюхиваясь и напряжённо вслушиваясь. И не напрасно.
Лёгкий шорох санных полозьев по снегу, мягкая поступь конских копыт, лёгкое пофыркивание лошадей, еле слышимый говор людей и чьё-то учащённое дыхание, всё это, чуткое ухо зверя уловило на большом расстоянии. Волчица легла на брюхо и, притаившись за кустом, напряжённо вглядывалась в сторону зимней дороги, что проходила по дальнему краю поля, а затем, плавной дугой втекала в лес, рассекая его в этом месте, как бы на две части. И вот они показались.
Тёмными пятнами на белом, в зыбком, предрассветном мареве – трое розвальней с людьми и собаки рядом. Много собак, больше чем людей! Они бежали, вывалив мокрые языки на длинных поводках за санями и вровень с ними. Глаза волчицы неотрывно следили за силуэтами, пока они не скрылись за кромкой леса. Пока лес, как бы не втянул их в себя, поглотил. Всё это было далеко от неё и не опасно сейчас. Но, что делать с тревогой, даже страхом, подступившими к зверю? Их приглушил и победил – голод. Он был сильнее.
Ещё твёрдый, снежный наст выдерживал её, Только слегка потрескивал местами, лапы не проваливались. Опустив хвост, она бежала, как можно быстро и только отвисшее брюхо, угрожающе раскачивающееся при каждом шаге, норовило завалить волчицу на бок, мешало бегу.
Серое на чистом, белом и, начинающим уже искриться под первыми лучами рассвета, нарождающегося за тёмными силуэтами верхушек высоченных елей. Видимая отовсюду - она бежала. Не могла, не бежать!
Обследовав поочерёдно все заснеженные стожки сена и, утолив голод несколькими зимними «квартирантами», волчица возвращалась к стае. Стремительно набирающий силу рассвет подгонял зверя, торопя его уйти с открытого пространства, спрятаться в лесу. В том лесу, над дальней кромкой которого, в светлеющем небе уже кружили потревоженные вороны, чьё карканье долетало и до уха волчицы. Она прибавила в беге и на опушке, прежде чем скрыться за пушистыми лапами заснеженных елей, бросила взгляд вправо – большое расстояние делало фигурки людей двумя маленькими точками на белом и они двигались в сторону волчицы. Поджав хвост, она юркнула под еловую лапу. Подтаявшая под первыми лучами солнца снеговая накидка сорвалась с одной из верхних лап ели и, дробясь о снежный наст, громко шлёпнулась позади волчицы. Испуганно припав на задние лапы, она обернулась, а через мгновение уже бежала к логову стаи.
Первыми, кто её встретил, были сороки. Звонко треща, семейка скакала по сухим веткам бурелома, окружавшего балку. То и дело, дёргая длинными, чёрными хвостами, перепархивая с места на место, они звонко что-то вещали, порой захлёбываясь от возбуждения в тревожном стрёкоте.
Как ей показалось, стая даже не заметила её возвращения: «Вернулась, ну и ладно». Волнения среди волков не наблюдалось. Новость, принесённая белобокими сплетницами, никого не пугала.
«Люди и собаки в лесу, подумаешь, какая новость?! Лес огромен, всем места хватит. Встречаться мы не собираемся. Уйдём отсюда, а потом вернёмся. Преследовать нас бесполезно, ни человек, ни собака не может столько бежать без остановки, как мы, да ещё зимой».
Волчица прошла к родничку и долго утоляла жажду, потом легла на брюхо и стала вылизывать передние лапы. Пока охотилась в поле на мышей, снежный наст под первыми лучами солнца подтаял, проваливаясь, она в нескольких местах до крови поранила лапы о жёсткую кромку и сейчас зализывала эти ранки.
Всё, что произошло через некоторое время в лесу, было для волчьей стаи впервые, непривычно и страшно. Ещё где-то далеко, вдруг раздался грохот, долетели крики людей и лай множества собак. Испуганно вскочив, кто-то из зверей, вздыбил шерсть на загривке, рычал. Другие, испуганно зажав хвосты между задних лап, злобно скалились, повернув головы в одну сторону. Сороки в панике метнулись вверх и, раскачиваясь, взгромоздились на макушки елей, предпочитая наблюдать за происходящим издалека. Лес не просто ожил, он буквально взорвался страшными звуками, катящимися по нему.
Стая сгрудилась возле вожака. Нет, они не сидели на месте, наоборот, все были в хаотичном движении, как бы кружа вокруг него. Он лидер, вожак, отвечающий за стаю, они доверяют ему и он должен принять решение. 
Только два хищника не метались в нерешительности и страхе непонимания происходящего, они просто стояли рядом, наблюдая за поведением стаи и вожака, а молодая волчица металась то к своему дружку, нервничая, тихо рычала, заглядывая ему и волчице в глаза, то бросалась обратно к своим.
За короткое время волчица с сородичем второй раз оказались в таком положении и страшные звуки облавы, широким полукольцом накатывающиеся на логово, им были знакомы. Они уже пережили подобное совсем недавно.
Наконец, вожак принял решение и повёл стаю вверх - к выходу из балки. Волчица бежала замыкающей, а сороки, перелетая с макушки на макушку деревьев, следовали за хищниками, оглашая окрестности звонкой трескотнёй. Самым коротким путём вожак вёл стаю к опушке леса. Имея фору в расстоянии и во времени перед загонщиками, он хотел вывести волков в открытое поле. Пересекая его, хищники будут в недосягаемости для людей и собак. Если псов спустят с поводков, то стая уведёт своих дальних родственников, служащих людям за ежедневную миску похлёбки, к темнеющему вдалеке лесу, где и растерзает предателей. 
Уже видны просветы между деревьями, ещё намного и, волки вырвутся из леса на открытое пространство заснеженного поля. Вот и кусты опушки, но что это?! Звери резко тормозят, глубоко зарываясь лапами в снег. Ужас в глазах, злобное рычанье взрослых особей, смешалось с испуганным повизгиванием молодняка. На кустах и между ними плещутся на утреннем ветру алые языки пламени, преграждая им путь к спасению.
Волк – сильный, вольнолюбивый, смелый и наглый порой до безрассудства зверь. Но он, как и всё живое на земле, боится огня. Волк готов вступить в схватку с любым зверем, он может броситься на вооружённого человека, но он никогда не пойдёт грудью на пламя, он бежит от него. С первым глотком молока  матери-волчицы входит в него этот непреодолимый ужас перед всепобеждающим огнём, и перебороть его, почти невозможно.
«Вперёд, быстрее! Надо убежать от огня, опередить его. Должен же он где-то кончиться?!», - и ускорив бег, кося глазом на колеблющиеся на ветерке красные лоскуты, вожак повёл стаю дальше вдоль опушки.
Для волчицы всё страшное, вновь повторялось. Если в первый раз, спасая не только свою жизнь, но и те жизни, что только зарождались в ней, она ослушалась своего волка-вожака, то теперь, в чужой стае, она уже знала точно, что будет делать.
И вот уже в просветах между кустами не видно поля. Изгибаясь дугой, опушка вывела зверей к широкой лесной прогалине, на которой они совсем недавно пировали, перехватив у неудачливого охотника лося-подранка. Ещё несколько десятков метров бега и языки пламени на кустах пропали, но затем вновь появились. Вожак остановился. Учащённо дыша, волчья стая сгрудилась вокруг него, затем устремились за ним назад, к тому месту, где не было огня.
Не более ста метров заснеженного пространства с кучкой редких кустов на нём, отделяли зверей от продолжения лесной чащи. Слабый ветерок дул зверям в спину, слабо шевелил шерсть на загривках, мешал ловить запахи, а лай собак и крики людей неумолимо приближались.  Задрав морду, вожак принюхивался, затем сверлил жёлтыми глазами тёмную кромку леса напротив. Опасность нарастала, надо на что-то решаться. Стая ждала и верила ему.
Верили все, кроме двух пришлых зверей.  Волчица вдруг резко развернулась и побежала назад, за ней сорвался с места и молодой сородич, оглядываясь на бегу. Его подруга в страхе и нерешительности заметалась, вначале бросилась за ним, потом назад к стае, а когда спины убегающих волков скрылись за кустами, наконец-то решилась – помчалась догонять друга.
Они теперь бежали почти навстречу загонщикам. Вновь, теперь уже справа, за «огненными» кустами виднелось заснеженное поле. Волчица резко свернула, ускорилась и прыгнула, как показалось молодой спутнице, прямо в «пламя». От ужаса увиденного, она зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела своего друга в прыжке над алыми языками и волчицу, бегущую уже по полю. Она осталась одна по эту сторону огня, наедине с надвигающимся лаем псов и криками людей!
Приземлившись в снег, её друг обернулся, ободряюще, призывно зарычал, и она решилась – бросилась к кустам, прыгнула, зажмурив от страха глаза.
Потом они бежали бок о бок, проваливаясь в снег, не чувствуя боли в лапах от острых кромок жёсткого наста - догоняли волчицу.
Натянутый между кустами шнур с лоскутами красных тряпиц, больно хлестнул её по соскам отвисшего брюха. Не обращая внимания на боль, она бросилась в поле к хорошо известной ей ложбинке. За многие часы ночной охоты на мышей, она изучила поле и знала о существовании этого спасительного сейчас места. И как только, утопая по брюхо в снегу, они оказались в низинке, справа, за поворотом опушки леса, на лесной прогалине, всего в нескольких сотнях метров от них, где волчья стая, ведомая вожаком, выскочила на открытое пространство, грянули выстрелы.
Злобное рычание, отчаянный визг боли и страха, предсмертные хрипы и опять выстрелы, выстрелы вперемежку с заполошным лаем собак. Там смерть начинала править кровавую тризну, организованную людьми. Под пулями и картечью погибали волки. Погибали только за то, что они – волки.
И когда выстрелы станут реже, а затем вообще прекратятся, псы будут хватать разгорячёнными пастями снег вперемешку с кровью своих ближайших родственников, будут слизывать со снежного наста ещё тёплые, алые капли.
В заснеженной ложбинке рычала волчица, а молодой волк, прихватив зубами, загривок подруги, прижимал её голову к снегу. Молодую волчицу трясло от ужаса, и она порывалась броситься вон из укрытия в открытое поле, спасаясь бегством. Допустить этого, было нельзя. Люди обнаружат их и пустят вдогон собак. Они более лёгкие, снежный наст держит их, и уйти от преследования не удастся, по крайней мере, тяжёлой волчице – точно.  Навалившись на молодую волчицу грудью, не размыкая пасти, волк держал подругу. И только когда стихли звуки выстрелов, а дикая дрожь в теле волчицы начала затухать, он разжал челюсти и, успокаивая волчицу, шершавым языком вылезал ей загривок. Так и лежали три волка в снегу положив морды на вытянутые передние лапы, чутко прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг их убежища. Слышали они и хруст снега под ногами двух человек, медленно шедших вдоль опушки леса.
Старик в длинном армейском тулупе и парнишка лет четырнадцати-пятнадцати в черной телогрейке, перехваченной, чтобы не поддувало, отцовским армейским ремнём, шли вдоль опушки леса, сматывая в огромный клубок шнур с красными лоскутами ткани. Заметив цепочку волчьих следов, старик остановился и опустился в снег на корточки, снял рукавицу и, махнув ею, крикнул, подзывая паренька:
- Серёга, подь-ка сюда! Смотри, такое редко можно увидеть. Волки ушли от облавы через флажки!
- Да и бог с ними, деда. Ушли и ушли. Пойдём быстрее, немного уже осталось нам. Замёрз я. Пошли, дед!
Утренняя позёмка слегка замела следы и как опытный охотник, старик, пригнувшись ниже, сильно подул в одну из более крупных и чётких вмятинок в снегу. Приглядевшись, вновь подозвал парнишку:
- Смотри, Серёга, какой интересный след!
- Что в нём особенного, - след, как след, - недовольно пробормотал Серёга, подойдя к старику.
- Да не скажи! Видишь небольшое углубление в центре? Видно на подушечке волчьей лапы, то ли родинка есть, то ли бородавка. Приметный след, меченый зверь ушёл.
- Ой, да ладно тебе дед! Пошли быстрей! Наши настреляли там волков немеряно, завалят сейчас ими все сани, тебе и сесть-то будет некуда. Мне-то ладно, я пробегусь, хоть согреюсь, а ты, пешедралом, что ли будешь топать?
- Ладно, пошли, - поднимаясь и отряхивая снег с колен, согласился старик.
Отошёл на несколько шагов и оглянулся, всматриваясь в смутно темнеющую на искрящемся белом, цепочку следов. Вздохнул и сказал тихо, но утвердительно:
- Умный зверь. Такой должен жить!
Волки не покидали своего убежища до самой темноты. Тронулись в путь только с приходом ночи. Передвигаясь только в тёмное время и отсыпаясь днём, забравшись в самую непроходимую чащу леса, им предстояло пройти не одну сотню километров строго на юг. Волчица вела их туда, где весна уже начинала праздновать свою победу над зимой, где освободившись от снега, парили под солнцем холмы и пригорки, где вербы готовилась распустить пушистые почки. Она вела молодых волков в свой лес, в свой дом, где и появятся на свет её волчата. Правда, дом ещё надо было найти, но в своём лесу, всё должно быть проще. Волчица торопилась, как могла.

Очнувшись от зимней спячки, старый и чистоплотный барсук, первым делом принялся наводить порядок в своей обширной норе: выбросил из просторного зала старую подстилку, затем натаскал туда же новой сухой травы. Заботы о наведении порядка в жилье, заняли слишком много времени и ему - не любителю появляться в светлое время суток в лесу, пришлось всё же заняться поисками пищи ранним утром.
Слегка подкрепившись, теперь он торопился домой, попутно обследуя пни и поваленные деревья, отдирая местами трухлявую кору в поисках личинок.
На склоне небольшого холма с торчащими из земли валунами, старыми соснами, прижившимися между ними и густыми зарослями колючей малины, под корнями столетнего дерева, прикрываясь от постороннего взгляда кустами, и была у барсука обширная нора – куда он сейчас так и спешил.
Маленькие подслеповатые глазки животного, в отличие от великолепного нюха, не были главным подспорьем в его жизни. А потому, опасность он вначале учуял и только потом увидел, но то и другое, было слишком поздно – дорогу к норе, ему преграждала волчица. Вздыбив жёсткую шерсть, демонстрируя ещё не затупившиеся от старости резцы, барсук попятился и в тот же миг, услышал за спиной тихое рычание. Два молодых волка отрезали ему путь к отступлению.
Положение было безвыходным – три на одного. Но и сдаваться без боя, зверёк не собирался. Злобно шипя, он начал яростно скрести большими и острыми когтями землю, которой прорыл за свою жизнь не одну сотню метров, а уж вспороть напоследок одному из волков брюхо – мог запросто!
Понимала это и волчица. Ей драка и барсук, как добыча, были совершенно не нужны. Рисковать потомством она не собиралась. Напугать, прогнать барсука от норы, вот, что ей нужно. Припав на передние лапы, она слегка подалась вперёд, злобно зарычала, звонко клацнули страшные клыки. Барсук отпрянул назад, а молодые волки за его спиной, немного расступились. Зверёк это заметил. Волчица ещё более злобно повторила угрозу, а её сородичи вновь расступились, как бы предлагая барсуку воспользоваться бегством. Дожидаться очередного приглашения не стал. Яростно шипя, серо-белым клубком, он бросился в колючие кусты малинника. Бежал, испуганно сопя носом и не оглядывался. Теперь его ждали заботы о поиске нового благоустроенного жилья.
Так, без драки и крови, волчица получила для себя просторное, сухое логово, в котором надо только слегка расширить лаз и тоннель, к большому помещению, где на сухой подстилке из трав, она и родит в ближайшее время своё первое потомство. В своём доме и в своём лесу.

Их было четверо. Четыре маленьких тёплых комочков с розовыми носиками. Вылизав волчат, она лапой подгребла их к тёплому брюху с набухшими сосками. Почувствовав, что малыши принялись сосать, волчица в истоме уронила голову на травяную подстилку и, мгновенно уснула. Первые роды дались ей нелегко. Она очень устала.
Проснулась, когда лишь поняла, что волчата вновь тычутся носиками ей в брюхо, ища соски. Активничали только трое. Четвёртого волчонка она подтолкнула носом, стараясь разбудить его, затем лизнула и только тут поняла, что малыш не дышит, а тельце уже успело слегка остыть.
Потеря своего волка-вожака, ужас двух облав, а главное, полуголодная зима в чужой стае, сделали чёрное дело – один из помёта был чересчур слаб и не выжил.
Дождавшись, когда троица крепышей, насосавшись вновь уснёт, она тихо поднялась с подстилки. Осторожно прихватив тельце малыша пастью, выбралась из норы.
Начинало темнеть, первые тусклые звёзды и серп бледно-жёлтой луны, уже взбирались на небосвод.
Отбежав несколько десятков метров от логова, волчица положила тельце малыша в траву и, мощно работая передними лапами, начала рыть глубокую ямку под разлапистой молодой елью. Затем перенесла его и бережно опустила. Закапывала лапами, каждый рыхлый слой,  долго и тщательно приминала носом. Закончив, не очищая прилипшей земли, поджав хвост, понуро опустив голову, она отбежала в сторону и села на краю небольшой полянки. Долго сидела недвижимым сфинксом, сливаясь с тёмно-серым мраком надвигающейся на лес ночи. Затем подняла морду вверх и лес огласился коротким волчьим воем – воем горя и отчаянья.
Испуганно пискнув, беличья семейка стремительно бросились вверх по стволу к дуплу. Старый ворон, собиравшийся уже, было задремать, недовольно громко каркнув, перелетел повыше.
Горе оно и есть горе, никому не хочется оказаться рядом с ним, а тем более, когда оно у хозяйки леса.

Раннее летнее утро.
Нежась в ласковых лучах утреннего солнца, с наслаждением смоля самокрутку душистого табака, пачкой которого деда одарила жена кума, которому врачи запретили курить после операции, Захар сидел на крылечке.
Всполошившийся, молодой петух соседки, хлопая крыльями, взлетел на забор и сиплым со сна голосом закукарекал.
- Вот дурила! Проспал зорьку дармоед, и какого лешего она тебя только держит?! – возмутился Захар, обращаясь, как бы к бабке Авдотье.
- От лапши с твоими потрохами в супе, толку-то больше будет, а ну пошёл отсюда, дармоед сипатый, - и дед махнул цигаркой в сторону горлопана.
Тот слетел в свой огород и, недовольно тряся красной бородой, помчался в курятник. Похоже, нелюбовь и них была взаимной.
Звякнула щеколда на калитке в дальнем конце улицы. Приложив ладонь козырьком ко лбу, дед перенёс своё внимание в противоположную сторону. Застёгивая на ходу брезентовую куртку, поправив на плече ремень дробовика, держа в руке большое лукошко и шлёпая по икрам ног голенищами резиновых сапог, по улице, шёл Николай.
Сплюнув в пустую консервную банку из-под «бычков в томате», что служила ему пепельницей и, затушив о плевок окурок, покряхтывая, Захар поднялся с крыльца и направился к своей калитке.
- Что-то ты раненько сегодня поднялся, похоже, по ягоды собрался? -  приветствовал он вопросами Николая.
- Да, малина, говорят, пошла в лесу, вот и хочу по холодку до обеда управиться, - тряхнув лукошком, подтвердил Николай.
- Это точно, жара стоит уж почитай дней десять, ягоды полно должно быть.
Дед задумчиво почесал пятернёй затылок и продолжил:
- Варенье-то у меня ещё с прошлого года осталось, а вот свеженькой малинки … хочется. - Пойти мне, что ли с тобой?
- Так, дед, ты быстрей думай! Я же говорю, мне к обеду надо вернуться, дожидаться тебя не буду.
- А чего тут решаться, я мигом, - и, Архип засеменил к крыльцу.
Вдел ноги в резиновые сапоги, что всегда стояли в сенях, прихватил в кладовке небольшую корзинку и минут через десять, они уже были на околице деревни.
К лесу шли полем. Высокая, ещё не поникшая от зноя трава, при каждом шаге упруго хлестала по сапогам. Разнотравье в утренней свежести купало их ароматами, где запахи полыни, хоть и главенствовали, но были не такими навязчиво горькими, какими они станут ближе к полудню. Над головой яркое, голубое, ещё не выгоревшее от зноя небо без единого облачка. Сплошная благодать летнего утра.
Глубоко вздохнув и широко разведя руки в стороны, как бы желая обнять всё это пространство: поле, темнеющий впереди лес и высоченное небо, светлея лицом от блаженной улыбки, дед Архип воскликнул, обращая лицо к только-только взбирающемуся на небосвод солнцу:
- Господи, как же хорошо у нас летом! Век бы жил здесь, Господи!
Хмыкнув, Николай ответил ему:
- Так и живи здесь, коли лучших мест не знаешь.
- А я и живу, каждому дню радуюсь, сколько их мне осталось-то? Я на своём месте живу. Каждому оно отведено, вот только не каждый это понимает.
Николай скривил губы в ухмылке, но промолчал. Какое-то время они шли молча. Ещё раз, осмотрев совершенно чистый горизонт, старик уверенно изрёк:
- И всё же сегодня будет дождь, хороший ливанёт, пора ему быть. - Мой барометр меня никогда не подводит, -  и в подтверждение сказанного, похлопал себя по колену правой ноги, на которую он еле заметно прихрамывал с самой зимы. После того случая, когда сани, перевернувшись, придавили ему ногу и он остался один на один с волчьей стаей и со своей «крестницей» - волчицей.
- Не думаю, слушал вчера вечером новости, ничего нам не обещали, - возразил Николай.
- А ты больше их слушай. Где они, а где мы?!
Вдруг Николай остановился и, сдёрнув с плеча дробовик, прошептал, указывая свободной рукой направление:
- Смотри!
Впереди, метрах в тридцати, припадая на лапку и распустив по траве одно крыло, быстро ковыляла серенькая перепёлка, а в небе над ней, уже сложив крылья, камнем пикировал коршун. Вот уже выпущены страшные когти и кажется, что птахе их не миновать, но в последний миг, она юркнула в сторону, а стервятник, чуть не врезавшись грудью в землю, злобно заклокотав горлом, взмыл вверх, заходя на новый круг.
Отбросив кошёлку, Николай, опустился на одно колено, вскинул ружьё и начал целиться, но не вверх. А коршун уже вновь падал на жертву.
Ребром ладони снизу вверх, Архип успел ударить по стволу и тут же грохнул выстрел. Заряд дроби ушёл в небо, вышибая из хвоста разбойника пару перьев. В ужасе, коршун вначале бросился в сторону, а затем, начал штопором ввинчиваться ввысь. Птаха же, мгновенно излечившись от хромоты, стремительно бросилась к ближайшим кустам на опушке леса.
- Сволочь, ты что творишь? – закричал старик на Николая.
Тот вскочил. Белки глаз в кровяных прожилках лезут из орбит, губы подрагивая, кривятся. Со всего маху он ткнул старика кулаком в грудь. Архип завалился на хилый зад, затем на спину, задрав вверх ноги в старых резиновых сапогах. А Николай, стоя над ним, брызжа слюной, орал:
- Старый пень! У меня в руках ружьё и ты меня ещё будешь учить, в кого мне стрелять?! Сейчас, как врежу ещё разок!
Замахнулся, но не ударил, отступил на шаг, зло продолжая:
- Нет, я должен был подранка коршуну отдать?! Так что ли?
Перевернувшись на бок, потирая ушибленную грудь, медленно поднимаясь на ноги, старик ответил:
- Дурак ты Колька. - Нелюдь ты. - Она не подранок, только прикидывалась им, уводила, таким образом, коршуна от гнезда с птенцами, а ты хотел по ней дробью ударить! - Много ли навару хотел получить с птахи? - А вот птенцов осиротил, погубил бы – это точно. – Душегуб ты Колька, а не охотник.
- Ты поосторожней дед словами бросайся, а то, ведь могу и добавить! - вновь окрысился на старика Николай.
- Это точно, ты можешь! - А словами я не бросаюсь, говорю только то, что есть в тебе.
Нагнулся, подбирая откатившуюся в сторону корзинку и повернувшись к Николаю, закончил:
- Не пойду я дальше с тобой, нельзя с таким ходить, - и, потирая ушибленное место, направился назад, в сторону деревни.
Шёл неспешно, а в спину ему ещё долго неслось:
- Да пошёл ты …! – Не очень то и хотелось! – Подумаешь, тоже мне, знаток ещё нашёлся.
Доносились обрывки и более грязных фраз, слабо разборчивые на таком расстоянии.

К разгару лета волчата подросли и уже не нуждались в молоке матери, что совершенно не уменьшило забот волчицы, скорее, наоборот. Ежедневно она рыскала по лесу и полю в поисках пропитания теперь не только себе. Не брезговала во время охоты любой добычей: будь то мышь-полёвка, или уж, бесшумно ползущий в траве к озеру, иногда попадал в волчьи лапы зазевавшийся, любопытный суслик в поле. Вот и сегодня, выбравшись из норы ранним утром, к полудню, в поисках добычи она обследовала большой участок леса, приглушив за это время голод всего лишь парочкой мышек, а принести волчатам что-либо в зубах, было нечего. Просыпавшийся и оживавший птичьим гомоном по утрам лес, к полудню, утомлённый жарой и духотой, стоявшей уже несколько дней подряд, затихал. Всё живое, исключая трудяг пчёл, сновавших от цветка к цветку, замирало, прячась в тень, норы и щели.
Осторожно ступая по сухой хвое сосен и елей, толстым, рыжим ковром покрывающим землю под деревьями, волчица вышла к опушке небольшой лесной поляны. Чуткое ухо хищника уловило еле различимые звуки в вышине и ещё очень далеко от леса. Подняв морду, волчица жадно втянула ноздрями разогретый воздух и даже через своеобразный коктейль запахов от разомлевших в жару трав, уловила тончайшие струйки свежести, гонимые вперёд, надвигающимся дождём. А скорее всего, не дождём, а грозой и всё остужающим ливнем.
Выбрав молодую и разлапистую ель на опушке поляны, волчица легла под её нижней лапой, чтобы немного отдохнуть и переждать ливень.

В лесу тихо и душно. Слои прошлогодней листвы и хвои сухи и, готовы вспыхнуть от малейшей искры, как порох. На опушке, молодая берёзка - её листочки, уставшие бороться с обжигающими лучами солнца, свернулись в трубочки, спасая нежность  зелени. На поляне, истомлённая солнцем трава, слегка поникла. Всё плывёт в зыбком, призрачном мареве, исходящем от раскалённой земли.  Только неутомимые труженицы-пчёлы  снуют, перелетая с одной головки цветка на другую. Недовольно жужжат, не чувствуя упругости стебельков, склоняющихся под их весом всё ниже и ниже.
В небольшом овражке, под старым пнём, возле лаза в нору - лисье семейство. Клочья линяющей шерсти на боках и хвосте лисы. Изнывая от жары, вывалив язык и учащённо дыша, мамаша развалилась на боку. Ближе к пню, лениво барахтаясь, изредка тихо потявкивая, играют три лисёнка. Кругом тишина, покой и зной. Над головой белёсый, раскалённый небосвод и, ни малейшего дуновения ветерка.
Маленькое, пушистое облачко появляется на горизонте. Тихо наплывает, постепенно разрастаясь и густея на глазах. А вот и он – разведчик, лёгкий ветерок-шалун пробегает по макушкам ёлок, разлохмачивает кучерявую причёску молодой берёзки. Бросается вниз к травам, причёсывая их. Всех успевает предупредить: «Гроза идёт»!
Недовольно жужжа, труженицы пчёлы бросились в рассыпную. Колокольчик медленно закрывает лепестки, пряча чашечку с пыльцой, зная, что пчёлы обязательно вернутся. Крупный, чёрно-жёлтый шмель, вьётся над трухлявым пнём, выбирая убежище. Недовольно гудит, протискиваясь в глубокую щель. Лиса поднимает морду, принюхивается. Тявкнув на лисят, загоняет потомство в нору. Забирается сама, оставляя снаружи только острую мордочку с торчащими домиком ушами.
Уже не маленькое, а внушительное, тёмное, набухшая влагой туча, надвигается на солнце, перекрывает его.  Не шалунишка, а мощный порыв ветра начинает трепать кроны деревьев. Клонит к земле податливые травы. Всполохи ещё далёких молний, зигзагами расчерчивают небо, слышатся раскаты грома.
И вдруг пауза. Тишина. Всё безмолвствует.
В этой тишине первые, крупные капли, звонко бьют по листве. Прозрачными жемчужинами они вонзаются в тропинку на опушке леса, поднимая небольшие фонтанчики пыли.
Грохочет гром, всполохи молний рвут «простыню» небосвода. Ливень обрушивается на иссушенные многодневным зноем  лес и землю.  Она, так долго ждавшая его, пытается впитать влагу, но через несколько минут захлёбывается, покрывается лужами. Капли с силой вонзаются в них, пузыря поверхность. Сумрак, шум низвергающегося потока воды. Мечутся молнии. 
Всё заканчивается неожиданно, как и начиналось.
Тишина. Прибитая ливнем трава, льнёт к земле. Слышно, как тонкие ручейки воды, струясь с верхнего яруса листвы, на нижний, постепенно стихают. Лопаются последние пузыри на лужах.  Редкие капли, срываясь, звонко бьют по наковальне листьев. Последние клочья облаков сползают с солнца и бросаются в погоню за тучей. Пустая, «металлическая бочка грома» гатится всё дальше и дальше. Поляна переливается нестерпимыми для глаза бриллиантовыми искорками капелек воды. Вот ещё одна медленно скатывается с мясистого листа лопуха и, ударившись о камешек, взрывается блестящим фейерверком.
Мохнатый шмель, не спеша, выбрался из щели, вполз на верхушку пня. Обтёр лапками крылышки и, расправляя их, выставил на просушку. Шустрая малиновка, вспорхнув на ветку берёзы, весело зазвонит в серебряный колокольчик. Из кустов, ей радостно вторит щегол: «Гроза прошла!»
Летний ливень обилен и скоротечен. Омыл дороги, травы, листья деревьев, промочил землю на пару вершков и помчался далее, погромыхивая раскатами грома. Смоченная земля запарит тёплой влагой, поникшие травы и цветы свежим дурманом запахов.
Ошалевший от многодневной дневной жары и душных ночей, сверхосторожный глухарь, трепеща жёсткими крыльями, сорвался с макушки дерева и грузно приземлился на поляне, всего в нескольких метрах от ели. Не складывая крыльев, бесстыдно задрав хвост, демонстрируя пуховой подбой, прикрыв в блаженной истоме глаза, краснобровый красавец закружился в высокой траве, осыпая себя бриллиантовыми каплями влаги. Потеряв осторожность, взрослый косач продлевал удовольствие – принимал прохладный душ.
Несколько часов безуспешной охоты и вдруг, такая удача!
Бросок волчицы был стремителен, и лишь только молоденькая ель успела легонько погладить ей спину. Передние лапы зверя прижали крылья птицы к земле, грудь впечатала тушку во влажную землю, пасть сомкнулась на шее глухаря. Лёгкий рывок в сторону и клыки, как секатор в руках опытного садовника, отсекающего лишние побеги и слабые бутоны с розового куста, чтобы дать ток сокам к самому красивому цветку, срезали голову птицы. Упав в траву, она лежала теперь с широко распахнутыми глазами, в которых застыл не ужас, а только недоумение, настолько стремительно всё произошло.
Для волка добыть осторожного и пугливого глухаря это - большая удача.  Несмотря на своё название, птица «глохнет» только на короткие моменты во время свадебных токовищ, в другое же время, подобраться к взрослому косачу невозможно - очень осторожен.
Удобней прихватив пастью тушку птицы, высоко подняв морду, чтобы когтистые лапы глухаря не цеплялись за траву и кусты, волчица быстро побежала по направлению к озеру, где на холме, в зарослях колючей малины, в логове, что под корнями старой сосны, её ждали оголодавшие волчата. Им тоже нужны жизненные соки, и они не виноваты, что так уж устроен этот мир, что смерть одного, зачастую, даёт шансы на жизнь другим.
И в это же время, держа в одной руке корзину с малиной, придерживая другой ремень ружья на плече, тихо матерясь, когда колючки цеплялись за брезент куртки, из малинника вниз по холму к озеру, спускался Николай. Пить мужику, хотелось нестерпимо. Из рассказов деревенских об этих местах, он помнил, что где-то здесь должен быть родничок.
Округлой формы с низкими топкими берегами, поросшими редкими зарослями камыша и буйно разросшейся осоки, с каменистым носом холма сползающего к воде, из которого не по капле, а тонкой струйкой из-под камня, и бил родничок питающий озеро влагой. Слой чистой воды, а под ним, чёрная жижа ила, густея, переходившего в бездонную топь. То ли ещё озеро, или уже болото, трудно сказать, но стаи перелётных птиц никогда не задерживались здесь на отдых и кормёжку, облетая стороной.
Дурная слава об этом места у жителей близлежащих деревень, переходила из поколения в поколение. Мужики звали озеро «чёрным», а женщины чаще называли «змеиным». И оба названия прижились на десятилетия, если не более того.
Во всех лесах окрест деревни летом ягоды всегда было в достатке, но самый большой и плодовитый малинник, занимал каменистый холм над озером. Женщины ходили сюда редко, только в мокрое, или, как говорили ещё, гнилое лето, когда чтобы набрать полное лукошко в лесу, надо было потратить весь день. Вот в такие годы, облачившись в резиновые сапоги, они собирались ватагой человек в десять, уговаривали, обещая выпивку паре мужиков и, отправлялись к озеру. На опушке леса, ломая ветки, запасались палками, а подходя к малиннику, начинали кричать, бить ими по стволам деревьев, по камням, предупреждая и пугая змей, облюбовавших эти места. Переплетение корней сосен и малины, расщелины в камнях, высокая трава и главное – отсутствие людей, всё способствовало обитанию там - гадов ползучих. Серебристо-чёрных медянок, безобидных ужей, но были и гадюки.
Страх к змеям селится в наших душах с самого малолетства. С первых рассказанных бабушкой сказок, с наставлений родителей, когда мы оказываемся с ними в лесу и, это остаётся в памяти на всю жизнь. Страх и отвращение, к чему-то ползущему в траве, подталкивает нас, крепче сжимать палку и, не разбираясь, замахиваться на безобидного ужа, стремящегося спрятаться, уползти к воде. Трудно что-либо с этим поделать – это наша сущность, данная нам от рождения и многими из нас, усвоенная.
В малиннике женщины держались кучно, не разбредались по сторонам, ища куст, более красный от спелой малины. Старались быстро собрать обильную ягоду, не забывая при этом посматривать по сторонам и под ноги. И, всё равно, каждый раз, то тут, то там, раздавались испуганные вскрики и визг. Кто увидит хвост уползающего гада в расщелину камней, кого-то испугает уж, торопливо струящийся в траве вниз по склону холма к воде. Наполнив лукошки, все торопились убраться с берега «змеиного» озера, как можно быстрее, чтобы перевести дух уже на опушке леса.
«Чёрным» же озеро называли не столько за цвет.
С самого детства Архип помнил рассказы стариков, как ещё в царские годы сгинул в озере деревенский глухонемой пастушок, спасая из топи отбившегося от стада бычка. На берегу нашли только его холщовую котомку с краюхой хлеба, да стоптанные сапоги. Даже похоронить паренька по-людски не смогли тогда, как ни старались мужики достать тело баграми, ничего не получилось. Озеро не отдало свою жертву.
В годы лихолетья гражданской войны в этих лесах воевали, как за новую власть, так и за удержание старой. И звучали, бывало, на утренней зорьке расстрельные залпы на берегах этого озера. А могилок не рыли, ни те, ни другие, торопились, видно, скрыть свои чёрные дела – бросали тела в топь озёрную. Одни - потому, что в Бога не верили, не нужен он им был. А другие - за то, что убиенные были безбожниками. Им, мол, всё равно, где упокоятся.
Вот с тех лет и стали люди называть озеро - «чёрным».
И хорошо помнил Архип, как в пятидесятые годы, когда он только начинал служить лесничим, когда в селе не было ещё ни одной хаты с заколоченными крест нактест окнами, а над крыльцом сельсовета полоскалось на ветру красное полотнище, приехал к ним в деревню какой-то учёный из города. Выгрузил ему шофёр из кузова лодку резиновую да толстую катушку со шнуром и, железякой на конце. Для какого-то научного труда, интересовало человека озеро. Вот почему и приставили к нему в помощь Архипа.
Учёный осторожно грёб на лодочке по озеру, опускал в топь шнур с грузом, делал замеры и записывал всё в тетрадку. А Архип с мотком толстой верёвки сидел на берегу и тихо молил бога, чтобы этот очкарик не перевернулся. Правда, научные изыскания закончились очень быстро и весьма неожиданно для горожанина. Сделать замер в центре озера у него  не получилось – шнур на катушке оказался короток.
Выбравшись на берег, они с Архипом двинулись обратно в деревню. Научный работник был уверен, что ему обязательно помогут в таком, нужном для общества деле. А пока шли к деревне, рассказал, что озеро очень глубокое и имеет крутое, воронкообразное дно, до которого, он в центре, так и не добрался.
У сельсовета, как и в обычные дни, кто на ступенях, а кто на завалинке, восседали старики да старухи. Одни дымили махоркой, другие, лузгая семечки, обсуждали последнюю новость – появление в деревни странного, городского мужика. Поздоровавшись, учёный быстро скрылся за дверью сельсовета, а Архипа обступили земляки и, ему пришлось быстро ввести их в курс дела, как весьма необычного, так и неудачного для чужака.   
В те годы председателем сельсовета был ушлый и очень хитрый мужик. Выслушав учёного, он всё понял и решил поступить так, как это делалось в деревне испокон века - пусть решает деревенский сход. «Ты в свой город вернёшься, а мне с ними жить», - подумалось ему.
Объяснив учёному, что в его распоряжении такого инвентаря, как нужный для дела шнур, у него нет и, отродясь, никогда не было, он предложил обратиться к помощи жителей деревни. С тем они и вышли вместе на крыльцо.
Когда приезжий начал рассказывать обществу суть проблемы, как бы из уважения к постороннему человеку, деды даже притушили самокрутки в заскорузлых ладонях, а старухи прекратили на время плевать шелуху под ноги. Слушали спокойно и молча, вопросов не задавали. После того, как городской закончил рассказ и попросил помощи в осуществлении научной задачи, повисла длительная пауза, во время которой, семечки вновь полетели во рты старух.
В те годы, был ещё жив на деревне уважаемый всеми старик – кавалер двух солдатских Георгиевских крестов. Первый крест, он ещё за войну с японцем, а второй, уже за империалистическую - с немцами получал. И какое бы, хоть изредка, в советское время начальство в деревню не наведывалось, он кресты с застиранной, но всегда чистой рубахи не снимал, а наоборот, надраивал награды так, что они любому бросались в глаза. Начальство обычно кривилось, морщилось лицом, отводило глаза от кавалера, но молчало, помня, однако, что награды царских времён за мужество и отвагу, давно уже не в чести у властей.
Откашлявшись в кулак, сплюнув под ноги, вот и шагнул тогда дедок вперёд из толпы односельчан.
- Негодное дело затеял милейший! – обратился он к городскому мужику. - Почто чертей тешишь, да души людей, злой смертью почивших, тревожишь?  -  Живых смущаешь?! – спросил строго, вперив взгляд в переносицу городского умника.
И куда только делись  в этот миг сиплые хрипы в старческой груди, да шамканье, беззубого рта?! Продолжил, крепчающим ежесекундно голосом, будто дьяк голосистый да мощный во храме:
- Не будет тебе от нас помощи! - Езжай в свои кабинеты городские, а мы уж тут сами, без тебя обойдёмся. - Тут ещё наши пращуры поселились и всегда жили в мире с лесом и людьми. - Так и мы живём! - Езжай отсель! – решительно рубанул рукой воздух и тихо звякнул серебряными крестами, когда  повернулся спиной к крыльцу. На том и закончился сельский сход.
А утром следующего дня, когда учёный собрался уезжать из села, выяснилось, что ночью кто-то сильно порезал резиновую лодочку. Ох и ругался же умник, когда вместе с шофёром грузил её в кузов машины, присланной за ним из города! Грозил сельчанам и председателю, что доложит в городе, кому надо об их недостойном поведении и хулиганских действиях.
Но пронесло. Видно, этой научной экспедиции не придавали большого значения в городе. Или, начальство просто в очередной раз не смогло добраться до глухой деревеньки. Да и мало ли их таких?! А начальство – оно одно, на всех его не хватит.
Вот к лесному озеру с такой историей и спустился из малинника, что на холме, Николай. Ружьё прислонил к стволу дерева, корзинку с малиной поставил рядом. Достал из кармана куртки фляжку, свинтив крышку, ещё раз убедился, что она совершенно пуста и, определив на слух, где бьёт из-под камней родничок, направился в его сторону.
Присутствие человека в опасной близости от своего логова с волчатами, волчица учуяла ещё издалека. Ускорила бег, стараясь не хрустнуть ни единой сухой веточкой, не тревожа листвы кустов, она кралась на полусогнутых лапах ближе к человеку. Оставив в траве тушку глухаря, она легла на брюхо под кустом на расстоянии одного прыжка до дерева, к которому человек прислонил эту страшную и вонючую штуковину, несущую боль и смерть всему живому.
В отличие от Николая, чуткий слух зверя улавливал на таком расстоянии звуки, доносившиеся от логова, где волчата затеяли в отсутствие матери весёлую возню. Если же вдруг, кто-то из волчат более громко взвизгнет, или зарычит, а человек услышит их, то она не позволит ему приблизиться к дереву.
А пока, вздыбив шерсть на загривке, пригнув голову к земле и не сводя жёлтых глаз с Николая, волчица внимательно наблюдала за ним, через небольшие просветы в листве.
Держа пустую фляжку в руке, Николай попытался подойти к роднику справа от выступающего в озеро каменисто-глинистого и скользкого после ливня мыса. После первого же шага в чёрный ил, нога ушла так глубоко, что стало понятно – следующий шаг и, жидкая грязь хлынет в сапог. Чертыхнувшись, с трудом и громким чмокающим звуком, он выдернул ногу из грязи, выбираясь на берег. Зашёл с другой стороны мыса – результат не лучше. Два-три шага и ты окажешься в липкой чёрной жиже по пояс. Грязно ругаясь, проклиная всё и всех на свете, чуть не оставив в топи один сапог, Николай вновь выбрался на берег.
Пить хотелось нестерпимо, но и выходить на скользкий мыс, по которому надо было сделать всего шага три до родничка – рискованно. Звонкая струйка льющейся воды манила, сухая, шершавая, будто надраенная наждаком гортань, больно саднила. И он решился.
Шагнул широко, впечатывая рифлёную подошву сапога в глину. Оценивая взглядом, куда поставить другую ногу, выбрал густой пучок осоки и, стараясь поставить ногу на ребро ступни под траву, сделал второй шаг. Оставалось сделать ещё один, а затем, опустившись на корточки, можно и дотянуться до заветной струйки.
Что-то тихо треснуло под ногой. Это корень осоки не выдержал нагрузки и лопнул. Срывая траву и слой глины, нога стремительно скользнула вниз и в сторону. Теряя равновесие, матерясь, Николай взмахнул руками. Выскользнув из руки, кувыркаясь в воздухе, фляга взлетела вверх. Изобразив какой-то диковинный пируэт, то ли из области балета, то ли из фигурного катания, падая на мягкое место и заваливаясь на спину, Николай, как зимой с ледяной горки, ногами вперёд, полетел в воду, веером разбрасывая вокруг себя грязные брызги, а фляга, звонко чмокнув при палении, прилипла к глине.
Оказавшись по пояс даже не в воде, а в какой-то грязной взвеси, весь заляпанный ею, он с трудом, но развернулся лицом к родничку. Хотел шагнуть к струе ближе, но понял, что тем самым может выдернуть ноги из сапог, бывших ему, немного великими. «Потом придётся окунаться с головой в эту дрянь, чтобы достать их», - подумал и, просто нагнулся, протягивая грязные руки к струе.
Вымыл руки, обмыл лицо, сложив ладони ковшиком, набрал воды и, склонившись, жадными глотками начал пить. Не разгибаясь, повторил ещё раз и ещё, утоляя мучительную жажду.
Волчица вскочила и стремительно сменила позицию. Подбежала на полусогнутых лапах к началу косы и легла на брюхо всего в нескольких метрах, напротив человека, пьющего воду.
Николая выпрямился и испуганно охнул. В нескольких метрах от него - лежал волк. Невольно отшатнувшись, пытаясь сделать шаг назад, он просто завалился на спину. Ноги выскользнули из сапог. Липкий ил, не отпуская их, не позволил шагнуть назад.
Он молотил руками по грязной жиже и яростно матерился, стараясь принять вертикальное положение. А когда получилось, почувствовал некое облегчение; тяжести на ногах не было, можно более свободно двигать ими и, вот-вот они нащупают твердь под собою. Правда, грязная жижа была ему уже не по пояс, а по грудь.
Ударив рукой по поверхности, он послал грязные брызги в сторону зверя и заорал:
- Тварь, пошёл вон!
Страха небыло совершенно. Сейчас лето и Николай знал, что хищник не будет нападать на человека, а наоборот, постарается убраться подальше от него. Несколько грязных капель долетели и, морща брезгливо нос, волк приподнялся на передних лапах. И только теперь, разглядев на брюхе соски, Николай понял, что перед ним не волк, а волчица, что привело его ещё в большую ярость.
- Ах ты, сука! – Тварь поганая!  - Что зенки свои жёлтые на меня вытаращила?! – Я вот сейчас выберусь отсюда, шарахну-то тебе по глазищам! – Что, логово сучье, где-то рядом?! – Так я найду, весь твой выводок уничтожу. – Тварь!
Он ярился, заходясь в крике и ругани, а она, ни скалила клыков, ни рычала и глаз не таращила. Просто спокойно смотрела жёлтыми в лицо человека. И, было в этих глазах что-то непонятное для Николая, было некое знание, неведомое пока ему, что его ещё более бесило в своей временной, как казалось, беспомощности.
Сзади и левее, забурлило, противно забулькало. Николай, скосив глаза, увидел быстро набухающий мутный пузырь. Брызги от рук, попали на него, и он громко лопнул, обдав вонью аммиака.
Пригнув голову к земле и отвернув морду от болота, волчица несколько секунд пережидала, когда рассеется болотный газ, прежде чем, вновь жёлтые, спокойные глаза зверя встретились с глазами человека, в которых уже начинал плескаться страх.
«Сволочь, тварь! Она надеется, что я не выберусь отсюда. А вдруг она знает, что …! Нет! Нет, этого не может быть!» - паника начинает прессинговать, захлёстывая разум. Движения становятся суетливыми и не рациональными.
Руки тяжелеют, немеют от усталости, в ноги, не находящие опоры, впиваются мириады мельчайших иголок. Подлая змея-судорога, совсем рядом и, начинает накручивать свои кольца. Мысли бешено пульсируют, бьются в черепной коробке, кажется, ещё мгновение и она расколется, лопнет, как тот поганый аммиачный пузырь за спиной.
«А она смотрит и ждёт! Тварь, нет!»
«Ждёт и смотрит!» - тонкая струйка холодной воды, добравшись до верхней пуговицы брезентовой куртки, чуть брызнув в начале, уверенно заструилась на шею, обжигая её кипятком, как показалось Николаю.
И страх?
Нет, это ужас. Одного он парализует, сковывая по рукам и ногам, затмевает мозг. Другому даёт мощный импульс всплеску энергии в борьбе за жизнь, выбросу эмоций. С Николаем так и случилось.
Рывок вверх освободил грудь от чёрной жижи на половину, от напряжения, глаза вытаращены. Истошный крик, больно рванул грудь:
- А-а! – Люди, помогите!
И, прежде чем, опадая, погружаясь в топь ещё глубже, когда грязь уже коснулась подбородка, срывая голос на хрип, Николай прокричал неожиданное, наверное, в последней надежде, что он вернётся, не бросит его:
- Архип, помоги! – Помогите! – Люди!
Волчица вскочила. Навострив уши, повернула голову в одну сторону, в другую, прислушиваясь. Крики полоснули воздух, бросились  ввысь. Путаясь в ветвях и листве леса, растворяясь в душном, после ливневом мареве – истончились, затерялись, и наконец, пропали. Тишина вокруг.
Только в нескольких метрах, прямо перед ней – человек отчаянно борется за жизнь. Но, она знает …
Судорога, пронзая жуткой болью, скрутила мышцы ног в каменные жгуты, лишая их подвижности. Руки уже наполовину  в болотной жиже, кисти заполошно молотят по поверхности, разбрызгивая грязь. Николай пытался прокричать что-то ещё, но струя мути устремилась в его широко раскрытый рот. Очередной, инстинктивный рывок тела, позволил лицу подняться над поверхностью. Глаза в ужасе распахнуты и готовы выпасть из глазниц. Страшный, лающий кашель, рвёт болью грудь и гортань, далеко выбрасывая фонтаном и брызгами гадость из горла.
Волчица медленно попятилась от края мыса. Она знает, что озеро не любит и не умеет отдавать свои жертвы. Но будет наблюдать до последнего мгновения. Она должна убедиться, что опасность её логову миновала.
Каждый рывок вверх чреват падением вниз – в этот раз Николай погрузился с головой в топь, только запястья и кисти рук, оставаясь на поверхности, продолжали свою работу - судорожно перемешивая чёрную жижу, пытаясь поднять тело.
Задержать дыхание надолго невозможно, мозг отказывает человеку в этом. Воздух из лёгких рвётся наружу, грязная вода бурлит и пузырится над тем местом, где только ещё был виден лоб Николая. Запястья рук судорожно сжимаются в кулаки раз и другой, но вот и они, опадая, исчезают, проваливаясь в темноту. Мелкая рябь от последних конвульсий тела пробегает по поверхности озера, гася последние, мелкие пузырьки воздуха.
Был человек и, нет его!
И уже через несколько мгновений, гладь «Чёрного озера» была тиха и спокойна. Мелкая соломинка, покружив немного, прижалась к более крупной и затихла. Трепеща прозрачным пропеллером, радужная стрекоза зависла над ними, выбирая себе площадку для короткого отдыха.
Волчица, передёрнув телом, отряхнулась, приводя в порядок мех, слипшийся местами от дождя и, бросив последний взгляд на озеро, быстро побежала к кусту, возле которого оставила глухаря. Надо было спешить – голодные волчата уже заждались мать с охоты.

Вернувшись домой  после ссоры с Николаем, забросив в чулан корзинку и бесцельно потоптавшись в комнате - успокаиваясь, Архип заключил:
- Ну и ладно. Займусь делом.
А их в этот день, действительно, было много у него – к вечеру он ждал гостя. Неделю тому назад, заскочив на своём «Пазике» к ним в деревню, Петрович пообещал деду Архипу, что на выходных приедет к нему на рыбалку. Перебравшись в город на повышение по службе, бывший участковый из райцентра не изменил своим привычкам. Дважды в год, летом и ближе к осени, он приезжал к Архипу  – на сазана. К кому же ему ещё ехать, как не к бывшему леснику и более заядлому рыбаку, чем охотнику, знающему все заводи на речках, где в ямах отстаивается и жирует к осени эта крупная, вкусная рыба? Как можно отказать себе в удовольствии не только подсечь, но и ещё суметь вывести эту мощь в подсачник, или на берег? И Петрович, дважды в год себе в этом не отказывал, находя удобные моменты в своей милицейской службе. Отдохнуть душой и телом в разговорах под водочку с Архипом и подзарядиться эмоциями на берегу речки – это ж святое дело для мужика!
Открывая ворота сарая, где он всегда хранил удочки и прочие рыболовные снасти, Архип тяжело вздохнул. Душевная боль от потери многолетнего приятеля и благодарного слушателя – Орлика, притупилась со временем, но окончательно не прошла. За прошедшие месяцы с зимы, здесь ничего не изменилось. На радость мышам, он даже не выбросил из сарая старую, уже трухлявую соломенную подстилку для коня и небольшую копёнку старого сена в углу. Глянул дед на пустое стойло и перед глазами явственно всплыла картинка, как Орлик, приветствуя его, встряхивает головой и тихо ржёт - здороваясь. Так явственно, что даже знакомый голос почудился. С трудом сдерживаясь, Архип прерывисто всхлипнул и, влажнея глазами, отвернулся, шагнув к углу сарая, где стояли удилища, а в ящике хранились прочие снасти.
Не спеша и основательно проверил шнуры на донках-закидушках, он поменял грузила, тонкие поводки заменил на более прочные, поставил крупные тройники и крючки. Долго провозился со снастями: ноги затекли от долгого сидения на корточках, поясницу ломило. Уже закрывая ворота сарая, дед подумал: «Хорошо хоть прикормку разбросал по омутам в заводях ещё вчера. Сейчас можно перекусить и часок другой вздремнуть», - и, потирая поясницу, побрёл к порогу дома.
Предвкушая вечернее застолье, есть особенно и не хотелось. Выпил молока с куском хлеба и прилёг на кровать.
Старческий сон он чуток и короток, жалко тратить его на отпущенное тебе время – встал, встряхнулся и вперёд. Тем более, когда есть ещё, что надо сделать.
Держа в одной руке глубокую миску, другой Архип поднял крышку подпола, что находился под кухней в доме. Пошарив рукой по стенке справа, щёлкнул выключателем и, покряхтывая, поминая недобрым словом поясницу, спустился по лестнице к закромам. Затем, поднимаясь на одну ступеньку, выставил на пол кухни: банку с солёными груздями, банки с солёными огурцами и помидорами. Последней пошла наверх миска с квашеной капустой. Постоял в задумчивости и уже поднимаясь, прихватил с полки банку с вишнёвым вареньем. «Вдруг Петровичу почаёвничать захочется?!»
Закончив чистить картошку, дед вымыл руки и обратил внимание, что за окном уже начинало темнеть. Вытер руки о полотенце, которое висело на одном гвозде с кухонным передником жены. Он так и оставался висеть на гвоздике в кухне все эти годы. Видя его днём на обычном месте, Архипу казалось, будто жена жива и просто вышла на время в огород. Так ему было легче, а вот ночью, когда не спалось …
Оглядев стол с выставленными закусками под водочку, а в том, что Петрович захватит с собой одну, а, возможно, и две бутылки беленькой, Архип не сомневался. Он азартно потёр ладони, приговаривая:
- А у нас всё готово! Полный порядок. Теперь можно и перекурить.
Прихватил со стола начатую пачку «Примы» и вышел на крыльцо.
Оранжевый «апельсин» солнца уже давно закатился за кромку леса, его отблески начинали быстро слабеть. Рогатая, но ещё бледная луна, заняла своё место на небосводе в окружении тусклых звёздочек. Низко и громко крякая, над полем, стремительно пролетела в сторону реки стайка уток. Торопятся на ночёвку. Из леса донеслось глухое уханье, это филин встречал вечерние сумерки.
Только Архип после первой хорошей затяжки пустил струю дыма в небо, как звякнула щеколда на его калитке. По дорожке к дому шла жена Николая. Не доходя до крыльца, громко крикнула:
- Дед, куда моего мужика дел? Темно уж на дворе, а его дома нет. Мне бабы сказывали, что вы вместе за околицу, в сторону леса выходили, - и голос у неё вроде бы и шутливый, но с вызовом, с претензией.
- Да, шли вместе, но не дошли. Я ещё с поля повернул домой. Ты же своего мужика должна знать? Язык то у него поганый, поругались мы с ним, вот и повернул я «оглобли» к дому.
- Чего так-то? Что опять не поделили? – уперев «руки в боки», удивлённо спросила жена Николая.
- Сейчас, как же, так я и буду тебе рассказывать, вот вернётся, его и спроси! – и, недовольно пробормотав что-то, себе под нос, дед прижал окурок к дну консервной банки.
- Спрошу, обязательно спрошу, да только нет его – заразы, до сих пор, а уж скоро ночь на дворе!
- И с чего ты Танька, шум поднимаешь? Набрал мужик ягоды, присел отдохнуть, отхлебнул из фляжки пару раз, вот его на солнышке и разморило. А под утро в лесу свежо, не заспишься, быстренько домой прискачет, - успокаивая женщину, ответил Архип.
- Если только так, то ладно. Явится утром, я ему мозги прочищу! А если на волков нарвался, или, как ты когда-то, с косолапым у малинника встретился?
« Вот ведь баба-язва! Нашла что вспомнить», - подумал дед, вдавливая жёлтым от никотина пальцем, окурок в жесть «пепельницы».
А ведь и то верно – был в жизни Архипа-лесника, такой конфуз. Долго ещё потом, посмеиваясь, деревенские вспоминали его.
В том году лето выдалось мокрым. Малины в лесу мало. Вот жена с местными бабами и уговорили Архипа проводить их до малинника, что на пригорке над «Чёрным озером», где ягода была в любой год..
Собирая малину, жена старалась держаться ближе к Архипу, не отходя далеко. Куст большой, аж красный весь от спелой и крупной ягоды. Работая двумя руками, срывал Архип ягоду и сыпал её в лукошко, что весело у него на шее, а с другой стороны, кто-то тоже активно работал. Да так активно, что только ветки трещали.
- Что ж ты творишь! Зачем куст ломаешь?! – возмутился лесник, обращаясь как бы к жене.
На короткое время всё затихло, а потом -  опять треск. Раздвинул Архип ветки руками, чтобы более жёстко приструнить разошедшуюся в азарте жену и,  обмер от увиденного.
Такие огромные медвежьи морды, наверное, рисуют только в книжках для детей: глазки маленькие у зверя, ряха огромная и, кисточка с малиной к нижней губе прилипла.
Один из любителей ягоды, охнул с испуга, другой рявкнул, да как ломанулись они в разные стороны. Медведь, как танк, с треском пошёл сквозь кусты в одну сторону, а лесник в другую. Очухался Архип, только запнувшись о корневище, когда приклад ружья, висевшего за спиной, больно садануло его по хребту. А бабий визг стоял вокруг, такой, что уши закладывало.
- Нашла что вспоминать, уж сколько лет прошло! Ты тогда ещё сопливой была и под стол пешком ходила, - слегка отвернувшись от женщины, продолжил:
- Я с тех пор я и следа медвежьего в нашем лесу не видел. Тот косолапый, с перепугу, к нам больше не ходил и, видно, сородичам наказал. А волчью стаю, ещё этой зимой, после того, как они сожрали моего Орлика, всю под корень извели. Так что, на зверя грешить не стоит. Проспится твой Николай и придёт, как миленький.
Ухмыльнувшись и хитро щуря глаз, спросил Татьяну:
- Ты ещё скажи мне, что у тебя в доме самогонки нет?!
- Есть, конечно. Вся деревня гонит, а мы - дурней всех что ли? На вас же, чертей, никаких денег на водку не напасёшься, - и, припомнив что-то, задумчиво продолжила:
- А ведь верно, фляжка его, на подоконнике в кухне стояла, а сейчас нет её.
- Вот видишь, - подхватил дед её догадку, - иди-ка ты домой бабонька! Как говорится – утро, вечера мудреней. Мне тоже пора на кухню идти, чуешь, какой дух идёт? Картошка у меня на плите стоит, разварится к чертям, чем гостя встречать буду?
- Так уж прям – картошкой и встречать будешь?! Так я тебе и поверила! Кого в гости то ждёшь? – улыбнувшись деду, спросила Татьяна.
- Петровича поджидаю. На утреннюю зорьку мы с ним собираемся.
- Смотри, не проспите её, после «картошечки»!
Засмеявшись, повернулась спиной к деду и шагнула к калитке.

Хорошо они тогда вечерком посидели с Петровичем. Душевно и допоздна засиделись за разговорами. Под разваристую картошечку, да под похрустывающие солёные груздочки, водочка шла легко. А вот вторую бутылку начали, видно, зря. Накаркала им Татьяна – проспали они с Петровичем утреннюю зорьку.
Дед подскочил с кровати первым. Шлёпая босыми ногами, заполошно начал метаться по кухне. Плеснул пару горстей воды из-под рукомойника в лицо. Ухватив с тарелки щепоть квашеной капусты – бросил в рот. Поставил на столе рядом два гранённых стакана, плеснул в них немного водки – по глотку на опохмел и просветление в мозгах и, только после этого громко крикнул в сторону топчана, на котором, сладко похрапывая во сне, почивал Петрович:
- Служба, подъём! – Вставай Петрович, проспали мы с тобой к ядрёной матери зорьку! У сазанов уже самый жор начался, а мы с тобой всё подушки в доме мнём!
И, убедившись, что его призывы не возымели никакого действия со стороны гостя, подошёл и начал тормошить его за плечо, приговаривая:
- Вставай, вставай, проспали мы с тобой самый клёв! Поднимайся, авось, успеем ещё на пару-тройку поклёвок.
Когда Петрович уже сидя на лежанке, мутными глазами обводил комнату и потирал пальцами виски, приходя в себя после тяжёлого сна, дед, стоя на одной ноге, на другую, натягивая штаны, повернулся к окну – от калитки в дому, скорым шагом шла Татьяна.
- Эх, мать твою! – Кажись, накрылась наша с тобой Петрович рыбалка, - бросил Архип в спину городскому гостю, направлявшемуся неуверенной походкой к рукомойнику, - Танька, вытаращив глаза, мчится к крыльцу нашему.
В ответ, Петрович пробурчал что-то неразборчивое, но явно нерадостное. Да и как могло быть иначе – мужикам ломали такое редкое удовольствие?!
Хлопнула входная дверь, ещё одна. Не здороваясь и прямо с порога, Татьяна начала качать права:
- Мужики, мой ирод-Колька, так и не явился в дом!
Повернувшись всем корпусом к Петровичу, который в это время, в одних огромных, синих семейных трусах, фыркая от удовольствия и звякая соском умывальника, мылся над тазом, она продолжила:
- Петрович, ты при власти, так что, собирай людей и найдите мне этого ирода, чует сердце, неладное что-то с ним приключилось в лесу.
Бросив взгляд на кухонный стол, на стаканы, дно которых, слегка прикрыто водкой, голос женщины как бы обмяк:
- Подлечитесь немного, и давайте, собирайте людей, в нашей-то деревне помощников нет, одно старичьё осталось.
Растирая жёстким вафельным полотенцем шею и плечи, одаривая Татьяну недобрым взглядом, Петрович ответил:
- Я тут перед ней в одних трусах гарцую, а она мне указания раздаёт! – Можно подумать, начальник какой?! – А то я не знаю, что в таких случаях делать надо. – Топай домой Танька. – Людей я соберу и всё организую, испорчу многим людям выходной день, но и ты уж не обессудь, если мужики, когда найдут твоего сожителя, начистят ему физиономию аккуратненько так.
- Да какие ж претензии, если аккуратненько? – Вы главное, в дом его верните, а уж там я ему сама добавлю, - и, бросив взгляд на белые и худые, поросшие редким рыжим «мхом» ноги Петровича, хохотнула игриво:
- Тоже мне, гарцует он! – Не дюже похож ты Петрович на рысака, или Аполлона, как его там?
А он ей в ответ, когда она уже шагнула в прихожую:
- Всё нормально, главное, что жене нравлюсь.
- Да кто ж возражает. – Да и как жене может, что-то не нравиться?! - долетело до мужиков, уже с крыльца.
- Вот зараза баба, - всё поломала нам, тихо сказал Архип, протягивая гостю стакан с «лекарством».
Ещё через полчаса из кабины машины Петровича донеслись трески и писки рации, а затем его распоряжения участковому в соседнем более крупном селе. - Сейчас подъедут, обещал быстренько собраться, - доставая пачку сигарет из нагрудного кармана рубах и присаживаясь на ступеньку крыльца рядом с дедом Архипом, сказал Петрович.
И действительно, минут через тридцать на просёлке в сторону деревни, поднимая тучи пыли и угрожающе раскачиваясь на ухабах, появились милицейский «бобик», а за ним мотоцикл с коляской и тремя мужиками. Приехали восемь взрослых и парней.
- С нами десять человек. - Нормально, хватит, - пересчитав приехавших людей, констатировал Петрович, направляясь им навстречу.
Лаяли собаки, тревожно треща, металась по веткам берёз потревоженная необычным явлением стольких людей семейка сорок. То тут, то там, хлопали калитки. В предвкушении новостей и тем для дальнейших пересудов, шаркая ногами и в большинстве своём, опираясь на палки, «инвалидная рота», как называл своих оставшихся односельчан Архип, выдвигалась к кучке приезжих. Выскочила на улицу и Татьяна с ребёнком. Подхватила малыша на руки, она припустила бегом в их сторону. Дед Архип дёрнул за рукав парня, стоявшего рядом с ним, сказал ему:
- Сбегай к бывшему сельсовету, там, на пожарном щите есть багры, неси их сюда.
Удивлённо тараща глаза и дурашливо улыбаясь, белобрысый балбес спросил старика:
- Не уж-то с советских времён осталось? У нас давно уже всё растащили по хатам!
- А у нас сохранилось и не только на щитах, но и в головах! – Архип ответил жёстко, с присвистом сквозь редкие зубы и с чем-то таким во взгляде, от чего парень поперхнулся следующим вопросом, отшатнулся от старика и побежал, куда ему указали.
Мужики уже собирались двинуться в сторону леса, когда вернулся запыхавшийся от бега парень с пожарными баграми в руках. Завидев эти крючья на древках, глаза Татьяны испуганно округлились, наполнились слезами и, она закатила Петровичу истерику – кричала, что тоже пойдёт в лес. Тыча пальцем в сторону парня с баграми, размазывая по лицу слёзы и хлюпая носом, под аккомпанемент испуганного детского плача, она кричала, спрашивая Петровича:
- Зачем, зачем вы это берёте?! – Его не может быть там! – Я говорила ему, он знает, что туда нельзя ходить! – Я с вами, я с вами пойду!
Слегка растерявшийся от женских слёз и детского плача Петрович, начал багроветь лицом, топнул ногой и рявкнул:
- А ну перестань выть, как по покойнику! Ишь, чего удумала! Пойдёт она тоже! Иди сама, а я доложу сейчас в город и, пусть они через трое суток присылают людей для поиска. Трое суток-то не прошло с его пропажи, нет у меня оснований, искать твоего сожителя! Ты этого хочешь, Танька?! Пусть он ещё пару ночек покукует в лесу, глядишь, поумнеет немного.
Такой оборот дела напугал её, охладил напор, да и старухи деревенские, окружили Таньку, взяли ребёнка на руки, успокаивая. И уже обращаясь к ним, Петрович крикнул:
- Заберите её отсюда, пусть в дом идёт, ребёнком лучше займётся! – и, повернувшись к мужикам, закончил, - пошли ребята.
Уже когда шли через поле, утопая в траве выше колена, Петрович, кивнув в сторону парня с баграми в руках, и тихо спросил деда Архипа:
- Твоя работа? Думаешь, он туда пошёл?
- Думать можно что угодно, но Колька точно торопился, хотел как можно быстрее набрать ягоды и вернуться домой, а где это можно сделать быстро – только в малиннике у «Чёрного озера», ты же сам это знаешь, - так же тихо ответил Архип.
Помолчали и только когда подходили к опушке леса, дед добавил:
- Когда расставишь людей в цепочку, я встану крайним и уже в лесу незаметно отделюсь, есть тут одна старая тропка, по ней можно быстро туда дойти.
Соглашаясь со старым лесником, Петрович кивнул и только попросил:
- Если что, кричи нам.
- Ясное дело, - ответил Архип.
Ориентируясь только по одним ему известным приметам, раздвигая руками, как морские волны, густые и сочные, почти в человеческий рост заросли папоротника. Стараясь не обращать внимания на валуны, где грелись на солнце змеи: одна лишь лениво приподняв голову, а с другого камня, её соседка, недовольно шипя и извиваясь, скользнула в траву. Стараясь идти, как можно быстрее, главное – не зацепиться за корневище, не оступиться на скользком, замшелом камне и не скатиться кувырком с этого неприветливого холма вниз. Бормоча ругательства, осыпаемый перезревшей ягодой, слыша справа и далеко за спиной крики людей, дед Архип продирался сквозь заросли малины к озеру. Вот, наконец, и она – заросшая травой тропинка, что вьётся вдоль берега.
Старик сделал по ней всего несколько шагов, как увидел ружьё Николая, прислонённое к стволу дерева и корзинку, полную малины, рядом. Ничего не трогая, он хотел крикнуть, позвать и не смог – страшное предчувствие холодными пальцами сжимало горло, выдавливая из него лишь хриплый стон.
На ватных ногах Архип прошёл ещё несколько метров вперёд, зная и понимая, куда ему надо смотреть. Вот и он – глиняный мысок с камнем в конце, из-под которого и сейчас с тихим звоном сочится тонкая струйка воды, а солнечный луч играет бликами на металлической поверхности фляги Николая, прилипшей к глине.
За сутки подсохло и, картина случившейся здесь трагедии, была вся перед глазами старика-лесничего.
« Вода во фляге закончилась, а пить хотелось страшно и он-дурень, пошёл к родничку. А тут у него нога поехала, поскользнулся. Фляжка вылетела из руки, а сам, падая на спину, как зимой с ледяной горки, ногами вперёд, соскользнул в трясину. Ни кустика, ни травинку вокруг, чтобы можно ухватиться, задержаться. Ничего нет. Как и малейшей опоры под ногами. Сколько же он здесь барахтался и кричал, зовя на помощь?!» - думал Архип, вглядываясь в чёткие следы резиновых сапог на глине.
- Господи, за что же ты ему такую страшную смерть уготовил, - тихо спросил старик, поднимая глаза к голубому небу, где в вышине беззаботно кувыркалась стайка юрких стрижей.
- А это что такое? – вырвалось у Архипа, когда он вернулся взглядом к мыску, - что ещё за цепочка следов там?
Щуря в напряжении глаза, он начал вглядываться и сделал несколько шагов вперёд. Прямо под его ногами, на чёрной и недавно ещё мокрой земле тропинки, остались чёткие отпечатки лап волка. Как бы ни доверяя своим глазам, старик не просто присел над тропинкой, а опустился на одно колено, вглядываясь в след зверя. Как и зимой на снегу, так и сейчас на чёрной земле, всё отпечаталось чётко, вплоть до маленькой вмятинки на средней подушечке лапы - то ли от родинки, то ли от бородавки.
- «Меченая», - прошептал Архип, поднимаясь с колена.
- Жива! Вернулась в свой лес и дом! - Я знал, я был уверен, что ты вернёшься.  - Лес не может быть без хозяина, - старик ничего не мог поделать с собой, его лицо просветлело, а губы непроизвольно растягивались в улыбке, даже здесь, всего в нескольких метрах от гибели человека.
«Но зачем, почему ты встретилась с ним здесь?!» - мысли заметались в голове старика.
Он пошёл по следу волчицы, внимательно вглядываясь.
« Шаг ровный, спокойный, ты не пугала и не нападала на Николая. Ты просто следила за ним? Прячась в кустах, поджидала его. Но зачем? Почему?»
- Ах ты, старый дурак! – тихо обругал себя Архип.
«Конечно же, ты не одна здесь, а с волчатами. Сейчас лето и они ещё не успели толком подрасти. Недалеко от этого места твоё логово и я даже могу догадаться, где оно. Ты просто охраняла волчат, наблюдая за Николаем. Могла бы и напасть на него, если бы он вернулся от родничка, но он поскользнулся и упал в трясину. Ты ничего ему не сделала, просто наблюдала, как он тонет. Но, ты не человек и даже не собака – ты волчица. Ты не могла ему ничем помочь. Всё это я вижу по следам и понимаю, как всё было. Но, кому я могу это рассказать, кто поверит и поймёт?!»
Мысли ещё теснились в голове, ища правильного решения, а инстинкт спасения уже действовал – Архип начал затаптывать следы волчицы, лихорадочно бормоча:
- Никто не поймёт, а уж тем более, не поверит. – Ты волчица и - этим всё сказано!  - Ты изначально виновата, так уж, мы – люди, устроены. – По крайней мере, большинство из нас.
Покончив со следами на тропинке и слыша всё ближе и ближе приближающиеся голоса людей в лесу, он поспешил на глиняную косу.
Грубая подошва резиновых сапог срывала с глины следы, каблуки вдавливали их, уничтожая. Дед Архип спешил. Спешил, и говорил, говорил без устали. И было непонятно, к кому он обращается: к волчице ли, или к тем, кто может увидеть всё и, не понять ничего? А может быть говорил только для себя, успокаивая и оправдывая свои действия:
- Увидят и не поймут. - А что дальше?! - Ясное дело что! - Опять будет облава на тебя и твоих волчат. - Ты с ними далеко не уйдёшь, малы они ещё. - Конечно, ты не бросишь их, будешь защищать и … - На этом – всё!
Короткая цепочка волчьих следов стёрта и затоптана. Дед внимательно оглядел результаты своей работы. От волнения и спешки он взопрел, рубаха на спине взмокла, бисеринки пота залегли по морщинам на лице, лбу и, собираясь в капли, начинали свой путь. Обтерев лоб и лицо рукавом, облегчённо выдохнув, Архип закричал как можно громче:
- Эге - гей, люди! – Петрович, сюда! – Я нашёл его!
Через несколько минут все, кто участвовал в поиске Николая, сгрудились на берегу напротив мыска. Стояли, тихо переговариваясь, до Архипа доносилось:
- Это ж надо, как не повезло мужику … - Ни кустика, ни кочки, зацепиться не за что … - И чего его сюда понесло?! …- Господи, какая страшная смерть.
Обращаясь ко всем, Петрович громко сказал:
- Стойте здесь, на мыс не выходить, я сам всё посмотрю, - и, глядя себе под ноги, шагнул на глину. Поднял фляжку Николая, нюхая, поднёс её к носу и, не скрывая удивления, обернулся к мужикам.
- Странно, не пахнет. – Трезвым он был, а вот водой не запасся. - Сколько сюда можно налить? – сказал, поднимая фляжку над головой.
Сам и ответил:
- Глотка на три, не более того. – Для выпивки нормальная посудина, а для воды – никчёмная.
Присел на корточки над тем местом, где Николай поскользнулся, перешёл к самому краю мыса, долго стоял, вглядываясь в поверхность топи. Когда возвращался к берегу, громко спросил Архипа:
- Как думаешь, глубоко там?
Все повернули головы в сторону старого лесника.
- Глубоко, дно круто уходит вниз.
- Надо же поднять парня, хоть похороним по-людски, - крикнул кто-то из мужиков.
– Нужно багры надвязывать, этими не подцепим. – Рубите пару берёзок  - дед махнул рукой в сторону леса.
Не обошлось и без проблемы – куска приличной верёвки ни у кого не нашлось.
- В багажнике у меня есть, но не бежать же теперь назад в деревню, -  пробормотал досадливо Петрович.
Но выкрутились.
- Снимайте ремни, - обратился кто-то из взрослых к парням.
- А как нам то? – возразил один.
Послышалось:
- Так и снимайте штаны, чай не зима сейчас, не замёрзнете.
Тем временем Петрович подошёл к Архипу и тихо спросил его:
- А чего это дед ты так истоптал мысок?
- С чего ты взял Петрович? – Оно мне надо? – Там и так всё ясно.
- Так-то оно так, только я мент и у меня «ЧП» в районе, мне начальству докладывать надо. – Вот я и хочу разобраться во всём с точностью. – Если что, спросят-то с меня.
- Понятное дело. – Смотри, разбирайся, кто ж тебе мешает?! – и, дед непроизвольно отвёл взгляд от прищуренных глаз милиционера.
Невдалеке слышался треск веток, потом звон топора, срубающего ветки с поваленной молоденькой берёзки. Стоя в пол-оборота к Петровичу, Архип нет-нет, да и косил глазом в его сторону, наблюдая, как он медленно идёт по тропинке, внимательно вглядываясь в неё и вокруг. Слева под рёбрами у старика, неприятно обдавая холодком, заныло – тревога и страх давали о себе знать.
Вот он нагнулся, приподнял большой лист лопуха, что навис над тропинкой и присел вглядываясь.
«Ах, чёрт я старый, не уж-то что пропустил?», - испуганно метнулась мысль в голове Архипа.
А Петрович, подняв голову и улыбаясь, уже манил его пальцем к себе. Стараясь не выдать волнения, старик неспешно подошёл к нему.
- Смотри сюда, - и милиционер приподнял лист лопуха, под которым на влажной земле чётко отпечатался след волчицы.
- Ты присядь, присядь, посмотри! – Узнаёшь?
Архип не стал приседать. Сделав шаг, он встал напротив Петровича, загораживая его от мужиков, стоявших в отдалении. Жилы на морщинистой шее старика вздулись. Нет, он не кричал. В этом старческом шёпоте сплелись отчаянье, страх и надежда, что его поймут:
- И что?! – Нашёл - молодец! – Но ведь ты не только мент? – Ты из местных, ты охотник, по следам всё видишь и понимаешь. – Не виновата она, что Колька сорвался в трясину, не пугала она его, только наблюдала. – Ну, покажи, покажи след всем, доложи своему начальству! - Заодно расскажи, как и что здесь произошло. – Тебе поверят? – А все ли поверят?! - Ведь у нас как? – Раз это волк, значит - зло, враг и, вся вина на нём! – Доложишь, расскажешь, а что будет потом, мы с тобой знаем.
Слегка опешивший от такого напора Петрович даже и не пытался слова вставить в монолог старика, только клочкастые брови его ползли вверх, да губы шевелились беззвучно. Воспользовавшись короткой паузой в словестном потоке, выдохнул и …
- Ты чего старый взбеленился?! – Свалил всё в кучу и меня туда же воткнул. -  Я просто тебе показал. - А так, мы с тобой не видели ничего иного, - каблук сапога, с хрустом разрывая лист лопуха, впечатался в землю, уничтожая след волчицы.
- Извини, Петрович, перемкнуло меня, подумал, что …
Договорить Архип не успел, их окликнули:
- Всё готово, начинаем что ли?
- Начинаем! – Двое баграми шуруют, двое на подстраховке, остальные на берегу, а то, не ровен час, ещё кого-либо вытаскивать будем, - распорядился Петрович.
Наблюдая, как четверо парней направляются по косе к самому краю, Архип тихо сказал:
- На Кольке брезентовая куртка была, если за неё зацепятся, то и вытащить его можно будет.
Петрович промолчал, а затем вернулся к прерванному разговору со стариком.
- Я смотрю, ты совсем простил «меченную»! - И за съеденного Орлика и за свой испуг, когда она могла загрызть тебя зимой дважды. – Первый раз у саней, второй, когда махнула через флажки и выскочила прямо на тебя. – Разве не так Архип?
- А в чём её вина и за что я должен прощать? – Ты хоть и моложе меня, а должен знать, что делает голодуха с человеком, а тут звери.
- Знаю, человек и сытый страшнее любого хищника. - Насмотрелся за эти годы, - согласился со стариком Петрович.
- Вот видишь, а не тронула она меня тогда у саней только потому, что я руку отдёрнул от кнута. – А во время облавы … не успел я ружьё поднять на неё.
- Не успел, или не захотел? – щуря один глаз, тихо спросил Петрович.
- Да, не захотел! – И, она опять меня не тронула, - громко и с вызовом ответил старик, не отводя глаз в сторону.
- Чего орёшь то? – Петрович обернулся.
У подножия глиняной косы, толпились мужики, оживлённо подсказывая что-то парням с баграми в руках.
- Или ты думал, что я буду ей в спину стрелять, когда она убегала от меня?
- Ты в спину?! – Не смеши! – Скажи лучше и, только честно, за все годы, что служил лесником, ты сколько раз в зверя стрелял?
- Было дело, - смутившись и глядя себе под ноги, начал Архип. – Как-то зимой подстрелил двух «рыжих» - на воротник да шапку жене. - Она ж тогда ещё молодой была у меня, надо ж бабе покрасоваться. – Да и мне, как-то неудобно  – жена молодая, а необихоженная. – Люди засмеют.
Милиционер тихо засмеялся.
- Ладно, я об этом тоже никому не скажу.
- А что тут такого? – Наши местные и так все знают, люди же не слепые.
- Есть! – Подцепили! – донеслись в этот момент крики парней с косы.
- Аккуратней черти! – Не дёргайте, плавно тащите! – закричал Петрович и обращаясь к Архипу:
- Пошли, посмотрим, поможем, если что.
- Нет уж, тебе положено ты и иди, там и без меня помощников хватает, а я здесь посижу, ноги у меня гудят, набегался.
И присел на тёплый камень, отвернувшись от людей, суетившихся на косе.

Держа связку удилищ на плече, первым на опушку леса вышел дед Архип.
- Стой старый! – Давай отдохнём чуток, взопрел я совсем с этой ношей, тяжёлые заразы, - раздался за его спиной хриплый голос Петровича.
- Я и не против, - согласился старик, опускаясь на травянистый бугорок и  вытягивая ноги.
Тяжело отдуваясь и отирая со лба рукавом куртки пот, опустив в траву большую брезентовую сумку, Петрович сел рядом с Архипом. Распахнул куртку, расстегнул пару пуговиц на рубахе, обнажая грудь и, блаженно охнув, завалился на спину.
- Ох, господи, как хорошо! – Рыбы наловили, получил море удовольствия, уже и не помню, когда так отдыхал!
- Так приезжай чаще на выходные, чего торчать-то летом в пыльном городе? – То ли дело у нас! – Лес, ягоды, речка.
Стояли тихие, солнечные, в меру тёплые, последние деньки «бабьего лета».
А далеко, в предгорьях, как неаккуратная малярша, уже хозяйничала осень – раскрашивая всё вокруг в любимые цвета. Сюда же пока долетали только брызги её красок. То тут, то там, семафорят жёлтым берёзы, ярким багрянцем вспыхивает местами лист на клёнах. Дубравы будут держаться до последнего и только после первого ночного мороза, потемнев листом, враз сбросят его. А ели, так и не поддавшись напору осени, чуть позже, спрячут сочную зелень хвои под  белыми шалями первого снега.
- Дед, как думаешь, пару недель продержится ещё эта благодать? – спросил Петрович, подняв руку к чистому, без единого облачка небу.
- Вряд ли, но если хочешь порыбачить, приезжай на следующие выходные. – Иначе потом может заморосить и, дороги раскиснут.
- Вот и я о том думаю, - согласился с Архипом Петрович и продолжил:
- У нас с тобой четыре крупных сазана, ты сказал, что возьмёшь только одного, а мне три много. – Жене потрошить и чистить их, вот я и наслушаюсь от неё «благодарностей».  - Оно мне надо? - В городе я еду мимо дома моего начальника райотдела, завезу-ка ему одну рыбину.  – Он мужик толковый, ему не жалко. – Заодно, думаю, сагитировать его на следующую рыбалку. - Как дед, примешь нас двоих то?
- Чего ж не принять, ты же сам говоришь - мужик он толковый. – Я как раз баньку новую протоплю, посидим потом, поговорим, выпьем под солёные грибочки.
- Вот и хорошо, договорились, значит, - и, Петрович начал подниматься с земли.
Когда уже подходили к околице, Архип вдруг вспомнил:
- Вот ведь «старость не радость», чуть не забыл предупредить тебя. – Вчера, ещё до твоего приезда, забегала ко мне Татьяна, сказала, что сегодня будет отмечать Николаю сороковой день. – Нам с тобой надо быть обязательно. – Иначе – обидится девка, а мне здесь жить ещё.
Петрович насупился, но промолчал.
- А как ты думал? – Хочешь, не хочешь, а зайти на минутку надо. – Ты же власть, да и не посторонний этому делу человек.
- Только на минутку.
- Конечно, я и не собирался у неё засиживаться, - согласился старик.
Какое-то время шли молча, пока Петрович не задал ему вопрос:
- Архип, а ведь ты не любил его, а вот интересно, почему?
- Кого? – Неумело пытаясь изобразить непонимание, переспросил дед.
- Кого-кого?! - передразнил Архипа Петрович. – Кольку вашего!
- А почему я его должен любить, или не любить? – Он чай не девка на выданье, чтобы нравиться мне, или нет. – Почему … спрашиваешь.
Помолчал немного, обдумывая что-то и ответил:
- Я ведь как думаю. – У каждого человека в этой жизни есть своё место. – А Николай этого места так и не нашёл. – Нельзя ему было к нам приезжать, он не понимал, как мы здесь живём, а главное – и не хотел понимать. – И видишь, как оно всё вышло! – А ведь тут надо в ладу жить со всеми: с людьми, лесом, с этим полем, даже со зверьём, а если не получается - возвращайся в город, там другая жизнь, не чета нашей!
- Да ты прям философ дед.
- Да где уж мне, просто живу долго.

Поставили рыболовные снасти в сарай, нарвали во дворе у Архипа крапивы и переложили ею рыбу в сумке, чтобы не пропала по дороге, ехать то предстояло Петровичу не один час до дома. Умылись под рукомойником на кухне и, не откладывая в долгий ящик визит к Татьяне, направились к её дому.
Все деревенские уже были в сборе и, похоже, успели пропустить за Николая не по первой рюмке. Деду Архипу налили полную, а вот Петрович запротестовал, просил капнуть только чуть-чуть, чтобы пригубить, оправдываясь дальней дорогой.
- Да ты же милиционер, тебя там каждая собака знает, кто тебя останавливать да обнюхивать будет? – пыталась урезонить его Татьяна.
- Нет, не могу, с нас тоже стружку снимают, - отнекивался Петрович.
- Тогда поешь хоть нормально, раз ехать надо.
- Это можно.
Воспоминания, разговоры, бабка Авдотья, соседка Архипа уже второй раз порывалась затянуть какую-то заунывную песню, а когда один из стариков под это дело потянулся за бутылью самогона, Архип с Петровичем незаметно и ушли из-за стола.
Уже когда подходили к дому, Дед сказал:
- А я с тобой поеду. - Подбросишь меня к куму. – Он мне лист жести припас для баньки моей. – Всё готово, последнее, что осталось – прибить его перед печью, а то, спалю ещё разок баню, а ни сил, ни желания отстраивать заново, уже не будет.
- Поехали, а как обратно, да ещё с листом возвращаться будешь?
- Так старший сын кума теперь при мотоцикле с коляской, вот он и привезёт обратно.

Выехали за околицу.
Шины старенького «Уазика» давили густую пыль просёлочной дороги и, отваливаясь в стороны пластами, она кружилась в воздушном потоке, лениво пытаясь догнать машину.  Справа лес стеной, где мелькают за окном оранжево-жёлтые стволы высоченных сосен вперемежку с разлапистыми елями и стройными пирамидками молодого ельника. Слева поле со слегка поникшей травой, утратившей к этому времени года свою первозданную, летнюю зелень.
- Хорошо здесь! – Вот выйду на пенсию, срублю себе домик у вас, будем с тобой Архип на рыбалку ходить. – Благодать! – мечтательно протянул Петрович.
- И сколько тебе годков до пенсии то осталось?
- Меньше десяти.
- И-и, батенька, да тебе ещё как медному котелку служить! – Тогда и строить ничего не надо, я тебе свой дом отпишу. – У меня никого не осталось, не пропадать же домине, а ты видел, он справный ещё, простоит долго. – Я его когда-то на совесть делал. – Для семьи, а оно, видишь, как вышло?! – Один теперь кукую под конец жизни.
- Спасибо, дед конечно, но ты живи. – Вот недельки через две приеду к тебе, порыбачим с тобой ещё.
- Так я и живу, а что ещё остаётся делать? – Видно, не нужен я ещё там.
Помолчали.
Слева в поле показался небольшой холмик.
Его издавна в деревне звали – сусличьим. Большое семейство весёлых и шустрых зверьков изрыло его ходами и норами там, что он давно стал похож на огромную головку хорошо выдержанного сыра. Но не сам холм и не его обитатели привлекли внимание Архипа.
На плоской вершине холма лежала волчица, а чуть ниже, в траве, играли три крупных, подросших за лето волчонка.
В зеркало заднего вида Петрович увидел, что старик во что-то вглядывается и оторвал взгляд от дороги.
- Крестница твоя с семейством? – спросил утвердительно и, улыбнулся, повернув голову к Архипу.
- Трудно сказать, она ли моя, или я её, да и это ли главное? – Главное, что мы даём друг другу жить на земле. – Тут места всем хватит.
- Ну что, вот и новая стая образовывается? – Хотя нет, рановато ещё, волчата к зиме не окрепнут толком, - спросил Петрович старика после небольшой паузы.
Архип не ответил сразу, думал о чём-то, даже отвернулся от Петровича, сомневался – говорить ли всё, что знает? Но решился:
- Так не одна она тут с волчатами. – Не хотел говорить, да уж ладно, ты мужик правильный, тебе можно. – Я когда на рыбалку ходил, ещё до твоего приезда, то на речном песке видел следы ещё двух волков. – След мельче, чем у «меченной». – Взрослые волки, но молодые. – Ты же должен помнить, она ведь тогда через флажки увела с собой и молодого.- Похоже, с ним и вернулась, а он за собой подругу привёл. – Уходили-то они зимой, как раз, когда волчьи свадьбы в полном разгаре. – Вот тебе и стая, пусть и маленькая. – А как ты думал?! - Лесу без волка нельзя, в лесу порядок должен быть. – Ему хозяин нужен, а в нашем случае – хозяйка будет.
- Ну, ты даёшь дед! – Неужели такое возможно?
- А почему нет?!
- Как думаешь, этой зимой у неё волк будет? - спросил вновь Петрович.
- Куда же ей деваться от природы? – Против не попрёшь, конечно будет, она ещё молодая.
- Так тогда волк и будет вожаком в стае?
- Это, смотря, каким он будет? – Она очень умна, чтобы отдать стаю просто самцу, - уверенно ответил старик.
- Вот дела! – Прямо как у людей!
Дед Архип не ответил, только губы его, чуть дрогнули то ли в улыбке, то ли в усмешке.
Подвывая изношенным двигателем, машина брала подъём на вершину холма, с которого и открывался вид на деревню.
Экономя топливо, вниз Петрович спускался на нейтралке,  изредка подтормаживая. Остановил машину у ворот дома и придержал деда Архипа за плечо, когда тот собрался открыть дверцу.
- Не спеши, пусть пыль уляжется, - прощаясь, протянул руку старику и закончил, - жди, через недельку, максимум две, обязательно приеду.
- Да ради Бога, лишь бы вам с погодой повезло, - Архип вышел из машины и зашагал к калитке в воротах кума.
Взявшись за кучку, обернулся и помахал Петровичу.
Машина тронулась и, набирая скорость, начала убегать от столба пыли.
18.03.2019 года.               
               


.