- Вы знаете, как-то пива выпил на морозе, утром – сжало за ушами, задыхаться стал… и фагот из сарая неожиданно обозвал свинячим фаготистом. Вздрагиваю от любого шума, просто трясусь от страха, мыши-крысы бегают, не сплю ночами, всего боюсь. Да и друг мой бывший, Серафим - он в психбольнице, санитаром. Печенье к чаю принёс, ешь, говорю, Серафим, а он говорит, что о н о е щ ё н е г о т о в о ! – сидит в трико, пальцем проводит по ним, вдруг что-то внезапно защипывает и сбрасывает на пол, затем шеей начал странно крутить, - говорит: отбиваюсь от врага рода человеческого, а я в смех – чудно всё это, ведь он не сумасшедший, понятно, шутит, литературным критиком мечтал стать, а вот – пошёл в санитары… В больницу бы мне надо, в санаторное отделение, полежать-отдохнуть, подлечиться… пивца на морозе выпил, за ушами прижало, хоть мёртвых вон выноси… зев красный, распух, трудно дышать, я – в панику, за жизнь испугался, думал, помру от асфиксии… А всё дело в фаготе, он лежит на дровах в сарае и я его боюсь, и за ушами желваки, словно ватой обложило, ничего не слышу…Мне кажется, что, возможно, на меня, на чуткие нервы мои, негативно повлиял Серафим… фагот, опять же, в сарае кричит, ночью, сквозь ветер, ясно слышал его матовый голос, в среднем регистре, какие-то бессвязные ругательства – только и услышал – ветер ворвался в форточку – «свинячий фаготист!», я то есть! – и всё – остальное – отрывочно матом… я форточку закрыл, испугался, ночью, дома, один, обратиться не к кому, телефона нет, крысы-бегемоты бегают, топают по полу, я в смертельной панике, на улицу в майке выбежал, народу никого, все спят, звёздное небо, стожары горят, ковш медвежий завис сверху… и с фаготом чуть не в драку. Летом, в сарае, водки выпил, припьянел, свет солнечный сквозь щели падает на дрова, светопад какой-то да и только, а в солнечных струях миллионы, мириады пылинок бегают-перекрещиваются, густо клубятся, я один-одинёшенек, покойно мне было, я счастлив был, а мужик из футляра вылез. В разговоры пустился… я – жёсткий реалист, твёрдо стою на устойчивой грешной почве – реальный мужик!.. – водки ему предложил, а он, пижон, отказался. Я за горло его прихватил, фаготовая экзистенция, это же ясно!..
- А вам, знаете, не ко мне надо, - помолчав, сказал Травкин, - вам к психотерапевту надо… я вашу карточку медицинскую сброшу вниз, на первый этаж, в регистратуру, запишитесь к Хайкину, он центр психологической помощи открывает…
- Я бы хотел про фаготиста вам дорассказать… когда он исчез, я сразу за спички, в знак протеста… я, возможно, попал в другое измерение, параллельное реалистическому… А вдруг фаготист прорвался через искривлённую в пространстве Эйнштейнову трубу!.. экзистенция улетела, а холодное фаготовое тело, с клапанами, тростями и «эсом» осталось в футляре!..
- Ладно, так и напишу, - Травкин устало выдвинул ящик из рабочего стола, - «на почве затяжного беспросветного алкоголизма», - он ловко прошёлся пером по глянцевито-прозрачному больничному бланку.
- Да я третий месяц не пью… Говорю же: от шелеста листьев леденею, кладбищ и лифтов боюсь… сверхболезненно открыт космическому пространству…
Травкин поднялся из-за стола и оказался неожиданно высоким молодым человеком – он посмотрел на меня и мне почему-то стало страшно – взгляд его был неподвижно-бездонен, вывернут как бы наизнанку и обращён внутрь самого глазного яблока.