Днем там обычно тихо, потому что все на занятиях. Только кто-нибудь из семейных пройдет по темному коридору. Их дети играли на грязных ступеньках лестницы или с невозмутимым видом раскатывали на трехколесных велосипедах по неровному от выпавших плиток кафельному полу. Каждый раз, когда идешь по нему, слышишь недовольный треск коричневых обломков, хррст, хррст...
Малыши с любопытством смотрели на снующих вверх и вниз по лестнице обитателей, как-будто хотели сказать им что-то, а проходящие мимо девчонки обычно заговаривали с ними, умиляясь и смеясь над их лепетом.
У девчонок была своя жизнь, так же как была своя жизнь у милицейских семейных с детьми (они не делали домашние задания и не ходили на занятия в институт). Просто они все жили в общежитии. В четырехэтажном здании с общей кухней с желтыми раковинами вдоль стены и грязными туалетами, с хрустящим полом, музыкой и смехом, доносящихся из комнат по вечерам, посетителями, с кроткими или недовольными лицами толпящимися у вахты, разбирательствами бабы Ани на вахте, дежурствами в бытовке, грозной кастеляншей, на глаза которой лучше не стоило показываться, и комендантом, без которого ни одно подобное заведение не смогло бы называться общежитием.
В этом общежитии есть комната под номером 27а. Бледно-зеленые обои, отвисшие по краям, деревянные крашенные стенные шкафы, два деревянных стула, две кровати на пружинах, железныe спинки, поверху- одеяла. Инвентарь стандартный, только там есть еще два стола и на полу постелен коврик. И на стенах наклеены разные картинки и открытки, и желтые листья, которые собрали однажды осенью, полки для книг, зеркало.
В этой комнате мы жили с Ленкой.
Все было чужое, комната, люди, звуки... Мне очень не хватало моей родной комнаты, моей кровати, подушки, моего письменного стола, моего дома, моих родных. Каждый вечер я засыпала и просыпалась утром с мыслью о них. Засыпая, я плакала. Ленка тоже плакала. Мы были с ней обе оторванные от дома, живя в чужом городе, в общежитии с общей кухней с желтыми раковинами вдоль стены, грязными туалетами, с хрустящим полом, музыкой и смехом по вечерам.... Вид этих казеных стен, чужих лиц и ощущаемая повюду атмосфера жалкого бесприюта и заброшенности вгоняли уныние в еще не окрепшее сердце.
Сила приходила потом, незаметно и постепенно. С каждым новым днем и новым вызовом судьбы.
Оставив тоску по родным просторам и домашнему теплу на потом, мы вставали, умывались под краном над эмалированными желтыми раковинами, относительно чистыми после вечерней уборки (бывало, что на тебя снизу вверх невинно смотрели слитые кем-то макароны), одевались и шли на занятия. По вечерам делали уроки или смотрели телевизор «Рекорд», который на четвертом курсе нам подарили друзья.
Еще у нас был магнитофон. Сначала он крутил нам кассеты, но потом отказался, предоставив нам слушать встроенное в него радио. У нас почти всегда было включено радио. В то время появилось много различных радиостанций. (У меня был даже один любимый ведущий, у него был очень красивый голос).
Тогда мы жили от каникул до каникул. Все остальное время было лишь oжиданием момента, когда ты с бешено бьющимся сердцем сойдешь с поезда и ступишь на родную землю, на которой тебе уже ничего не страшно, и поспешишь домой, домой, домой. Тысячу раз ты уже говорил про себя эти слова. Наконец-то, вот он, Дом!...
...Четырехэтажное здание с длинным коридором и проемами комнатных блоков, заходящее солнце заглянуло в голубое окно, осветив коричневый кафель и покрашенные синей краской стены.
Вечером становится весело. Как будто бы все только и ждали момента, когда наступит час для готовки ужина. Обычно все делают это в одно и то же время. Звенит посуда, льётся из кранов вода, оживленно беседуют друг с другом соседки, шипит масло в казанах, отдуваются паром кастрюли, внизу баба Аня ругается с шустрыми молодчиками, которым не терпится проникнуть в запретную для них после 22 часов зону, кто-то повторяет урок, устроившись на подоконнике, жалобно плачет у кого-то Таня Буланова.
Я иду в нашу комнату. Ленка уже дома. Она учит французкий. (Когда я слушаю, как она читает фразы на этом непонятном мне языке, мне хочется закрыть глаза и безмятежно плыть по волнам этих чарующих французких звуков).
Мы уже долго живем с ней в 27а.
Мне нравится выходить на наш балкон. Там деревья. Осенью они грустные, усталые. Там тихо. Там можно смотреть на небо. Еще на балкон к нам слетаются голуби. Мы кормим им хлебом. А недавно мы собрали в горах яблоки. Теперь их у нас там целая сумка. Я наклоняюсь и смотрю по сторонам, держась за железные поручни. Как много можно увидеть интересного, наблюдая за деревьями, птицами, небом, школьным двором напротив, школьниками, простыми прохожими.
Я привыкла к жизни в общаге, к её звукам и запахам. Здесь живут такие разные люди. Скромные первокурсницы с косами, смуглые джигиты (тоже новички, судя по их растерянному виду), девчонки из старших курсов, идущие не спеша по корридору как само доказательство выживаемости человека в описанных выше условиях. Кстати, мы с Ленкой тоже стали доказательствами.
Жизнь не остановилась от того, что мы завершили когда-то определенный этап, законив школу и уехав в далекий город учиться. Мы сами выбрали этот путь. Мы жили дальше, тоскуя и радуясь, смеясь и плача. Общага была частью нашего Пути, который нам предстояло пройти. Прожить вместе. Она стала частью нашей жизни, также как мы стали частью ее. На какое-то время она стала нашим вторым домом. Домом, в который хотелось возвращаться.
Наверное, было еще что-то самое главное, чему хотела научить нас Жизнь, предоставив нам место в Общежитии №150 на известной нам улице нашего Города. И каждый понял это для себя по-своему.
И иногда он будет вспоминать об этом, по-своему, как я например, сейчас.