Глава 6.
Последние слова бригадира заставили задуматься Калерию. Она может, разумеется, ворваться в кабинет «орла одноглазого» и пошуметь немного. А что это даст? Начальник, лишившийся глаза, - неизвестно в детстве, от взорвавшейся бомбы или гранаты, которые находили мальчишки после войны и играли с ними. Или во взрослом состоянии, попав в аварию. А, может быть, от заболевания глаза, который, как ему думается, плохо лечили врачи. Больные всегда склонны обвинять врачей, даже если сами виноваты в своей трагедии. И вдруг человеку, обиженному на весь род людской, приносит его подчинённый бумагу из ОВИРа, от которого он узнаёт, что какая-то неизвестная ему женщина желает поехать в Польшу в гости и повезти туда сына. И всё в этом талмуде уже оформлено, дело осталось за тем, чтоб начальник заверил подпись подчинённого да поставил печать.
Начальник хмурит брови. Калерия «увидела», в своём воображении, довольно красивое лицо, совсем не изувеченное отсутствием глаза. Или Реля увидела лишь одну сторону лица?
- А ты уверен, Митрошин, что твоя бывшая жена вернётся из этой Польши?
- А куда ей деваться, живёт она в Москве, - отвечает беспечно бывший муж. - Сын здесь ходит в хорошую школу, куда, говорят, так просто не попасть.
- Но в Польше, сейчас, я слышал, жить говорят гораздо лучше, чем в Москве. А ну как жена твоя бывшая едет туда к жениху, да там и останется вместе с сыном, который быстро переучится на польский язык и будет паном там.
- Вы думаете, что с моим сыном случится тоже самое, что с вашим? Ваша бывшая жена увезла ребёнка в Польшу к родным и не вернулась назад. Но вам же лучше – не платить туда алименты.
- Да я бы десять алиментов платил, только бы мой сын был со мной, - взревел начальник. – Тебе хорошо говорить так, Митрошин, у тебя ещё двое «болванов», как ты называешь сыновей растут. А у меня сын был один.
«Увидев и услышав» этот разговор, Калерия вернулась в бригадирскую контору – благо не далеко отошла. Она постучала в дверь и, услышав разрешение войти, робко переступила порог. К её счастью бригадир был один – всё также трудился над какими-то бумагами.
- Я извиняюсь, что отрываю вас от дела, но разрешите задать вам вопрос. Если вы не захотите объяснить мне некоторые обстоятельства, я не обижусь.
- Уже интересно. И с чем ты вернулась ко мне, в мою бедную хижину, вместо того, чтоб стоять или сидеть сейчас в прекрасном кабинете начальника колонны, обставленного богато?
- Вопрос такой, а не сбежала жена вашего начальника, от его тирании, именно в Польшу?
- Вопрос, как говорят студенты, на засыпку. Ты, дочь, услышала это, идя мимо машин с болтливыми водителями?
- Я шла, так, как вы указали – ничего и никого не слышала.
- И проходя через проходную тебе никто, ничего не шепнул?
- Никто. Я чувствую, вашего «орла одноглазого» здесь все боятся. В том числе Николай – мой бывший муж.
- Твой муж понятное дело. Часто выпивает, машину одну запорол, то есть сломал почти. А насчёт «орла одноглазого» ты угадала. Сбежала от него жена в Польшу и осталась там жить. Но сына, обожаемого отцом, с собой увезла – вот он теперь и бесится.
- Господи! Как теперь к нему войти, как умолить его подписать документ. Я не собираюсь лишать своего Орлёнка Родины. К тому же я люблю Москву, как не полюбила ни один южный город в Украине, куда мне не раз предлагали замуж, - Калерия прикусила язык, чем хвастается.
Бригадир оторвал взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на молодую женщину: - Я ещё вчера удивился, что ты вышла замуж за Митрошина. С его скудным умишком, разве на такой умной девушке было жениться. Али влюбилась ты в его броскую внешность?
- Когда мы оба влюбились друг в друга, он был совершенно другой человек, - призналась Реля. - В такого не грех было влюбиться. Мне даже завидовали. Я позже поняла, что немного он не доучился, когда родителей его посадили в тюрьму. Но думала, что приедем в Москву, Николай окончит среднюю школу, мы с ним будем вместе знакомиться с Москвой. Быть таксистом, хорошо знающим столицу, по которой ты возишь людей – тоже большое достижение. Но влюбить Колю в Москву мне не дала свекровь, стала его спаивать и нас разводить.
- И нечего его жалеть, - вдруг обозлился бригадир. – Ты вот какая красавица стала, после развода, а он пьянь-пьянью – детей больных родил. И представь, хвастается ими. Совсем не понимает, что его детям уготовано жить на помойке, потому что тоже не смогут окончить школу, как и их папа. Да и похмельный синдром уже испытывают, курят. Митрошину Военкомат помог, в своё время, а этих даже в армию не возьмут.
- Бога ради! Не рассказывайте мне о детях моего бывшего мужа. Лучше скажите, как подойти к вашему начальству, чтоб он подпись Митрошина завизировал?
- А не унижайся и не умоляй. Заверить подпись своего подчинённого он обязан. И поспеши, потому что через полчаса в своём огромном кабинете он собирает собрание. Приедут начальники многих автоколон.
- Вот хорошо, что сказали. Я их дождусь, если ваш Босс упрётся.
- Всего тебе доброго, дочка. Вот бы у меня такая боевая дочь была. А то всё за папину и мамину спину прячется.
- Спасибо. Я побежала.
Реля, найдя подтверждение своим «видениям» быстро направилась к упрямому «Боссу».
Прошла через маленькую комнату отсутствующей секретарши, (или секретаря, если здесь заседает мужчина), и довольно сильно постучала в дверь с табличкой, указывающей, что здесь засел её обидчик. И, не услышав приглашения, вошла.
- Кого ещё там несёт? Я никого не звал.
- Я незваной пришла. Здравствуйте. И не оторву у вас много времени. Мне надо лишь, чтобы вы заверили подпись моего бывшего мужа, на документе в ОВИР.
- Вчера отказался заверить, а сегодня, увидев смелую женщину, заверю? – Взревел.
- Думаю, что заверите. У вас нет причин отказывать. Или Митрошин не у вас работает? Или он не дал мне разрешения свозить его сына в Польшу?
- А когда ребёнку учиться, если вы его будете от учёбы отрывать?
- Вовсе нет. Мы поедем в зимние каникулы.
- Ну, в каникулы или нет, но я подпись заверять не буду.
- Не имеете права. Не будете заверять – я сяду вот на прекрасном стуле, и буду сидеть, пока вы не одумаетесь. – Калерия сняла лёгкий плащик, повесила его через спинку другого стула. А сама села на соседний, развернув его от большого стола, чтобы смотреть в лицо начальству.
Теперь она могла рассмотреть человека, с покалеченным глазом. Когда-то он был красив, но недавняя травма исказила его лицо. Кроме травмы на лице бушевал гнев, что не красил его.
- Как это вы будете сидеть? Мне совещание проводить надо.
- Проводите. И пусть ваши подчинённые и приехавшие из других учреждений видят, какой здесь сидит за этим большим столом самодур.
- За самодура ответите. Я вызову людей, которые вас со стулом вынесут из кабинета.
- Блюдолизов ваших? Пусть попробуют приблизиться ко мне. Я буду кусаться. – Молодая женщина постучала зубами, как Нина из «Кавказской пленницы».
- Так, - начальник снял трубку, - Настасья Филипповна, вызовите ко мне срочно юриста.
- У вас и юрист есть? - насмешничала Калерия. – Прекрасно! Что-то скажет законник?
- Нет, не надо юриста, - взревел в трубку «одноглазый орёл». – Вызовите ко мне срочно начальника Местного Комитета и Председателя Партийного Комитета.
- Вот эти вам, наверное, помогут, но смогут ли они вынести меня вместе со стулом? Зовите третьего.
- Настасья Филипповна, позвоните ещё в отделение милиции, пусть пришлют товарища, который арестует, нахально ворвавшуюся ко мне хулиганку. Что она делает? Да угрожает мне.
- Пистолетом, - подсказала громко Калерия, но разгневанный начальник уже положил трубку.
В ту же секунду в кабинет вошли трое:
- Вот, - указал на одного рукой «одноглазый орёл». – Это как раз юрист. Скажите этой нахальной даме, что она не имеет права врываться в кабинет и занимать тут место.
- Очень приятно, - сделала вид, что поклонилась, сидя, Калерия. – Скажите вашему шефу, что он не прав, отказываясь завизировать подпись своего подчинённого.
Юрист наклонился к ужу начальника и зашептал ему что-то.
- Что! – взревел тот. – Я вас вызвал не для того, чтоб вы меня учили. Вынесите вместе с этими двумя бездельниками нахальную даму из моего кабинета.
- Ура Коммунистической Партий! – выкрикнула Калерия, видя, что мужчины пошли в её сторону. – Слава вашему карманному Месткому. Что? Будете возле меня танец маленьких лебедей танцевать? Так одного не хватает. Дождёмся милицию. Вот если она позволит вам вынести меня, то деваться некуда. Но только на бандитку нужно будет надеть наручники.
- Зачем же наручники? – В кабинет начальника вошёл довольно высокий милиционер. За его спиной выглядывала, вероятно, Настасья Филипповна, укоризненно качая головой, осуждая то ли начальника, то ли Релю.
- Дядя Стёпа, дорогой, спасите меня от этих маленьких лебедей, которые танцуют под дудку своего шефа, - Калерия протянула руки в сторону статного и развеселившегося милиционера.
- В чём дело? – спросил тот, всё ещё улыбаясь.
- Да вот дама заняла самовольно мой кабинет и не даёт мне проводить совещание.
- Почему вы не даёте человеку проводить совещание?
- А что мне делать? Мне от него надо лишь, чтоб он заверил и поставил печать на подпись своего подчинённого. Смотрите, в бумаге из ОВИРа есть такой пункт, - Калерия развернула лист.
- Почему вы не заверяете подпись своего подчинённого?
- Потому что я в ответе за того русского ребёнка, которого она хочет увезти от Родины, - в сторону Реля пренебрежительный жест.
- Вы хотите лишить своего сына Родины? – Удивился милиционер.
- Ни сына, ни себя! – Гневно ответила Калерия. – Мы поедем в Польшу, по приглашению друзей, только на зимние каникулы. И за меня уже поручился Партком в том учреждении, где я работаю. Позвоните туда и узнайте, могу ли я, любящая свою страну, сделать побег из неё, да ещё таким гадким способом, подводя людей - дипломатов, которые меня позвали в Польшу.
- Да, - милиционер, сняв фуражку, комично почесал в затылке.
А между тем, рассерженный «одноглазый орёл», которого Реля мысленно переименовала в Коршуна, звонил в отделение милиции:
- Так, дайте мне начальника. С вами говорит начальник восьмой автоколонны, куда вы недавно послали участкового. Он пришёл и развёл тут хаханьки. «Серьёзный, деловой», он у вас, говорите? Тогда спросите у своего «делового», почему он не арестует даму-хулиганку? Передаю трубку. Подойдите, ваше начальство зовёт, - опять небрежно в сторону милиционера.
- Да, слушаю вас. Кто хулиганит? Прекрасная женщина добивается справедливости и ведёт себя очень достойно. Недостойно ведёт себя начальник колонны. Отвратительно, я бы сказал. Так нельзя унижать женщину, мать, иначе каких они нам детей вырастят. Помочь женщине? Но как? Отвезти её на моей машине в Районный Партийный Комитет – пусть там вправят мозги этому не справедливому начальнику, - он положил трубку и обратился к Калерии. – Вас приказано отвезти в Райком Партии. Поедете?
Калерия вскочила, взяла плащик и документы: - Я готова ехать в Райком.
- Я вас там без очереди проведу к самому главному.
- Ох-ох, напугали, - замахал руками «Коршун», оглядываясь за поддержкой к своим подчинённым, которых давно и след остыл: убежали, лишь только вошёл «дядя Стёпа».
Калерию быстро доставили в Райком Партии и провели в кабинет, где уже хозяин его знал, о случившимся. Видимо позвонили из «Отдела милиции». Он встал, когда Калерия вошла, и протянул для пожатия руку:
- Здравствуйте. Поиздевались над вами в 8-ой автоколонне? Сейчас вам подадут чаю или кофе – будете пить? Лидочка, - позвонил он секретарю, - принеси нам пару чашек кофе и кексов. А меня соедини с начальником восьмой автоколонны. Не волнуйся, Лида, я его не пожалею. Не первый раз мне жалуются на его самоуправство. Так, здравствуйте Никита Семёнович. Что же это вы так над женщиной издеваетесь? Да кто вам дал право бросать ей в лицо такие упрёки? Не вы отвечаете за её сына, а она. И Партийная организация, которая за неё поручилась. Вы им не доверяете? Так подпишите или нет? У вас есть юрист, с которым вы обязаны советоваться, прежде чем подозревать женщину в измене Родины. Хорошо. Я вам уже не доверяю заверять подпись вашего подчинённого. Ещё испортите важный документ. Сейчас позвоню вашему Парторгу – он подпишет.
Калерия чуть не захлебнулась кофем, услышав, что Парторг, который готов был, вынести её из кабинета начальника вместе со стулом, будет ей подписывать документ. Но спорить не стала и, вернувшись обратно на машине участкового, который её ждал терпеливо:
- Не хотел, чтоб вы добирались на городском транспорте, которого здесь приходится ждать долго, да и везёт он по кривой.
- Спасибо, что подождали. Я вам так благодарна. Вот уж правду говорят: - «Моя милиция, меня бережёт». Я бы, наверное, время потратила, на автобусах добираясь. А тем временем мои мучители сбежали бы с работы.
- На это они не решились бы – ведь теперь вашего мучителя на ковёр в Райком Партии вызовут.
- Да что вы! Значит, есть и на него управа. А то он думает, что может так ломать судьбы людей, как ему вздумается.
- Ну, вам не очень поломаешь. Другая бы заплакала и уступила ему. Ведь он вашей любви добивался.
- Любви у него на красном ковре, или на зелёном столе? – возмутилась Калерия и виновато посмотрела на «дядю Стёпу». – Ой, простите. Но я слышала о проделках некоторых озабоченных мужчин, работая в медицине.
- Но сами вы, видно, крепкий орешек, как в народе говорят.
- Уж куда крепче, - Калерия вздохнула. – Ну, вот мы и приехали. Спасибо вам.
- Подождать вас, чтоб хоть до метро довезти?
- Но машина, наверное, требуется уже в Отделении милиции.
- К счастью это моя личная машина, иначе бы я вас не катал в такие концы.
- Но что же вы, без обеда будете меня возить. Я хоть кофе выпила в Райкоме Партии.
- Меня тоже девушки там угостили, в благодарность за то, что я вас не отдал на поругание.
- Какие девушки в Райкоме Партии работают! – Калерия с усмешкой взглянула на довольно интересного мужчину: - «Наверное, влюблены в красавца, вот и рады его видеть. А он с радостью возил меня в Райком, чтоб на них взглянуть». - Ну, если вы свободны, то подождите.
- Я свободен. Меня вызвали на помощь вам, когда я уже побывал на своём участке, всё проверил, везде навёл порядок.
- «Навёл порядок». Вы прямо, как Золотухин, он играет милиционера в каком-то фильме.
- «Хозяин тайги».
- Да. Вот и вы такой же хозяин. Порядок любите. Ну, я пошла. Дай Бог, чтоб от меня все не разбежались там.
- Я бы пошёл с вами, но не хочу, чтоб этот волчище, жаловался моему начальству, что я вас вожу туда-сюда.
- Я этого волчищу прозвала сначала «одноглазым орлом», а потом Коршуном.
- Коршун и есть. Но вы – Орлица, напомнили мне мою маму – вы даже похожи на неё.
- Дай Бог, чтоб и у меня сын был такой же благородный как вы.
Глава 7.
Рассказывать сыну как её приняли на работе Николая, Калерии не хотелось. Но Олег, будто чувствовал, что мать вернулась немного усталая и задумчивая, стал расспрашивать:
- Что-то ты задержалась на окраине Москвы, на улице Авиамоторной. Или опять пешком пришлось идти и под дождём? Кто тебе настроение испортил? Пожалуйся сыну. Никак папка мой?
- Слава Богу, ни вчера – облитая дождём, ни сегодня, пригретая солнцем, я твоего отца не встретила. Так что слов его, что жить без нас не может – этим твой отец не оскорбил мои уши.
- Красыво говорыш, слюшай, - передразнил Олег южных торговцев с Кавказа. – А кроме шуток, мам. У тебе глаза грустные. Всё ли удалось тебе с последними подписями?
- Папка твой подписал, но когда он пошёл к начальству своему, чтоб заверили его подпись, директор их взбеленился. У него, видишь ли, жена, тоже под видом, что она с сыном едет в гости, увезла сына за границу и вышла там замуж.
- Ого! Сына она спросила, хочет ли он жить в чужой стране?
- Наверное, мальчик маленький был, - предположила Калерия.- А если подросток как ты, то настрадался от грубости своего отца и готов был с мамой сбежать, куда глаза глядят. А тот человек, с кем мне пришлось столкнуться из-за подписи, буквально Демон.
- Так бывает, - грустно сказал Олег. – Посмотри на друга моего – Володьку. Это же ужас, как он воюет с отцом. Но, конечно, папаня Вовки сильнее и довёл сына до пьянства.
- Ты это узнал, когда весной меня чуть не уложили в больницу, а Володя предложил тебе устраивать попойки в нашей комнате?
- Откуда ты знаешь? Бабка Машка доложила тебе?
- Да, но она тебя хвалила, что ты выставил Володю за дверь, с его предложением. Она тебя за это уважает.
- Спасибо ей. Только бы о тебе чепуху всякую не несла по телефону. Правда, последний год или два почти не слышу её наклёпов.
- Это после того, как ты ей сказал два года назад, что за сплетни надо в тюрьму людей сажать, - улыбнулась Калерия. – А Вову жаль, что он прикладывается к бутылке. Где деньги берёт?
- Я тебе рассказывал, ещё в четвёртом классе, что как только мать пихнула Вовку на жительство к отцу. Ты ещё мне тогда сказала: - «Вот сама не смогла жить с самодуром, а сына отфутболила». Так он пойдёт к одной бабушке, пожалуется на мать – та ему деньги даёт, пойдёт к другой бабушке, пожалуется на отца – тоже деньги получает. Денег у него куча и он просит кого-нибудь из взрослых в очереди за вином взять ему бутылку – вроде как для «бабушки».
- Помню этот разговор. Жалела я Вову с первых дней его жизни с жестоким отцом, и, как видишь, не напрасно. А бабушки что творят. Неужели не понимают, что не на еду или форму школьную ему деньги дают?
- Володька говорил, что ещё с матерью выпивал, когда жил с ней. Но когда она собралась родить второго ребёнка пить вроде перестала, а Вовку передала на воспитание отцу.
- Мать выпивоха, дала сыну попробовать вина, а когда собралась рожать второго ребёнка выпихнула к жестокому отцу. Тут впору и Юрия Михайловича пожалеть. Зная, что сын выпивает, что ему делать с ним? Разумеется, строго за ним следить.
- Но как уследить, если бабушка Володи и отец целый день на работе. А в доме на самом виду стоят марочные вина, которые Володька, если ему не удаётся в магазине купить вина, тоже понемногу отпивает, а туда воды доливает. Это отец ещё не знает, а узнает, как думает Вовка, он ему голову оторвёт.
- Вот беда! Поэтому Вова и прибегает к нам среди зимы, раздетый, с оторванным воротом рубашки. И как ему помочь, ума не приложу. На фоне вот этого горя ребёнка мои неприятности сегодня кажутся игрушками.
- Да, мама, ты же не рассказала о своих мытарствах.
- Ну не хотел заверять подпись твоего отца его начальник.
- И ещё печать поставить, - помнил твёрдо Олег процедуру, за которой поехала мать.
- Да. Желал надо мною поиздеваться, унизить меня, что я тоже, как его жена не вернусь в Союз. И как я ему не говорила, что меня не влечёт к себе Польша.
- Только лишь тем, чтобы в гости поехать, - быстро вставил Олег.
- В гости другое дело. Посмотреть, как там живут, да и вернуться в Москву, которую мы с тобой любим. И не только Москву – школу, в которой ты учишься – обожаем.
- Насчёт Москвы согласен. Мне понравилось как ты водила экскурсии по замечательным местам. Я даже припомнил, что эти же экскурсии твои нравились и в семье поляков, за что они нас приглашают посмотреть их Варшаву.
- «Что-то у Олега насчёт школы на уме, но не говорит», - подумала Калерия и поспешила на кухню, чтоб разогреть им ужин. Она не торопила сына – расскажет, когда захочет.
И когда Олег последовал за ней на кухню, Калерия решила, что сейчас он договорит. Но сын помнил, что не договорила она.
- Итак, мам, как же всё же, ты выбила из твёрдолобого подпись?
- У этого начальника, кроме того, что жена от него сбежала с сыном, ещё была причина издеваться надо мной.
- Интересно, какая?
- Представляешь, этот начальник приснился дяде Домасу, что у него нет одного глаза. И я, ещё не видя его, прозвала «орёл одноглазый».
- Но он оказался не орлом, а коршуном, хотел тебя поклевать.
- Мои мысли читаешь. Впоследствии, я его, мысленно, и перевела на Коршуна. Кто ему выклевал глаз, не знаю, но он хотел мне душу выклевать. Но ведь твоя мать не подчиняется злым силам. Хоть мне и жалко было его, убогого, обозлённого на весь мир, но я ему такой бой дала, долго он будет помнить, что женщин обижать нельзя.
- Он, наверное, узнал у папки, что ты в больнице работаешь. А кто-то в больнице ему глаз не спас – вот он и зол на всех медиков.
- У меня была такая мысль, но тут же я «увидела», что глаз он потерял по своей вине.
- А как это ты можешь видеть?
- Каким-то внутренним взором.
- Галина Николаевна говорила, что у тебя есть третий глаз. Что ты видишь больше, чем другие люди видят. Это когда мы ходили ещё в первом классе в Третьяковскую галерею». Ты ей рассказывала о художниках такие подробности их жизни, о чём она никогда не читала в книгах.
- Да что ты! – удивилась Калерия. – Но я-то, наверное, читала, если так говорила. Значит, мы с Галиной Николаевной читаем разные книги.
- Но ты мне намекала, что в каких-то сёлах, тебе, ещё девочке почти кто-то подкидывал книги, в библиотеках – необыкновенные. Ты их с удовольствием читала и сдавала в библиотеку, и рассказывала о них своим друзьям. А когда те приходили за этими книгами, то их в библиотеке не находили.
- Потому что в те годы, когда не было телевизора, и кино в украинские сёла привозили не часто, люди много читали – вот книги и не залеживались на стеллажах. Я сама иной раз стояла в очереди на нужную мне книгу, которую кто-нибудь мне порекомендовал.
- Ой, телефон звонит, можно я пойду?
- Это дядя Домас волнуется, что я не пришла к нему сегодня. Расскажи ему про Коршуна одноглазого, который хотел меня заклевать, но ничего у него не получилось. Я его так тряхнула, что его будут вызывать в Райком Партии для объяснений, почему он вздумал издеваться над…
Но Олег уже умчался. Из кухни было хорошо слышно, о чём они говорят.
- Да, дядя Домас. Мама дома, готовит нам ужин. Только что приехала. Конечно, устала. Почему задержалась? Это целая история. Там какой-то Коршун одноглазый не хотел закрепить подпись моего отца и поставить печать… Да-да, одноглазый… Мама говорила, что он вам снился во сне… Терзал нашу маму? Жаль, я не поехал с ней, я бы ему показал, где раки зимуют. Но вы же знаете Калерию. Она себя унижать не даст. Воевала с этим одноглазым. Позвать? Будете до завтра ждать, пока мама придёт на работу и всё вам расскажет. Очень хорошо. А то она устала. До свидания! – Олег пришёл на кухню. – Это хорошо, что дядя Домас дал тебе отдых на сегодня?
- Прекрасно. Спасибо ему. И тебе. Ты очень доходчиво с ним поговорил. Пойдём ужинать. И я схожу в душ, и будем спать. Завтра обоим нам рано вставать.
- Мам, завтра у меня воскресенье. Это тебе трудиться в выходной день.
- Забыла. Но это хорошо, что завтра работаю, после двух дней тяжких для меня.
- И завтра не будет операций у вас.
- Да, в институте не бывает в воскресенье операций.
- А куда везут тех больных, которые упали на улице или дома и покалечили голову?
- Всю травму везут в институт Склифосовского. А потом, если человеку требуется более глубокая операция, переправляют к ним. Но у нас его ещё обследуют, прежде чем положить на операционный стол.
- Как дядю Домаса, да? Его скоро будут оперировать.
- Этого никто не может сказать. Ещё идут обследования.
Глава 8.
Рассказывать о том, как её мучил начальник 8-ой автоколонны, Калерии пришлось не только Домасу с Любовь Савельевной, но и медсёстрам в реанимации, потому что они знали уже от Марины, куда новая медсестра ездила накануне. На двух её милых слушателей – старушку и Домаса - Калерия могла потратить всего лишь пятнадцать минут – ради них пришла пораньше на работу. Но обещала, в течение длинного, рабочего дня, ещё наведать их и каждому по отдельности рассказать подробно, как она выбивала из «одноглазого коршуна» подпись. Но не так коротко пришлось рассказывать медсёстрам в реанимации.
Разумеется, что в воскресенье персонал – няни, дежурные врачи и медсёстры были заняты не так как в обычные дни – не было операций, а это уже «большой отдых», считали. Но, отдыхая, всё же надо было кормить больных, перевязывать их, делать уколы, следить за капельницами, выполнять ранее назначенные процедуры. И всё же выбирали минутки женщины «посплетничать». Шептались или говорили вполголоса за большой стеклянной перегородкой, где стояли большие столы с историями болезней всех находящихся в реанимации. Откуда были видны все больные, более или менее лёгкие. Медсёстры, даже беседуя или обсуждая какое событие, поглядывали на больных и наметанными глазами, сразу могли определить, кто отяжелел, и вызвать к нему врача, а кто, наоборот, приходит в хорошее состояние.
Калерия поскольку её не очень интересовали разговоры медсестёр про ярких любовников, заводящих романы в институте, находилась возле своих больных. Лишь проходя мимо в процедурную комнату, или к шкафу, где находились нужные инструменты, могла услышать, что какая то женщина, – которую она не знала – от кого-то – тоже ей неведомого - забеременела и будет рожать, несмотря на то, что любовник женат и разводиться с семьёй не собирается: - «Он не собирается, - слышала Реля, - но помогать Клеопатре будет. Клёпа уже приданное ребёнку покупает за границей, где у неё родственники живут». – «Да много ли она из Берлина получит, если посылки проверяются?» - «Проверяются, да не все. Клёпе могут привезти, по дипломатическим каналам». Наконец медсёстры обговорили все институтские новости и обратили внимание на Калерию.
- А что это наша новенькая не принимает участие в наших разговорах? Или не интересно тебе? Ах, ты не знаешь людей, о которых мы говорим? Так увидишь ещё. Тебе пальцами покажут. Правда не все из любви обильных дамочек ходят в реанимацию, где для них воняет. Но дело заставляет. Иной раз если операционные заняты, а больному надо срочно сделать пункцию, так везут к нам – так что увидишь еще и научных светил, от кого они рожают. Кстати, «светила» ходят на обход с академиком – можем показать. Что? Тебе их жизнь совсем не интересна?
- Почему же! – выдавливала из себя Калерия и немного смягчалась: - Только бы родили смелые женщины от «светил» здоровых детей. А то нашлют им из Берлина или Парижа хороших вещей для новорожденных, а деточки могут появиться на свет больными, - Калерия вспомнила несчастных детей, каких она видела в детской больнице и вздохнула.
- Откуда ты знаешь, что больных могут родить медички? Для чего же тогда учились?
- Давайте рассуждать. Женщине, чтоб родить здорового ребёнка, нужен мир в семье и покой. Знать, что твой возлюбленный не встанет из-за твоего стола и не пойдёт к столу другому, не ляжет к законной жене в постель, оправдываясь тяжёлой работой в институте. А потом этого рождённого ребёнка надо растить до подросткового возраста так умно, чтоб он не спрашивал, почему папа уходит из семьи? Или, почему появляется в семье так редко.
- У тебя так получилось? Ты же одна воспитываешь сына, и, говорят, он у тебя очень умный растёт. Поделись опытом. Ведь так хочется, чтоб не только соседи, но родные, знакомые говорили о тебе, что ты хорошая мать.
- Таким опытом поделиться нельзя. Это надо иметь сердце и чистую душу. Чего нет у женщин, рожающих по страсти от женатых мужчин. Сначала родят, потом начнут давить на них, чтоб разводились с жёнами, детьми, возникает жуткое состояние у многих людей – скандалы, драки, жалобы в Партком, Местком. У одной вот такой роженицы, кроме неё и ребёнка страдают ещё масса людей. И сколько от таких скандалов инфарктом или инсультом людей страдает?
- Да, ты права. Но ты вот разве не страдаешь, что тебя покинул муж и растит где-то чужих детей. Нам эту сплетню передала твоя бывшая сотрудница.
- Я давно не страдаю из-за мужа, который, как вы узнали, «покинул» меня. Наоборот, я ему благодарна за это. Не случись нашего развода, я не смогла бы узнать Москву, так как узнала её я. Потом я смогла – сначала робко, потом веселей – водить по раздвигающейся, строящейся Москве других Москвичей. К их радости, я больше рассказывала не о стройках – стройки они и сами видели – а о старой Москве, о её создателях. Потом мне ещё больше повезло – я стала водить и возить по Москве семью поляков, на их же машине. Я им Москву, а они мне Подмосковье и Золотое Кольцо Москвы. Разумеется, что мне пришлось книги не только о Москве читать, но и о тех местах, куда мы ехали. Умнела я, умнел и мой сын, потому что вместе ходили в библиотеку, читали книги. И потом в поездках, если я чего забывала, Олег подсказывал.
- Да, с мужем бы ты такого не повидала, если он у тебя пил. Я с трезвенником мужем и своей машиной, по Москве так не катаемся, не говоря уже о Подмосковье, - призналась, одна из замужних дам, которая всегда гордилась тем, что у неё есть муж, работающий прокурором. - И дочь у меня совсем другой растёт – не такой любознательной, как твой сын. Откуда знаю? Да слышала, как ты по телефону с ним разговариваешь. По твоим ответам ему, можно судить, какие вопросы мальчик задаёт. Но расскажи, как ты добивалась подписи от бывшего мужа, чтоб свезти своего умного сына в Польшу?
- Вот уж, как говорится, - улыбнулась Реля, - слышали звон, да не знаете где он. Бывший муж подпись свою на разрешения выезда сына поставил. А начальник его вообразил себя благодетелем России, и не стал подпись заверять. Когда я добралась до этой автоколонны, спрятанной почти за городом, он заявил мне, что подозревает меня в том, что я не вернусь из этой поездки обратно в Союз.
- Какой нахал, а какое право он имеет подозревать, если тебе уже дали рекомендацию на твоей работе? – Поразилась жена прокурора, которую звали Елизавета Петровна. ( «Как дочь Петра Первого», - шутили в реанимации). – Но пошли завтракать, коль уж всех покормили, потому что уже двенадцать часов, а ты, наверное, ушла на работу голодная?
- Да, не успела позавтракать, потому что сын сегодня выходной и спал, когда я уходила, не хотелось его будить своим шарканьем из кухни в комнату. Но кто останется в реанимации?
- Кто! Вон Маша спешит из кухни, уже позавтракав. Попросим к ней на помощь Наташу с общего поста. У Натальи сегодня лёгкие больные – она с удовольствием посидит и поговорит о жизни с Машей. Наталья, побудешь в реанимации, пока мы подкрепимся, а то животы к позвоночнику прилипли.
- Я уже поела, идите, но в обед я пойду с Релей кушать. Мне давно хочется с ней побеседовать, а то всё вы и вы. Мне тоже хочется её услышать, что она с таким Львом сражалась и победила.
- Конечно, Наталья. Обедать ты будешь с Релей. Наверное, будешь просить, чтоб она из Польши тебе что-нибудь привезла? – спросила как прокурор.
- Что ты меня всё проверяешь, как будто я у твоего мужа на учёте состою? Кстати сказать, слух идёт, что вовсе не прокурор он у тебя, а более мелкая шишка, - отвечала шутливо Наталья. - Да и разводитесь вы будто с ним, так что чем ты гордишься, не понимаю?
- Вот уж и пошутить нельзя, - сказала Елизавета, но тут её позвали к телефону и она, вместо того, что иди в сторону кухни, помчалась разговаривать.
- Мне ничего не надо сверх естественного, - вслед ей сказала Наталья. - Лишь интересные рассказы, как в Европе люди живут. А ещё до Польши мы с Релей должны переговорить о нашей жизни.
- Поговоришь, Наташа, поговоришь ещё, - вместо выбывшей Елизаветы к Реле присоединились Татьяна и Варвара и, поскольку все проголодались, то дошли до кухни молча. И лишь утолив немного голод, вернулись к старому разговору о начальнике автоколонны.
- Вот попади к такому негоднику, он всю душу вымотает, - говорила Татьяна. - Хотя никакого права не имел ставить рогатки на женщину, как на танки, во время войны, ставили.
- Но ты, Реля, молодец, - поддержала её Варвара, взмахнув наклеенными ресницами. - Сумела отстоять свою честь. Ведь он на тебя, наверное, как на красивую женщину взирал и думал, если жена от него удрала, то все дамы должны его жалеть. И предлагать ему себя, за одну подпись. А второй раз за печать. Мне бы, если бы я была одинокой, не составило бы труда ублажить его, при условии, что сводил бы в хороший ресторан.
- Ой, Варька, ты за ресторан готова душу отдать. Тебя водили твои поклонники?
- Можете меня ругать, если я у кого раньше отбивала мужчин, но проклинать беременную нельзя. Давайте я лучше Реле рассказу об Алексее Зиновьевиче, раз уж мы к ней прониклись такой любовью. Ты не удивляйся, что он тебя выделяет из всех нас. Каждую из нас Алексей Зиновьевич любил по очереди и всех вместе. Тут, пока он не был женат на своей француженке, у него был роман с одной дамой из провинции – талантливой, как она себя считала. И приехала, чтоб защитить диссертацию, которую ей Алексей Зиновьевич подправил, и дама на всех парусах неслась к учёной степени. К тому же, на тот момент он ушёл из семьи и проживал у друзей или в общежитии наших аспирантов-доцентов. Там же, в этом общежитии жила и эта дама. И в какой-то момент они сошлись.
- Сошлись, - перебила рассказчицу Татьяна – и такие пиры устраивали в этой столовой, здесь же и плита есть, чтоб готовить. Естественно, они здесь располагались, когда тётя Аня - раздатчица уходила домой. И такие запахи неслись отсюда, что хоть беги и проси угостить чем-нибудь. Но в один прекрасный момент эта дама пекла блины или картошку жарила, а Алексей Зиновьевич подошёл и взял что-то со сковороды. И тут дама, которая уже считала себя профессоршей, то есть женой профессора – её так все и называли, кто крутился возле её приготовлений. Так вот будущая «профессорша» стала Алексея Зиновьевича стыдить при всём честном народе: «Как вам не стыдно, со сковородки брать, а ещё профессор». И всё! Алексей Зиновьевич развернулся на сто восемьдесят градусов, и ушёл. И видно в тот же вечер, где-нибудь на сквере, познакомился с француженкой, которая вернулась из эмиграции, и ей тут же дали трёхкомнатную квартиру. Ты только подумай, Реля. Мы, москвичи, стоим годами в очереди, а тут, пожалуйста, – отдельную, шикарную квартиру в Центре.
- Наверное, она, всё же купила её? – Предположила Калерия.
- Как же! Она доказала, что когда-то в её семье конфисковали дом и вот тебе – взамен квартира в самом лучшем районе Москвы.
- Да ладно вам, девки, завидовать. Она получила квартиру, а вскоре и мужа высокооплачиваемого. Правда Алексей Зиновьевич ещё платит алименты своим недорослям, но зато и француженку балует. Француженка не может стирать, чтоб не испортить руки, он несёт бельё в прачечную. Она не может готовить и не хочет взять домработницу к себе, профессор наш водит даму по ресторанам в обед и вечером, если сможет. А не сможет – даёт ей деньги, чтоб питалась там.
- Подожди, Варвара. У француженки ещё и мать прибыла, которой дали тоже квартиру – двухкомнатную – рядом с дочерью дверь в дверь. Может, матушка умеет готовить и стирать, хотя бы на стиральной машине, - сказала Таня. – Ох, я бы на стиральной машине день и ночь стирала. Но приходится ходить в прачечную, где жди очередь, пока одна из машин освободится, а потом ещё деньги платить – стирка бывает и долгой и дорогой. У тебя, Реля, есть стиральная машина?
- У меня не только нет стиральной машины, у меня и холодильника нет, - улыбнулась Калерия, - а заодно и пылесоса, но свою маленькую комнату я и половой тряпкой хорошо мою. Правда, иногда приходиться мыть места общего пользования, но у нас все используют не пылесос, а бабушкин метод – ведро воды и хорошая тряпка, которой можно сделать влажную уборку. - Калерия шуткой думала отвлечь допрашивающих её медсестёр, но не тут то было. На пылесосе никто не заострил внимания, а вот другие предметы всех волновали.
- И в то же время ты едешь в Польшу, хотя на эти деньги, которые тебе поменяют, ты могла бы и холодильник купить и стиральную машину. Правда, их нет в продаже, приходится ходить по ночам, отмечаться в очередях, а то вычеркнут из списка. Ещё на каких-то предприятиях можно угодить начальству, чтоб тебе дали открытку на эти предметы в магазин, где всё это дефицитное добро продадут без лишних слов и очередей.
- Слушай, Татьяна. Ты прямо зашилась со своими шкафами необычными, стенками так называемыми. И кукуешь в Москве безвылазно – стоя в этих немыслимых очередях - даже на море в отпуск не едешь. Не то, что на море – в деревню, на дачу. И что? Купишь ты это всё, теряя последнее здоровье, и будешь потом сидеть, и любоваться на эти вещи. А Реля – молодец. Она в первую очередь ездит везде, пока есть желание и здоровье. И, между прочим, какие-то вещи она покупает. Права я, Реля? – Говорила Варвара, поднимая на новую медсестру свои чарующие глаза. Калерии хотелось пошутить, чтоб Варя мужа так смущала глазами, но не хотелось обижать беременную женщину. Поэтому ответила лишь на вопрос:
- Да, чаще всего по случаю. Получила большие деньги и пошла наугад в магазин, где продают телевизоры, - сказала, насмехаясь над собой, Реля. – Правда, пригласила знакомого, кто разбирается в этой технике. И тут раз, как только мы вошли, видим, сгружают большие коробки с «Рекордами-67». Их только выпустили, и сразу я купила для сына, хотя он ещё в школу не ходил. Повезло, скажете? Или Ангелы меня туда направили? Так же примерно было и с диваном раскладным. И с трёхстворчатым шкафом. Люди где-то записываются, перекличку ведут по ночам, а я захожу в магазин и покупаю.
- Везде со знакомым ходишь? Может он такой счастливый?
- Нет. На покупку дивана, зачем знакомого приглашать? – В голосе Рели прозвучали нотки людей с Кавказа, но никто и внимания не обратил на акцент. - Ещё он на нём поспать захочет. Зашла наугад с деньгами, увидела, оплатила, договорилась с грузчиками, они мне в это же день доставили его – благо недалеко от дома. Зато шкаф трёхстворчатый везли издалека – чуть ли не три дня.
- Так может, ты так можешь купить и машину стиральную и холодильник – надо лишь с Ангелами договориться?
- Наверное, могу купить и те предметы, которые вы назвали. Но ставить мне их некуда, живу в коммуналке.
- Сейчас многие в коммуналках живут, а если стоят в очереди, на квартиру, то покупают и ждут вожделенную жилплощадь. Едут туда уже со всей обстановкой.
- Ну конечно, - возразила Варвара Татьяне. – Покупают обстановку в новую квартиру и заставляют всю коммунальную жилплощадь – людям на работу не протиснуться.
- Не волнуйтесь, девушки, как только мы съездим с сыном в Польшу, так нам, я думаю, соседи освободят две комнаты спаренные. А с ним небольшой коридорчик, куда можно поставить и холодильник и машину.
- Если заберёшься в две спаренные комнаты с автономным коридором, то можешь слететь с очереди на квартиру, - в реанимации уже знали, что новая медсестра стоит в очереди на новую квартиру, хотя Калерия никому не говорила. Её это не удивило. Если Марина повстречала одну из своих знакомых из поликлиники, где Реля раньше работала, то выведала всё. Видимо любопытная у них старшая медсестра.
- Даст Бог, не слетим. Придётся мне воевать, с теми, кто посмеет снять нас с очереди на квартиру, как воевала с одноглазым Коршуном.
- Ты молодец, Калерия. Недаром в тебя сразу влюбился Алексей Зиновьевич. И уже стонет, что его дёрнуло жениться на изнеженной француженке, которая не убирается в квартире, не готовит, ни стирает, а тут смуглянка такая искромётная – и хозяйка и мать хорошая. И даже его по Москве бы поводила, вместо ресторанов – ведь Алексей Зиновьевич не москвич.
- Девушки, дорогие, да кто же ему виноват, - смутилась Калерия. - Разумеется, как я слышала ранее он, уходя от очередной жены, оставляет ей и своим потомкам всё, что нажито «непосильным трудом». Кто так говорит в кинофильме «Иван Васильевич сердится»? – Пыталась она отвести разговор от профессора и, кажется, получилось.
- Ой, фамилия в фильме у этого типа такая интересная, - сразу включилась в игру Таня, - а играет артист Этуш, с его великолепными бровями. Ему бы Карабаса-Барабаса играть, с такими бровями, ещё бороду приклеить. И готовое пугало для его запуганных кукол.
- Ну, ты даёшь, Татьяна. Фамилию героя не вспомнишь, а уже клеишь Этушу другие образы. Кстати сказать он и снимается сейчас в детском фильме «Буратино», именно в роли Карабаса-Барабаса. А в «Иване Васильевиче» он играл Шпака. Сидит и считает, что нажито непосильным трудом: магнитофон, спидола, пиджак велюровый, пальто кожаное. И с каждым новым эпизодом всё у него удваивается, утраивается. – Все расхохотались.
- Да, Этуш – превосходный актёр, - протянула свои слова беременная Варвара, красиво хлопнув наклеенными ресницами. – И продолжала, будто лекцию вела на актёрском курсе: - Каждый его образ – это точная зарисовка того человека, кого он играет. Но не надо Этуша сравнивать в роли какого-то спекулянта или директора модного магазина с Алексеем Зиновьевичем. Алексей Зиновьевич у нас уникум. Если уходит от жены, забирает только свои личные вещи, в которых где бы потом он не жил, выглядит английским или французским денди. А что это провинциалка его чуть в клещи не взяла, то сумел вырваться хотя бы этим: - «Ай-я-яй, профессор, а с горячей сковороды руками берёт». Но попался он француженке – эта хоть не варит, не стирает, а надолго в плен взяла нашего профессора. Уж теперь-то он не уйдёт так просто, как от Филиппы. А Филиппа бесится, уже на товарищеский суд подавала на Алексея Зиновьевича, что вроде он зажимает её диссертацию. И в Партком бегала и Местком, но нигде ей помочь не могут. Не жена – нечего жаловаться. А диссертацию надо самой писать, а не на других надеяться. Живёт теперь в аспирантском общежитии, на птичьих правах. Где, кстати, Калерия, и твой любимый доктор живёт. Холостой, так что имеет преимущество перед Алексеем Зиновьевичем, который за полгода до встречи с тобой связал себя узами брака. Но попробуй ты завязать связь с Айде, на тебя накинутся все его предыдущие женщины, которые добивались его, но ничего у них не получилось.
- Айде не мой любимый, Варя, - Калерия покраснела, моя посуду после еды. – Пошли работать, девушки. Много вы тут мне порассказали, но пора и честь знать. Надо освободить Машу и Наташу, которые ждут тоже придти сюда и что-то перекусить, и поговорить по душам. Ой, я забыла, что Маша и Наташа уже позавтракали.
- Ну, с Машей не очень поговоришь – она у нас великая молчунья. Она вся в работе, - говорила Варвара, идя следом за Калерией и Татьяной, по длинному коридору. – Великая молчунья, зато как куда поехать по товарищескому обмену опытом – так Машку посылают. Хотя она может руками показать как что делать, а словарный запас у неё невелик.
- Да ладно тебе, Варь, всё Марью упекаешь, что она в Ригу съездила. Не тебя же беременную было туда посылать.
- Зато я приехала и рассказала бы о городе, а от Маши кто, чего услышал? А ведь их там по экскурсиям возили. В самой дорогой гостинице ночевали. В море люди купались, а Машенька ножки только мочила, потому что купальника не взяла.
Только пришли в реанимацию, как увидели Айде в углу, где лежали больные Калерии.
- Вот, - проворчала Татьяна. – Воскресенье, а он тут как тут, чего раньше не было. Это он к тебе, Калерия, примчался из своего общежития, которое на территории института находится. Другие врачи в выходной день бегут в кино или Планетарий. В крайнем случае, в театр, а этот к больным.
Калерия всё это, что ей рассказала Татьяна, знала – ей уже много рассказали об Айде другие медсёстры и няни – в том числе и Любовь Савельевна, работающая с Айде в одном отделении. Старая знакомая Рели, разумеется, знала больше всех. Она даже рассказывала «любимой» как называла её, о покойном Бурденко. Когда-то Любовь Савельевна столкнулась с ним по болезни мужа и застала, наверное, самую последнюю любовь старика. Он влюбился (или делал вид, что влюблён) в квадратную медсестру и не давал, ей прохода. Бедная не знала, куда от него спрятаться. По ходу рассказа, Реле казалось, что престарелый академик просто хотел поднять мнение, что вот, в такую, вроде неповоротливую и медлительную женщину можно влюбиться. Чудаки украшают мир. Так же чудит сейчас Алексей Зиновьевич по отношению к Реле. И это можно понять и простить. Талантливому человеку много можно простить. Пушкин чудил, по отношению к женщинам, как Реля уже установила, а они его обожали. Лишь в 1837 году чуток посмеялись над его ревностью, и человека не стало. Семья Жуковских, Вяземских немного не поняли, не поддержали Поэта, и погиб такой могучий талант. Поэтому Реля считала, что и талантливым медикам надо прощать их чудачества – главное, чтоб больных хорошо лечили. И жили долго. Пусть даже с непонимающими их француженками:
- Представляешь, - толковала Реле Татьяна, когда, сдав смену, собирались домой. – Дама из Парижа уже надоела Алексей Зиновьевичу походами в ресторан. Ему уже домашней еды хочется, но не возвращаться же к Филиппе, тем более с француженкой он расписался.
- Чего хотел, того и добился. Зато француженкой женой, как наш запрещённый певец Высоцкий, профессор наш может хвалиться. Она работает, эта любительница ресторанов?
Калерия полагала, что Татьяна ухватится за новое имя и станет расспрашивать об артисте. Но имя Высоцкий видимо ей ничего не сказало, или Алексей Зиновьевич был дороже, дородная медсестра продолжала говорить об их профессоре:
- Не где-нибудь полы моет эта француженка, как было с русскими эмигрантами ещё после войны – мне мама рассказывала. Там какая-то бывшая княжна, знающая языки, могла работать переводчицей, мыла полы. Родила ребёнка в этой нищете и умерла вскоре. А жена Алексея Зиновьевича не простая, в Большой театр устроилась, работает хореографом. Алексей Зиновьевич тебе на любой спектакль может достать билеты.
- Ой, хорошо, - обрадовалась Калерия. – Мои друзья поляки, как ни приедут в Москву, мечтают посмотреть Майю Плисецкую, её «Кармен-сюиту».
- Только не Плисецкую. Мадам с примадонной сразу разругалась. Она на Маечку билеты не достаёт.
- Жаль, - искренне огорчилась Реля за своих друзей. Сама она тоже не хотела смотреть «Кармен-сюиту», услышав нелестные мнения о «сюите» знатоков. – А девочка у мадам большая?
- Сама француженка, наверное, постарше тебя, но доченька её семи лет. Они поздно выходят замуж и поздно рожают.
- Зато будут старухами, когда дети повзрослеют.
- Что ты! Сейчас знаешь, какие операции на лицах делают, морщины убирают. Так что француженка долго будет молодой. Ты, в какую сторону идёшь сейчас? Не подождёшь немного – мне надо зайти в кабинет флюорографии, побуду там всего минут десять не больше.
- Что ты! Десять минут отнять от своего ребёнка – на это я не решусь, ты уж меня прости, - Калерия была рада, что никто из реанимации не сопровождал её – где-то внизу лестницы или в Конференц-зале, её непременно ждал Домас, с ревнивым блеском в глазах:
- Говорят, в реанимации появилась смуглая медсестра, похожая на мулатку, и влюбчивый профессор ходит за ней по пятам?
- Успокойся, - сказала Реля, целуя его в щёку, даже не оглянувшись по сторонам: – «Пусть видят, что из мужчин он мне всех дороже». – Успокойся, родной, профессор чудной человек – ими усеян весь мир и мы должны смириться с этим. Кроме того, я уже люблю, а профессор человек женатый и не может рассчитывать на мои чувства. Пойдём, поведешь меня до выхода.
Странное дело – её ласка успокоила его: - Ты умеешь, одним словом снять напряжение.
- Просто мы с тобой умные и большие, и очень любим друг друга, чтоб опускаться до ревности. Завтра я работаю в ночную смену, что тебе принести?
- Себя принеси. Чтоб не забыла заглядывать ко мне почаще.
- Ну, не скучай. До завтра.
- Устала?
- Смертельно. Ещё вчерашние мои разъезды по окраинам Москвы дают о себе знать.
Глава 9.
Калерия и впрямь уставала в это день, но от разговоров. Устать от больных она ещё не могла. А, поработав ещё довольно насыщенную неделю, Реля поняла, что устают не от больных, а от тяжести работы возле них. Она не могла работать спустя рукава, как это делали даже старые медсёстры, а работать в полную силу – себя гробить. В её смены попадались такие молодушки, которые приходили не на работу, а на свидания с дееспособными докторами. Молодые дамы, имеющие мужей и маленьких детей, но, оставив их дома, в реанимации чувствовали себя гостьями, которых вот-вот позовут за хороший стол, с выпивкой, дежурные врачи. Дамы и с собой приносили вкусные закуски и расставляли их в кухне, дожидаясь, пока освободятся от операций хирурги, с которыми у них сбежался график работ, и с которыми они уже переговорили насчёт застолья. Застолья должны были совпадать с тем «ужином» в половине двенадцатого, когда Реля их отпускала из реанимации на полчаса. Они с Наташей, дежурящей на общем посту, уходили отужинать в одиннадцать часов, а ждавших развлечения дамочек отпускали в половине двенадцатого. В двенадцать часов все – в том числе и няни, - приходили, чтоб перевернуть тяжёлых больных, которых ворочали через два часа, чтоб не было пролежней.
Ночные смены тяжёлые, больные меняются прямо на глазах. Вот как-то у Рели один товарищ, кстати сказать, не её больной, а пропавшей в застолье дамочки, собрался на вокзал. В реанимацию больных, после операции доставляли голых – лишь колпаки на головах. И лежали они, если спокойные, под простынями. А на беспокойных больных, надевали сетки, сплетённые из канатов. И лежит бурный больной под сеткой, делает вид, что он совсем спокойный, ещё и простыню стыдливо натягивает до подбородка, и вроде ждать от них неприятностей нечего. Реле говорили, что могут и сетку порвать, эти квёлые, на вид, больные, но слабо верилось, что такие канаты можно зубами перегрызть или руками перевертеть. И только она оторвала глаза от тяжкого больного, к которому уже вызвала по телефону дежурного реаниматолога. Как заметила боковым зрением тщедушного мужчину, незаметно выползшего из-под сетки и стоящего с железной уткой в руке, как с чемоданом.
Калерию предупреждали, что к таким больным подходить сразу нельзя. Поэтому она прошептала: - «Куда собрался, дорогой?» Ответ был сердитый: - «Не видишь разве, на поезд». – «Да ты что! – воскликнула Реля, надеясь привлечь внимание спавших нянь. Или хотя бы того дежурного врача, который должен был подойти к тяжёлому больному. Но никто не спешил к ней на помощь, и она продолжала ласково: - «Поезд-то твой будет утром, а сейчас ночь», - говорила, приближаясь, боясь, что больной своим «чемоданом» может не её, так соседнего больного стукнуть по голове. – «Вот, отдай мне свой чемодан, я его спрячу, а утром тебе отдам и проведу тебя к поезду». - Спокойно взяла у него пустую утку: («Слава Богу, что он туда не помочился»), и поставила под кровать, а руками расширила дыру, из которой больной сумел выползти: - «Покажи, как ты умеешь сюда залезть». – «А ты со мной ляжешь?» - спросил строго. - «Конечно. Сначала ты, потом я». Юркнул в эту дырку как рыбка – хорошо, что был небольшого роста. И лишь когда Калерия достала из кармана толстый бинт и стала заделывать дыру, догадался: - «Дура, обманула, а как бы хорошо полежали вдвоём». – «Спи, дорогой, спи».
И тут явились две ночных медсестры – Настя Фокина и Тамара, которую Реля уже знала как девушку, не могущую выйти замуж, хотя устраивала застолья дежурным врачам. С ними вместе и врач – Глеб с усами, которого когда-то ругал Алексей Зиновьевич, что не помогает медсёстрам переворачивать тяжёлых больных. Но ругал Глеба Алексей Зиновьевич днём, пришёл бы как-нибудь ночью и посмотрел, как этот блатной мальчик дежурит, если срочных операций нет. Выпивают за «ужином», который у них затягивается за полночь, если не с Настей, считавшейся его любимой медсестрой в реанимации, то с отделенческими медсёстрами, которые тоже жаждали приключений и накрывали богатые столы.
- К кому вызывали, - спросил он Релю, обдав её запахом только что выпитого коньяка.
- К тяжёлому больному, который плохо дышит, а вы уж сами его найдите, обойдя всю реанимацию, как положено дежурному врачу, - говорила Калерия, заканчивая заделывать дырку.
- Мне некогда обходить, говори конкретно, к какому больному? – Рявкнул молодой врач, который досадовал на Релю с того дня, когда Алексей Зиновьевич попросил новенькую медсестру ассистировать ему. – Уж, не к этому ли, зяблику, который сетку прогрыз? – Уже насмешливо. – Может, этот птенчик и швы из головы выдернул? Так я ему ночью накладывать новые не стану, а тебе отвечать утром на пятиминутке, почему так случилось.
- Отвечать за своего больного должна Настя, с которой вы чаи-кофеи распиваете до часу ночи. И даже не являетесь на перестилку больных, что вы обязаны делать не только днём, под грозный оклик нашего профессора, но и ночью, как дежурный реаниматор. А если у вас сейчас голова забита амурами, а глаза залиты «чаем» и вам лень поводить глазами по больным, то отяжелевший мужчина сзади вас находится. Неужели не слышите, как он дышит?
- Да, надо его в реанимацию отправить, - повернувшись, резко сказал молодой врач.
- Он уже в реанимации, Глеб. Что будем делать? – Испугавшись, что её любовник не в себе, спросила Фокина, приближаясь к своему больному.
- Что? Надо ему дыхательный аппарат подключить, но сначала слизь отсосать, - хмель будто покинул реаниматора..
- Слышала? – Начальническим тоном спросила Релю Настя.- Ему надо было слизь отсосать! Элементарных процедур не знаешь.
- Ну и отсасывай, это же твой больной. А плохо ему стало как раз к тому моменту, когда вы с Тамарой должны были вернуться, чтоб переворачивать больных. Так что делай все процедуры, которые назначил врач, переворачивайте тяжёлого больного, потому что няни отказались делать это в отсутствии врача. Работайте, люди, работайте. И над твоим тяжёлым больным, Тамара, надо потрудиться. Тоже няни отказались его ворочать, в отсутствии врача.
- А твоих больных ворочали без врача?
- Моих ворочали, в присутствии Айде, который не поленился ночью придти и проведать своих больных. Ещё и нам всем помог, спасибо ему.
- Хорошо же, Калерия, посмотрим, как ты будешь оправдываться завтра перед Алексеем Зиновьевичем, что не перевернула наших больных, - нагло сказала Тамара, онемевшей Реле.
- А как вы, шлёндры, будете оправдываться перед Алексеем Зиновьевичем, что ушли кушать на полчаса, а сами жрали и пили полтора часа, ещё и врача задержали – он, во время, не пришёл к тяжёлому больному, - послышался голос санитарки Вали, а вскоре показалась её заспанная фигура. – И вам хочу сказать, доктор, чтоб не оставляли тяжёлых больных и не шли, на поводу у этих выпивох. А ну как жене вашей кто шепнёт по телефону, что вы грешите по ночам?
- Тихо, тётя Валя, тихо. Прошу вас не распускайте панику. Идите, спите и вы ничего плохого ночью не видели. Сделайте вид, что вам приснился плохой сон.
- Только ради твоей жены, которая вот-вот родит ребёнка, не буду шум поднимать, но когда-то вы все трое попадётесь – не долго верёвочке вашей пьяной виться.
Выпившие Тамара и Настя, а с ними и Глеб стали обихаживать больных среди ночи. Тихо переворачивали, тихо перестилали, косясь на Калерию, которая ушла к не спящему на тот момент больному Камо. Так все звали парализованного грузина, который всегда радовался сменам Калерии:
- Ты чудо, - говорил он ей тихо, когда никого не было. – Ты лишь глазами можешь спасать людей от смерти, конечно, если болезнь не такая запущенная как у меня.
Калерия знала, что Камо умирает. Но он ей устраивал такие представления, что она молила небо, чтоб такой человек вдруг, наперекор всему, вылечился и стал ходить.
- Что, дорогая, - сказал он ей и сейчас. – Тебя обидели и оскорбили, вместо того, чтоб извиниться и попросить прощения? Не грусти. Ты лучше их всех. Как ты заставила этого с уткой забраться под гамак. Знаю, что вы называете это сеткой. Но это настоящий гамак. Удивляюсь, как мог тот бледный человек прогрызть в нём дырку. Поезд у него, видите ли, уходит. Но ты молодец. Не всякая медсестра кинулась бы к нему, как на амбразуру. Хорошо, что сознание его спутанное, а то уволок бы тебя в кровать или просто на полу изнасиловал.
- Да что ты, Камо! Наши больные, спутанные наркозом и снотворными препаратами, этого не могут, - Калерия знала, что и без наркоза и без снотворных нейрохирургические больные уже не могут, но не говорить же этого умирающему грузину.
- Нет, ты молодец! Так ловко загнала его под сетку. Ещё и дырку зашила своим бинтом. Ходил бы я как прежде в разведку, взял бы тебя с собой.
Это была такая шутка между ними. Камо не раз обещал взять Релю в разведку. Она отвечала: - С тобой, Камо, куда угодно.
- А поцеловать без обмана можешь?
- Такого человека да не поцеловать, - Калерия склонилась и поцеловала в колючую щёку. Её пронзила мысль, что не сегодня-завтра Камо умрёт.
- Спасибо. Теперь засну. До конца дней буду помнить ласку твою.
У Рели слёзы на глазах не давали ей видеть уже засыпающего больного. В следующую смену она Камо в реанимации не застала. Спросила, не умер ли? – «Нет, - отвечали ей, - братья увезли его в родную сторону – Камо чуть лучше стало. А там ещё, у них, в Тбилиси, какая-то Джуна появилась. Говорят, что выхаживает больных». – «Господи, - взмолилась Реля, - помоги ему. Сделай чудо. Хорошо бы братья Камо свозили его к чудотворной иконе. Или даже пусть к этой Джуне везут, если она, действительно, волшебница».
Глава 10.
А про «пассажира» своего она рассказала, через несколько дней, когда её смена сошлась с Татьяной, Варварой и Наташей с общего поста. Медсёстры в хохот: сколько таких рассказов гуляло по институту. Пробовали бежать буквально из всех отделений, кроме детского. Но те больные были ходячие и одеты в пижаму, или какую другую одежду. Но из реанимации тоже пробовали бежать, даже не захватив с собой простынь. Больные могли бы замотаться в неё, и прикрыть те места, которые смущают прохожих. Но со спутанным сознанием иные не понимают, что так носиться по улицам – даже если преодолеют высоченный, кованный из чугуна и железа забор, им не удастся добежать домой. Да и знают ли они, в какой стороне их дом находится? В институте было много приезжих издалека. Недаром же «пассажир» помнил, что его привезли на поезде. У Тани такой же голенький сумел выскочить в окно – дело было летом – и по парку нагишом, с чепчиком на голове. А забор у института не сплошного литья, а фигурный – когда-то богатый владелец этой усадьбы не поскупился на красивый забор. Всякие завитушки давали возможность бежавшим мигом влезть на самую вершину. И пока Татьяна, с Наташей преодолевали лабиринты института, чтоб выбежать к забору, им бы не застать «спортсмена». Хорошо, дело было днём: с обратной стороны забора старичок с палкой прогуливался. Ум у старика оказался острый, не задурманенный операциями – он новоявленного акробата стал палочкой назад толкать. Как потом выяснилось, старичка очень шокировал костюм Адама, в котором больной пытался бежать от лечащих его людей. А тут и Татьяна подбежала и за ногу больного ухватила, Наталья за талию и общими усилиями мягко сняли его с решётки.
- Представляешь, - говорили медсёстры, сквозь смех, Реле, - картинку?
Смех смехом, но смех сквозь слёзы – многие больные до того в институте залёживались, что родные и брать их не хотели, помня, что жизнь с человеком, со спутанным сознанием – это каторга. Больные москвичи, да и приезжие всё больше из алкоголиков. Напиваются, буянят, дерутся, попадают в аварии, издеваются над родными, попадают на операционный стол, где им не всегда могут помочь. И забирать такого не исправленного больного даже старушки матери не могут. Матери страдают годами с пьющими, а уж если они становятся буйными, то кто решится взять свою смерть домой?
Правды ради надо сказать, что бурных больных было меньше, чем других – интеллигентных – как Реля считала. Их гораздо больше, таких как Камо. Они лежат спокойно, даже ночью, если не спится. Они заранее подготовили себя к операции – разумеется, при помощи лечащего врача, как Айде – внимательного и терпеливого. Интеллигентные больные не срывают повязки, не выдёргивают швы, не собираются бежать, даже если в реанимации иногда бывает шумно, если вдруг начинают возвращать рядом лежащего больного из клинической смерти. И что самое замечательное – интеллигентные больные не просят пить. А если просят, то самую малость, лишь губы смочить. Знают заранее – к этому их подготовили врачи, что принятие много воды может вызвать отёк мозга или лёгких и летальный исход, даже у перспективного больного.
У Наташи, где лежат уже выздоравливающие больные, женщина из торговли вдруг стала требовать много воды. Всю ночь беспрерывно кричала: - «Пить! Пить! Горло горит. Подведите мне кран с водой». Калерия, оторвавшись от своих больных, ходила на общий пост, чтоб помочь Наташе успокоить её. Уговаривала, давала по капелькам воды. Пока с ней говорят – она слушает. А как отойдут, начинает снова кричать. Наташа охрипла, уговаривая её. Калерия, поговорив, спешила к своим больным. И вот Наташа отлучилась, чтобы найти реаниматора, который после употребления спиртного или, надышавшись наркоза, после срочной операции крепко спал. И, вернувшись с врачом, Наталья застала больную мёртвой. Какой-то выздоравливающий больной встал и дал ей выпить целую кружку. Напилась. Утихла, навсегда.
Калерия была уверена, что с Домасом такого не случится – если ему предстоит операция, она его подготовит. И доктор, его милый доктор постарается. От Айде поступали в реанимацию сдержанные больные. Калерия понимала, какую работу он с ними проводил. Никаких волнений с пациентами от Айде. И сам, после операции сколько раз придёт: - «Как мои больные?» Всегда, с первого рабочего дня Калерии старался поставить прооперированных больных в её угол, а влюблённым в него медсёстрам отвечал: - «Про новую медсестру слава идёт по институту, что у неё руки золотые. И мне спокойней, когда она работает. Научитесь, милые, так трудиться, я вас перестану бояться».
Реля понимала, что не только по её работе ставит Айде своих больных в её угол. К тому же днём работает она, а ночью может придти, любительница пировать с любовниками, тогда что делать Айде? Конечно, он приходит и проверяет своих больных. И, может быть, гоняет выпивох, или жалуется на них Алексею Зиновьевичу, потому что медсёстры всё реже – особенно в смену Калерии стали меньше загуливать в ночные смены.
Но на Айде сердились. И однажды рассказали Реле, о сентиментальном докторе анекдот:
- Вот ты думаешь, что Айде, самый хороший из лечащих врачей. А он, твой прекрасный Айде, упал в обморок, когда наши реаниматоры вытаскивали из клинической смерти академика. Упал прямо под каталку, на которой оживляли Арутюнова. И врачи не знают, то ли Айде спасать, то ли Арутюнова.
- Думаю, что продолжали спасать академика, а Айде сам очнулся, - предположила Реля.
- Ну, ты, как будто там была.
- Я умею, иногда подсмотреть третьим глазом, как мой сын говорит.
- Носишься со своим сыном, в то время, как могла бы хороводить молодых врачей. Многие на тебя посматривали, когда ты к нам явилась, но Алексей Зиновьевич всех отпугнул.
- Ну что сказать? Спасибо Алексею Зиновьевичу.
- Чего спасибо? Он как собака на сене. И сам не гам, и другим не дам. Может у тебя есть тайный поклонник, поэтому ты и не сердишься?
- Ищите моего тайного поклонника – кланяйтесь ему низко в ноги, что я не сержусь на Алексея Зиновьевича. Потому что, если бы я рассердилась на нашего профессора, ему бы было очень плохо. За меня Космос, с которым я состою в родстве, сильно наказывает, - пошутила.
- Это ты не Алексею Зиновьевичу грозишь, а нам, - догадалась Тамара. – Но чем меня может наказать твой Космос?
- Он и не за меня, тебя почему-то наказывает и уже давно.
- Что я замуж не выхожу? Так тут ты ошибаешься. На днях мне сделал очередное предложение мой давний поклонник из города Чехова, где я живу.
- Ох, далеко к тебе на свадьбу ехать, а то б я напросилась. Но как отнесётся к свадьбе твоя приятельница татарка? – Сказала насмешливо Фокина.
- Тихо! Не выдавай всем мою тайну, - они зашептались, а Реля пошла к своим больным – кормить всех обедом. Но двое у неё ели хоть и медленно, но нормально. А двоих надо было кормить жидким, протёртым супом через трубочку, вставленную в нос.
И когда санитарка Валентина принесла на подносе питание её больным, взялась помочь Калерии: - Ты через трубочку можешь кормить, а я этих двоих одновременно покормлю. Хорошо, что кровати рядом. Одному ложку и пока он жуёт, другому всуну в рот.
- Я тоже так кормлю одновременно, - говорила Калерия, наливая через воронку суп тяжёлому больному, который глотать не мог. – Спасибо вам, тётя Валя, всегда выручаете.
- Эта наша обязанность тоже – кормить больных – никакая это не услуга. А тебя, я слышала, как девки травили Айде – не обращай внимания.
- Я и не обращаю, - Калерия улыбнулась, не спуская взгляда с трубки, по которой шла пища больному.
- А Тамарка, что, правда, замуж выходит?
- Так сказала.
- А как же её любовница – эта Лилия-татарка, которую выгнали на днях из института?
- Как любовница? Она же медсестрой работала. Но плохо, должна вам сказать.
- А то я не знаю. Как с Тамарой в одну смену, так и спрячутся куда-то миловаться. Ты, разве не слышала о лесбиянках?
- Ой, это однополая любовь? Но Тамара же и с мужчинами время проводит.
- Вот Тамарка может на два фронта. А та татарка ради неё с мужем разошлась. Или он её бросил, как говорят. Да и как не бросить такую растяпу. Видела, у неё ни одного платья нет, чтоб подол не косил. Ходила шикось – накось, но «жену» свою Тамару держала в ежовых рукавицах. Били иногда красавицу эту. И ещё доберётся до неё, если услышит, про замужество.
- Боже мой, какой разврат. У этой Лили, кроме мужа, ещё дети есть. И она всех бросает ради какой-то жуткой любви. Ну, тётя Валя, мы с вами на эту тему ещё поговорим. А сейчас сюда двигается Алексей Зиновьевич.
- Ну, как у нас идут дела? Это почему вы берёте себе самых тяжёлых больных? У нас новеньким полагаются лёгкие больные.
- Да какие же они тяжёлые? – возразила Калерия. - Вон тяжёлые лежат, у кого то дыхание, то сердце останавливается.
- Врачи вас наши не очень беспокоят? Я имею в виду, не пристают ли наши блудливые?
- Что вы, Алексей Зиновьевич, - ответила санитарка, собирая тарелки и ложки на поднос, - наши котики разогнались в сторону Рели, но она так их в сторону отвела, что даже я удивилась.
- Так. Хорошо. Вы, Валентина Никифоровна, покормили больных? Отнесите посуду и подежурите здесь, пока я с новенькой нашей побеседую в своём кабинете. Знаете, где мой кабинет. Придёте туда на несколько минут, когда вас наша няня сменит. Она опытная и в случае чего, позовёт других медсестёр или врача. Не бойтесь на неё оставить больных.
- Я не боюсь. Но о чём говорить со мной хотите? Я подготовлюсь к разговору.
- О чём, сам не знаю. Я люблю неожиданные вопросы задавать.
- И наблюдать, как люди мучаются, не зная, что на них ответить?
- Да не бойтесь. Надеюсь, что мои вопросы вас не затруднят. Так жду, - профессор ушёл.
- «А я как раз боюсь неожиданных вопросов», - вздохнула Калерия.
- Не дрейфь, - подбодрила её тётя Валя, вернувшаяся с кухни. – Шёл мне навстречу и улыбался. Значит и разговор у вас будет приятным. Во всяком случае, про твои недоразумения с Глебом он знает. Не от меня, - подняла руки кверху Валентина Никифоровна. – Но я лично слышала, когда мыла общий коридор, как он Глебу высказывал, недовольство, что в рабочее время он не должен выпивать, а на новую медсестру сбрасывать тяжёлых больных. Конечно, Алексею Зиновьевичу трудно навести порядок, после того как он тут с несостоявшейся «учёной» пировал. Но пара с гостями тут не пьянствовали, а только готовили пищу, но я думаю, он справится.
- «А не справится, я помогу, - подумала Реля, уже с более лёгким сердцем направляясь в кабинет профессора. - Как в детской больнице боролась с этими алкашами, которые на работе готовы напиться и больные им по фигу. Так и здесь никому не буду спускать – так и скажу Алексею Зиновьевичу».
продолжение >>> http://proza.ru/2012/01/07/619