Антиквар

Я встретил его на рынке. Он держал ларёк старых вещей, где можно было купить всякую всячину, начиная с женских гребешков-расчёсок и кончая чугунными утюгами, в чрево которых для их разогрева засыпались когда-то пылающие угли. Перечислять всё обилие товара, выставленного им на обозрение в небольшой деревянной будке бессмысленно. Можно без преувеличения сказать, что там было всё. А если точнее – почти всё. Мы сошлись с ним на почве литературы, поскольку среди всего этого разнообразия большую половину прилавка занимала старая книга – такой импровизированный букинистический развал на любой вкус. Частью книги брались из личной коллекции, частью приносились доброхотами, желающими избавиться от обременительного груза книжных шкафов и полок, груза, который в XXI потерял свою непреходящую ценность и стал лишним в силу изменившихся обстоятельств, уклада жизни и смены жизненных парадигм и приоритетов. 
При желании у него можно было заказать полное собрание сочинений любого русского или зарубежного классика XIX – XX веков, поскольку он собирал информацию от потенциальных продавцов всего этого ненужного былого богатства, и при первом же звонке сделка купли-продажи осуществлялась без дополнительных хлопот. Книги почти ничего не стоили. Многие он отдавал так – бесплатно. Или обменивал на что-то равноценное: например, Киплинга на Фенимора Купера или Толстого на Достоевского. Два-три человека – завсегдатаи его переполненного вещами и книгами ларька – пользовались этим импровизированным развалом, как библиотекой, и брали для чтения ту или иную книгу, потом меняли её на другую. В любом случае чувствовалось какое-то движение, слышалось шуршание страниц, шла перетасовка известных и неизвестных авторов, выстроенных в шеренгу, в плотном строе корешков толстых и менее толстых обложек: Улицкая - Чехов - Ленин - Беляев - Сорокин - Ефремов - Пелевин - ТОЛСТОЙ -   Донцова - Майн Рид - Акунин - ПУШКИН - Прилепин - Загоскин - Рубина - Шишков - Маринина - Гроссман - Дашкова - Салтыков - Щедрин - Макс Фрай - Тэффи - Лимонов и др. Полный винегрет.
– Читают единицы, – жаловался Саша, – а покупателей нет совсем. В лучшем случае за неделю один-два. И то – из нашего поколения. Старая гвардия, так сказать. Больше интересуются антикваром. А чтобы всему этому барахлу им стать, нужно ещё лет тридцать, а то и пятьдесят. Вот, к примеру, фотоаппараты. Возьми хотя бы «Киев». Высший класс механики и оптики! Не фотографирует, а рисует. Каждый штрих запечатлевает. А кому сейчас нужен? –  Никому! В лучшем случае за десятку возьмут для винтажа: поставят на каминную полку или в витрину какого-нибудь магазина. И – всё! Вещь потеряла своё назначение. И так всюду.
– Возможно, ты и прав, – соглашался я
– В ходу только гаджеты (русского заменителя не нашли, а слово – идиотское!). В них чего только нет: и телефон, и библиотека, и справочное бюро, и банк, и почта, и билетная касса, и радио с телевизором, и фото-видео камера, и работа, и знакомства, и общение. Всё – не отходя от кассы. Гаджет заменяет все виды услуг, он всемогущ, он покорил мир и людей. Молодёжь полностью и целиком погрязла в этих самых гаджетах. Пишет, делится мнением, накапливает лайки, оплачивает покупки, с кем-то говорит, иногда читает новости, рекламу, реплики друзей, знакомых или посторонних людей в мире Интернета – новом виртуальном пространстве. Причём, надо заметить, слово «интернет» везде пишется с большой буквы, как имя собственное, или слово «Бог». Он-то и подменил нам Бога или, в крайнем случае, другого, знающего всё и обо всём, супер-человека, который волей-неволей становится нам чем-то вроде лепшего друга и наставника.
– Ну, насчёт Бога это ты хватанул.
Но Саша продолжал, не обращая внимания на мою реплику:
– Я иногда думаю: что если по каким-то причинам интернет этот отключится? Что будет тогда?! Это же для пользователей катастрофа, вселенский коллапс. Ведь в этот дерьмовый гаджет закачено всё и вся. И когда он превращается в кусок пластмассы с потухшим экраном, у его владельца теряется смысл существования. И тогда встаёт следующий вопрос: кто кем владел? Человек гаджетом или гаджет человеком. Ответ, по-моему, очевиден. А люди с отключёнными гаджетами могут натворить множество бед. И этих людей сейчас миллионы. Это мощная неуправляемая сила, которая будет пострашнее атомной бомбы. И её кто-то может использовать в своих корыстных и безумных целях.
– Ты прямо-таки рисуешь картину апокалипсиса: толпы лишённых интернета гаджиистов, как безумные, несутся по земле, сметая на своём пути всё, что было создано нашей цивилизацией.
– Ну, может быть, и не совсем так, но что-то в этом роде, – почти подтверждал Саша.
– Человек стремится к совершенству, – пытался я вставить в разговор прописные истины, – практически он вынужден изобретать нечто новое и более целесообразное.
– Но не до такой же степени! – поднимал глаза к небу Саша. – И потом – где предел этой целесообразности? Не перешагиваем ли мы ту красную черту, за которой стоит сам чЁРТ. Не попадаем ли мы прямо в его объятия? В старых вещах, сделанных руками человека, кроется хотя бы частица души их создателя. Руки – главный посредник и инструмент творения. А современные вещи? Это порождение лукавого ума и роботов-автоматов. Будь хотя бы тот же гаджет или автомобиль. В процессе созидания руки уже не участвуют. Даже современное письмо превратилось в тупое механическое нажимание на клавиши ноутбука или смартфона. А раньше? Само писание (неважно чего) – это же высокотворческий процесс! Достать гусиное перо, очинить его должным образом, купить за пять гривен чернил, писать, писать и плакать, пока грохочет слякоть, как говорил Пастернак. Не было тупой механики письма, был уникальный процесс сопряжения мысли, пальцев, самого дела, а впоследствии и его результатов. Письмо, написанное от руки или на компьютере, – это совершенно две разные вещи. Уходит рисунок письма, его, так называемая, печать ума. Это касается и вещей.
– Наверное, потому ты так и привержен всему этому миру старых предметов, окружающих тебя.
– Отчасти да, – соглашался он. – Но заметь, бизнеса здесь никакого нет. Богатым этот товар не нужен. У бедных деньги только на хлеб насущный днесь. А ценителей с любителями кот наплакал. Тем более все вещи здесь – это практически вторсырьё. Но от него веет каким-то реликтовым теплом. В современных изделиях этого нет. И ещё одна интересная деталь: почти все сделанные в ХХ веке и ранее вещи поддаются ремонту в случае какой-либо порчи. Чего не скажешь о веке XXI. Всё на выброс. Что-то сломалось, не проблема, пошёл и купил новое. Продлевать срок службы предметов быта и обихода стало даже некоторым моветоном – неприлично. Закрадывается подозрение, что в современное производство технологически закладывается тот минимальный срок окончательного износа, когда вещь просто «требует» её заменить ввиду потери определённых функций. А если у вас появится навязчивое желание что-то отремонтировать, то зачастую ремонт может обойтись дороже покупной цены.
– Так я понял, что твой бизнес нулевой. Дивидендов не приносит. А смысл?
– Практически вся моя выручка уходит на погашение аренды этого ларька. Иногда остаётся на две пары новых носков. Смысла вроде никакого. Но всё деньгами не измерить. Я здесь через эти вещи соприкасаюсь с прошлым, с воплощённой и застывшей в этих вещах историей. Посмотри на эту старую настольную лампу 50-х годов. Это почти произведение искусств. Проектировал её наверняка художник: массивная круглая подставка из карельского мрамора, классическая колонночка из того же мрамора со скромным металлическим цоколем и уходящей под стеклянный зелёный абажур капителью. Вот я её включаю: чувствуешь какой мягкий спокойный свет. Этот свет придаёт уют любому дому, даёт необходимое расслабление. Здесь никакой йоги не надо. Включил – вот тебе и медитация. Разве современные лампы на такое способны? Сейчас всё из-под штампа, без души, без воодушевления, без особого интереса к самому человеку, к пользователю. Но это мало кто понимает и мало кого интересует.
Мы нередко, особенно в летние месяцы, ненамеренно встречались на побережье залива, ходьбы до которого не более 15-ти минут от места нашего проживания. Он каждое утро прогуливался по песчаному берегу как раз в часы раннего восхода солнца. Гулял он всегда босиком с обнажённым торсом. Рост его небольшой – вписывался в ленинские параметры. Лысина тоже служила своего рода напоминанием о вожде мирового пролетариата. Но на этом сходство заканчивалось. Несмотря на годы, тело его было сбито, упруго, с хорошим рельефным узором мышц. Чувствовалось, что внедрённый в наш образ жизни 60-х годов культуризм не обошёл его стороной.
– Тело нужно держать в тонусе, – говорил он, – я до сих пор балуюсь гирями, качаю пресс, хожу по утрам. Бег не признаю, можно сорвать сердце. К бегу нужно относиться осторожно. Так же как и к солнечным ваннам. Ведь народ ленив, встают поздно, если не на работу, выползают на пляж, да ещё с детьми, к полудню. А в полдень солнце самое вредное, обгореть можно за 15 минут. А ранним утром это исключено: лучи косые с благодатным ультрафиолетом. В 10 часов нужно с пляжа уходить, а не приходить на него. Я к концу июня тёмный, как негр, и ни одного ожога на коже.
Он напоминал Геракла в миниатюре: хорошо отшлифованные грудные мышцы, накаченный пресс, внушительные бицепсы. Подводил только рост.
– Хочу, вот, до ста лет дожить в здравии и силе. Все шансы на это есть. Мы вместе со своим дядькой соревнуемся на этот счёт. Он одного со мной года. Тоже ведёт зверски здоровый образ жизни. Моржуется до поздней осени, гантели, питание по аюрведе, ежедневная ходьба и прочее. Мы иногда в ранние часы вместе с ним по пляжам Юрмалы делаем заходы километров по десять-пятнадцать. Беседуем, в основном, как сохранить здоровье на долгие годы. Сошлись на том, что главное укрепить сосуды и сердце. Каждую осень делаем себе такую смесь: выжать десять лимонов, надавить в них пять головок чеснока и перемешать всё это с мёдом. Мёда нужно литр-полтора. Смесь настаивается две недели в тёплом месте, потом процеживается и принимается утром по столовой ложке. Это и есть лучшая профилактика для сосудов. А ещё собираемся с дядькой подсесть на янтарную кислоту. Говорят – эликсир бессмертия.
– Знал я одного армянина, – решил привести я пример из жизни, – тоже: утром зарядка, диета по Дюкану, во рту всё время инжир, не пил, не курил, прогуливался всегда подальше от загазованных центральных улиц. Короче – делал всё, чтобы прожить длинную и счастливую жизнь. До тридцати не дожил. Сердце. А его однокашникам уже за пятьдесят перевалило: и курят, и пьют, и зарядку не делают, и смогом дышат. И хоть бы что.
– Армянин? – переспросил Саша. – Значит не в своей среде жил. Здесь климат не для южного человека, плюс неэндемичные продукты, плюс чуждая среда обитания, плюс ещё что-нибудь. Вот в итоге и выходят одни минусы.
– И ещё он не принимал янтарную кислоту, – заключил я с иронией. – Его коллега по работе, закуривая как-то очередную сигарету, с грустной иронией заметил: «На его могильной плите можно было бы с полным основанием высечь эпитафию «Он вёл здоровый образ жизни».
– Да, здоровый образ жизни не для того, чтобы жить долго, а чтобы качественно прожить положенное тебе время. Пусть это будет 80, 90, 100 лет – неважно.
– А что значит качественно? – поинтересовался я.
– Качественно, это когда можешь любить и созидать, видеть и чувствовать краски и оттенки жизни, радоваться и сопереживать…
– Всё это общие слова. Конкретный пример можно привести?
– Пример, пример.., – задумался Саша, – конкретный… Начало восьмидесятых. На речном круизном пароходе «Советский Союз» познакомился со своей будущей женой. Королева была! На неё все мужики глаз положили. А досталась мне. Не круиз был, а сказка из «Тысячи и одной ночи». Гулял тогда на всю катушку. Главное – было на что. До этого год в геологической партии провёл в полярной тундре, деньги немалые заработал. Можно было квартиру купить. А я праздник жизни устроил. Вот и в Нижнем Новгороде, куда мы зашли на короткое время, сразу – в ресторан. Из окон Волга видна, по Волге теплоходы плывут, наш «Советский Союз» у причала отдыхает, день ясный – красота! Ну я шампанское брют заказал, чёрной икорки, фрукты… Сидим, наслаждаемся жизнью, шампанское в нос бьёт, икра на языке тает. Сейчас мне это и даром не надо. А тогда… Хотелось пыль в глаза пустить. Тем более что рядом королева такая.
Пока мы так сидели, а счастливые часов не наблюдают, смотрю я – наш пароход швартовы отдаёт и от причала боком отчаливает. Разворачивается и положенным курсом идёт вверх по течению. Выбегаем мы на набережную – всё, машины у «Союза» на полный ход поставлены, только пенный бурун за кормой, гудочком изредка погукивает бестия, нас оставил без надежд на будущее. Что делаю я? Не могу же я при своей невесте марку потерять. Приметил у четвёртого причала катер водной милиции на подводных крыльях, подхожу, двое мильтонов в нём сидят: один лейтенант, другой сержант, рубахи голубые, фуражки с белыми чехлами – красавцы.
– Товарищи, – обращаюсь я к ним, – пароход только что отошёл отсюда, а мы отстали, помогите, если можно.
– А чем мы поможем? – зевает лейтенант, – не погонимся же мы за пароходом вашим, его и след уже простыл.
– Так я не бесплатно…
– Не, у нас горючее лимитировано, мы только по экстренному случаю выезжаем. –
– Так это и есть экстренный! – говорю.
– Да-да, экстренный! Не хватало ещё, чтобы милиция туристов по Волге катала, – хриплым голосом заявил старшина, а лейтенант активно закивал головой и подтвердил:
– Вот-вот, отродясь ещё такого не бывало.
«Ну, – думаю – зря я, что ли, на Чукотке ноги и другие органы морозил?»
– Даю четвертной за посадку и ещё столько же, когда к борту «Союза» подойдём.
Лейтенант посмотрел на меня снизу, оценил мою красавицу и произнёс умиротворённо:
– С этого надо было и начинать…
Сели мы в катер, сержант включил зажигание, катер взревел своим многосильным мотором, вышел на фарватер и сразу встал на крылья. Скорость почти как в самолёте. Моя Дульцинея от счастья сияет, водная милиция улыбается, а герой – я! Будто не на подводных крыльях летели, а на крыльях Любви. Да в принципе так и было. Минут через пятнадцать показалась корма нашего речного ковчега. Лейтенант поравнялся с бортом, вырулил на уровень ходовой рубки и в мегафон дал команду: «Прошу сбавить ход! Примите на борт пассажиров!» Народ на палубу высыпал. Все глазеют. Капитан машину застопорил, пароход по инерции ещё двигается, матросы парадный трап с левого борта приспустили, и катер к его нижней площадке плавно подрулил. Я свою даму под ручку с катера ссадил, сам героем на трап вспрыгнул, и мы красиво на борт своего парохода поднялись под завистливые взгляды пассажиров, особенно женщин. Милиция сделала почётный круг около нашего белоснежного лайнера, пожелала нам счастливого плавания и была такова.
Два-три дня на пароходе только и было разговоров по этому поводу. Наше романтическое путешествие стало настоящим событием в спокойных речных буднях пассажиров. Мы всюду видели восторженные, а иногда и завистливые взгляды наших туристов. Ну, а я сравнивал себя, как минимум, с Гераклом, совершившим очередной незапланированный  тринадцатый подвиг «Спасение царевны из берегового плена».
Вот Вам и пример проявления пламенных и почти бескорыстных чувств. Почему «почти»? В следующую же ночь сделал ей предложение стать моей женой. Здесь, конечно, корысти особой и нет, но время и ситуация была выбрана мною точно. Она, не скрывая своего восторга, сразу и согласилась. По прошествии лет всё это ушло в предание. Выросли дети, нас оставили в двухкомнатной квартире. И это нас отчасти спасает: у неё своя комната, у меня своя. Говорить нам не о чем. Общих тем и похожих взглядов на жизнь тоже нет.
Жена моя стала толстой, неповоротливой и непривлекательной. Пересекаемся изредка на кухне. Она готовит для себя, я, соответственно, для себя. Еда её, в отличие от первых лет супружества, стала невкусной, пресной, просто – несъедобной. А какая была кухарка! Борщи с золотистой масляной плёночкой – не оторваться, шедевр! Беляши – за уши не оттянешь! Треска в томате – гастрономический изыск! А потом всё хуже и хуже, в конце концов – никак. Пришлось самому стряпать. Да у меня уже и диета своя. Беляши из неё, например, исключаются, вредно. И так далее. В общем, стали совершенно чужие люди. Почему так? – никто не знает. Печально всё это. А ведь готов был на безумства ради неё. А сейчас и видеть неохота. Совершенно другой человек. Ну, и я для неё, наверное, тоже…

Потом Саша пропал из поля моего зрения. Ларёк его на рынке опустел, а потом и совсем исчез – снесли. Но однажды совершенно случайно встретил его на юрмальском пляже рано утром. Он прогуливался по песчаной прибойной полосе, дышал озоном набегающей на брег воды. Саша, как всегда, очень приветливо поздоровался, мы сели на ближайшую скамейку и стали делиться новостями. Новости были обычные, ничего особенного за это время не произошло, если не считать, что Саша бросил свой антикварный бизнес, поскольку хозяин повысил арендную плату. И он, подогнав дебит к кредиту, осознал, что дальнейшая его деятельность на этом поприще – это сплошной убыток. А делиться пенсией с хозяином ему не захотелось.
– Пенсия небольшая, – отметил он, – но мне хватает. Я же по ресторанам не бегаю и по круизам не шастаю, как в бесшабашные молодые годы. Был, конечно, какой-то примитивный, искусственный смысл в моей торговле барахлом. А сейчас и занять себя нечем. И борьбы за существование нет. Всё как-то гладко идёт без особых эксцессов и волнений. Стимулы ушли, остались одни прожитые в прошлом годы.
Нас постепенно стали досаждать мелкие дюнные мушки. Они садились на руки, на голые икры (поскольку мы были в шортах), реже на лицо. Саша никак не реагировал на их назойливое посягательство. Но они ползали по коже, неприятно щекотали её, и после нескольких отмахиваний я стал бить по ним ладонью в надежде отвадить от облюбованных ими мест. Когда пара мушек, придавленных моей дланью, упала на влажный песок, Саша сильно изменился в лице, с укоризной и болью посмотрел на меня и произнёс:
– Зачем же так?! Это же совершенно безобидные создания. Вы только посмотрите, как гениально они созданы. Какое совершенство и свобода полёта в трёхмерном пространстве. Разве способен на такое человек или, хотя бы, вертолёт? А фасеточный глаз? Такого глаза нет ни у одного животного. Муха видит то, что человеку никогда не увидеть. Это верх совершенства. Поляризационное зрение, это почти шестое чувство. Поэтому-то муху так нелегко поймать. Я бы на вашем месте не стал уничтожать это творение лишь из-за того, что оно по своей естественной природе вдруг села на ваши телеса…
Саша встал, посмотрев на меня с большой укоризной, и молча, не попрощавшись, пошёл, свесив голову вниз, дальше по своему выбранному им маршруту вдоль Залива. Всем своим видом и общим абрисом он походил на только что прибитую мной муху. После этого случая я больше его нигде и никогда не видел.

red.