Каждую ночь он ищет что-то, вглядываясь в пустое пространство окон. Впрочем, нет. Окна не пусты. За неплотными шторами кипит жизнь, бегают из угла в угол знаки, пузатый символ пьет пиво в кресле, когда он встает, чтобы пойти в туалет, брюхо тащится за ним, словно огромная паховая грыжа. А в этом окне не задернули шторы, восклицательный сношает многоточие, щербатая девочка глядит на них с портрета в углу, разинув рот. Он наблюдает некоторое время, затем щелчком отправляет в окно ссосанную до фильтра сигарету и уходит.
Он идет мимо вафельных панелек, покрытых затейливыми узорами граффити, мимо стреляющего глазом светофора – одноногая проститутка. Он предлагает ей пойти с собой, но та стреляет по очереди всеми тремя своими глазами: она никуда не пойдет, она будет стоять здесь до скончания веков. Он оставляет отрицательную коннотацию у перекрестка и идет во дворы. Дворы битком набиты авто и кустами, под одним возится собака. Присаживается, горбится, снова присаживается. Он глядит на нее, она глядит на него.
"Ну помоги", - говорит она, и он быстро проходит мимо, зажав ладонью рот.
Где-то в череде дворов он упирается в хоккейную коробку, но какой-то отрезок времени продолжает по инерции идти.
Потом всё же кликает мышкой.
Коробка с писком сворачивается и улетает, на земле остается воронка, как от гнилого зуба. Кажется, из нее вот-вот полезут свернувшиеся запятые кобольдов и гремлинов.
Он обходит ее.
Потом бежит.
Сперва кончаются панельки. Потом и дворы. Потом всё.