В потрепанной пижаме цвета "прощай молодость" писатель Пушков сидел за своим рабочим столом и разбирал весьма разбухший за последние годы архив. Обладая особой педантичностью, Пушков тщательно собирал и подшивал все свои публикации, включая совсем небольшие газетные вырезки. А начинал он в таких далёких уже семидесятых, с журналистики. Причём, с самого низового звена – со всевозможных "Заводских вестников" и "Фабричных гудков".
Отточив перо, постепенно вышел на районный, а затем и, шутка ли сказать, областной уровень.
Казалось бы, дела идут в гору.
Но в какой-то момент он вдруг понял, что вырос из "коротких штанишек" журналистики и замахнулся на большую литературу, что всегда было его мечтой. Большая литература, надо сказать, не любит, когда на неё замахиваются, и поначалу Пушков чувствовал себя в ней не очень уютно.
Но терпение и труд, как известно, всё перетрут. И он терпел и трудился. Писал и писал, работая буквально на износ. Пока, наконец, в издательствах "Забайкальские зори", "Огни Поволжья" и "Якутянка" не вышли его первые, пока ещё робкие, сборники стихов и рассказов, а позже произведения крупной формы и даже мемуары. Через какое-то время Пушков и вовсе сделал головокружительную карьеру, став вторым секретарём Союза Писателей Нечерноземья.
Сейчас, перебирая старые фотографии, письма, журнальные статьи и черновики рукописей, он испытывал невероятную гамму чувств – от щемящей ностальгии и кома в горле до радостного осознания, что жизнь прожита не зря.
Душа его постепенно наполнялась гордостью: какое богатое литературное наследие он оставляет своим читателям, да что там скромничать, благодарным потомкам!
А пушкинистам (будущим исследователям его творчества) - материал на годы кропотливой работы и на десяток диссертаций!
Он уже живо представлял себе, что напишут о нём критики и искусствоведы:
"Николая Пушкова можно смело назвать рупором поколения… яркие и убедительные образы… глубокие метафоры… полное погружение в человеческую психологию… самобытный и универсальный автор, перу которого одинаково подвластны и лирика, и жанровые зарисовки, и брутальная мужская проза… "
"Взять хотя бы его бескомпромиссную повесть "Твою мать!" на производственную тему, или же пронзительный любовный роман "Прощай, Дуся", накалом страстей не уступающий лучшим образцам мировой классической литературы…"
"А сколько истинно народного, сермяжного юмора, сколько не приглаженных сочных оборотов и незабываемых шуток "на разрыв рубахи" мы почерпнули, например, из его цикла "Мимо тёщиного дома"
"Глубокое знание жизни, мудрая простота и, в то же время, широта взглядов ставят этого художника в один ряд с такими признанными мастерами слова как Душков и Петушков…"
Скромно согласившись с этими будущими откровениями, Пушков сосредоточился на главном. Сегодня ему предстояло выступить на очередном заседании женского литературного объединения "Надежда". Вернее, сегодня там должен состояться небольшой музыкально-поэтический вечер "Возьмёмся за руки, друзья", после которого была запланирована презентация его, Пушкова, яркого самобытного таланта.
Попав туда впервые, Николай поймал себя на мысли, что название объединения, вероятно, имеет непосредственное отношение к Надежде Константиновне Крупской и что она сама смотрелась бы там вполне органично. Но потом он устыдился этой фривольной мысли и прогнал её прочь. Ведь как ни крути, а те, кто там собирался, были, самыми, что ни на есть, благодарными слушателями.
А что ещё нужно настоящему писателю?
Пушков долго думал, что же "из своего" уместнее всего было бы презентовать на сегодняшнем вечере, и, в конце концов, остановился на лирическом цикле "Седеет Павел одинокий" и остросоциальной драме "Потребление и покаяние".
Да, это будет хорошо, рассудил он, это будет правильно.
Закончив с архивом, Пушков решил убить ещё одного зайца: взяться, наконец, за новый рассказ, идея которого давно зудела в его голове. Для этого ему надо было придумать самое начало, буквально первое слово, которое сразу задавало бы нужную тональность и атмосферу дальнейшего повествования.
Писатель раскрыл свою рабочую тетрадь и начал священнодействовать. Он, то закрывал глаза и подолгу сидел в неподвижности, как бы прислушиваясь к космосу, то порывисто начинал что-то записывать, но через мгновение зачёркивал это и опять впадал в задумчивость, грызя кончик ручки.
Спустя час он счастливо улыбнулся, потёр руки и потянулся в кресле. Дело было сделано, есть начало!
Раскрытая страница явила результат творческого озарения:
Смеркалось (зачёркнуто)
Вечерело (зачёркнуто)
Моросило.
Ещё раз удовлетворённо взглянув на написанное, Пушков подумал: что ни говори, а талант есть талант! И как-то непроизвольно сравнил себя с Толстым.
На сегодня, пожалуй, хватит.
Он встал из-за стола и пошёл готовиться к вечеру.