— Товагищ! — начал я издевательски снисходительно, подражая ленинскому говорку.
—Здесь брода нет! — уже запаниковав, крикнул я мужику, явно собравшемуся форсировать речку в самом широком месте и забредшему в воду уже по колени. Одет он был по осеннему сезону в куртку из синей плащевой ткани, но был ли он в сапогах, я не понял – до него было метров двадцать.
— Вы, если хотите попасть на ту сторону… дойдите до Малаховки, там есть мост! — заорал я, видя, что незнакомец упрямо норовит взять водную преграду штурмом.
Он пустился вплавь – над водой виднелась только его белобрысая голова. Через пару секунд и она исчезла из виду.
Я с надеждой и ужасом наблюдал, не появится ли она вновь, но тщетно. Окинув взглядом берег, пустынный и безмолвный, я стал срывать с себя одежду.
По предсказаниям синоптиков, сейчас должно быть около десяти градусов Цельсия с плюсом, но я не чувствовал холода, меня колотило от возбуждения и страха.
Плавал я не очень и утонул бы ещё в студенческие годы, если бы не умение держаться на спине.
Вода показалась гораздо теплее воздуха. Мне повезло, в этом месте река замедляла свой бег. Повезло и утопленнику, которого я ухватил за капюшон куртки с первого захода.
Реанимационные мероприятия, а я в них кое-что понимал, заняли немного времени. Он задышал сам, едва я помог ему избавиться от воды в лёгких. «Товагищ», как я его окрестил, лежал в пожухлой траве навзничь, подложив руки под повёрнутую ко мне лицом голову, и буровил мои зрачки ненавидящим взглядом.
— Нет, ты можешь утопиться ещё раз, но когда меня здесь уже не будет, — съязвил я, чувствуя, что вмешался во что-то нехорошее. — А пока, снимай одежду, если не хочешь прежде загнуться от переохлаждения.
Я кинул ему свитер и трико из запасов, не подходя близко. Угроза в его взгляде внушала мне определённое беспокойство.
Человек, несколько заторможено, снял с себя мокрую одежду, ничуть не смущаясь моего присутствия и оделся в сухое. Подойдя к разведённому мной ещё утром костру и, откинув с жердей запёкшуюся до углей рыбу, небрежно развесил на них свои сырые пожитки.
— Водки дай, — вдруг обернулся он ко мне, прищурившись, будто оценивая мои физические данные.
— Хэ-х, — хмыкнул я с досады. — Я рыбак нетипичный!.. езжу на рыбалку без спиртного. — Считаю: либо удить, либо пить, третьего не дано. — Здесь и так удовольствия сверх всякой меры.
— Денег дай, куплю, здесь недалеко, — не отставал он.
— Не дам, — ответил я, отвернувшись, показывая всем видом, что беседа окончена и сделал заброс. Мушка, описав широкую и плавную дугу, приводнилась как раз на границе улова и струи.
Очнулся я, лёжа на боку, упёршись носом в небольшой муравейник. Голова гудела басовой колонкой, разноцветные поплавки приплясывали в глазах. Мерзкие твари ползали по лицу, сбрызгивая его кислотой. Стряхнуть их я не мог из-за связанных, позади спины, рук.
Не вышло и подняться на ноги, обмотанные по лодыжкам капроновым шнуром, снятым с катушки удилища. Попытка попросить гостя прояснить ситуацию окончилась ничем. Рот был забит вонючей тряпкой, похожей по запаху на несвежие носки.
Не успев удивиться превратностям судьбы, я услышал звуки стартера и заработавшего двигателя моего Уаза и понял, что влип в мерзкую историю. Между тем, басовитое урчание мотора стало удаляться, пока не стихло совсем.
Неимоверным усилием я откатился от муравейника на безопасное, как мне показалось, расстояние и утёр лицо о пожухлую траву, насколько это было возможно.
— Не всё так плохо! По крайней мере, жив, да и мураши перестали досаждать,— бормотал я, в душе ужасаясь своему положению.
Паника начала нарастать после захода солнца за горизонт. Осенние ночи холодные и пережить даже одну, лёжа на земле вряд ли удастся. Кострище не подавало признаков жизни, белёсой заплатой выделяясь на фоне бурой почвы. Попытки развязать руки успехом не увенчались. Сырая земля ненасытно высасывала последнее тепло из моего коченеющего тела. Дрожь зарождалась в солнечном сплетении и постепенно овладевала всеми членами организма. Меня трясло словно стиральную машину, с заложенной в центрифугу пятикилограммовой гирей.
В какой-то момент кратковременного затмения сознания, я ощутил себя шестилетним пацаном, проснувшимся ночью от возбуждённых голосов родителей, решавших, как же поступить с Белкой. Так звали собаку породы: английский сеттер, белого с рыжим крапом окраса. Чёрных пятен было совсем немного, поэтому Белка походила на весеннее солнышко: весёлое, доброе и шебутное создание, которое отец выменял у какого-то алкаша на бутылку водки. Поскольку собаке шёл седьмой месяц, дрессировке она не поддавалась. Помучавшись какое-то время, папа махнул рукой на «тупое животное» и оставил её на постое в качестве комнатной собачки.
Белка, обрадовавшись отсутствию обязательств, закрутила скоротечный роман с дворовым кобелём чёрной масти: Тарзаном, и как следствие, принесла от него в «подоле».
К моменту, когда я, одетый в ночнушку, прокрался босиком в кухню, где проходила процедура родовспоможения, около Белки, тоненько попискивая, ползали шесть крохотных щенят. Собака обессиленно лежала на скомканной рогожке, барабаня хвостом в пол и, приподняв голову, виновато и вопросительно заглядывала в хозяйские глаза.
— Чёрный, белый, чёрный, белый, чёрный, белый,— загибая пальцы, перечислял я шёпотом щенков, стараясь не привлекать родительского внимания.
— Говорят, суки с ума трогаются, если сразу всех щенков отнимают, придётся оставить… одного, пока, — заявил папа.
Мама молча поставила перед папой ведро с помоями, будто давала ему шанс проявить волю и реабилитироваться за допущенную по-пьяни ошибку с приобретением Белки, от которой теперь, будто бы, одни неприятности.
Я стоял и очумело смотрел, как тельца щенят поочерёдно скрывались в грязной воде. К поверхности всплывали и лопались там маленькие воздушные пузырики, с тысячекратными радужными отражениями света от шахтёрского фонаря. По ночам в городке отключали электричество.
— А,а,а!— закричал я, осознав наконец, что бы это значило и бросился к ведру. Выуживая щенят среди картофельных очисток, я укладывал их на пол, где они и оставались лежать бездвижными шерстяными комочками: чёрный, белый, чёрный, белый, чёрный…
И вот, в момент, когда меня перестало молотить, а по телу разлилось тепло и спокойствие, в тот самый момент, когда я прощался со всем окружающим меня на этом свете, притупленное восприятие уловило еле различимый шум мотора. Я лежал, вытянув шею и чувствовал, как шевелятся уши, сопровождающие перемещавшийся в пространстве источник звука.
Я впервые в жизни согласился с существованием всевышнего и молился ему истово, дабы он не оставил меня своей милостью.
Чудо случилось, иль нет, но звуки автомобиля становились всё явственнее. Я узнал его, это был он, мой Уазик-бродяга. Чуть погодя, снопы света от фар, отогнавшие в камыши темноту резанули по глазам, ослепив меня.
— Не бросил, — с облегчением прошептал я.
— Ну, что?.. благодетель! гордишься собой? Счас медаль тебе повешу за спасение утопающего! — нагнулся «товагищ» и, не особо церемонясь, выдрал кляп из моего саднящего и пересохшего рта.
До этого момента о жажде я читал только в приключенческих романах и совсем не предполагал, что за глоток воды можно продать жизнь.
— Пить…— простонал я, измученный долгим обезвоживанием.
— Ах! Мой спасатель хочет водочки?! А говорил, что не пьёшь на рыбалке!.. вот и врал, оказывается! — Давай родной, я принёс тебе в клювике, — он выхватил из кармана початую бутылку водки и ткнул горлышком в мой рот так, что лязгнули зубы.
— Пе-ей! — рукой удерживая мою голову и зажимая нос, хохотал он по-бесовски.
Сколько в меня вошло, я не видел. Пока мог, глотал, опасаясь подавиться. Так бы и случилось, но мучитель мой внезапно передумал: — Харе, ишь присосался, мне оставь, я за своё спасение ещё не пил.
Он запрокинул голову и залил содержимое бутылки себе в рот. Пошарил вокруг в траве, нашёл подгоревшую рыбину и, разломив надвое принялся выбирать белую мякоть. Когда с рыбой было покончено, он не торопясь отошел к кромке воды и умыл руки.После, встав надо мной, притворно ласково вопросил:
— Ну и что мне с тобой делать? — Если я оставлю тебя в таком положении, ты сдохнешь до утра! — А если я тебя спасу: развяжу и отдам тебе ключи от машины, лопатник и мобилу…мы будем квиты?..мы ведь не бросили друг друга в беде! — Ну и хватит… — Идём в разные стороны…не оглядываясь! — ухмыльнулся белобрысый с издёвкой глядя мне в глаза.
Я старался говорить спокойно:
— Развяжи меня, я долго лежу связанный, может развиться синдром длительного сдавливания, я останусь без рук и ног.
— Медик что ли?— хрипло произнёс он, разрезая ножом мои путы.
— Спасатель я…зачем ты меня? — спросил я, наглотавшись воды из прокопчёного чайника, разминая тело и охая от боли.
Лицо блондина сделалось жёстким:
— Жаль не спаситель! — Я бы на исповеди поплакался, а так, уволь.
— Помолись, что легко отделался, я не хотел возвращаться…
Во мне заговорила обида, видимо принятый алкоголь делал своё чёрное дело:
— Зачем ты меня ударил?..я с того света тебя достал!
— Ты тупой? — Не зачем, а за что…и я тебе объяснил, что не стоит вторгаться в чужую жизнь, а тем более смерть, принятую по доброй воле, если тебя не просили,— набычился он, сжав кулаки.
Он стоял, расставив ноги, лет двадцати шести, лобастый блондин с искажённым ненавистью лицом, атлетичной фигурой и с зажатым в руке ножом, явно приглашая попробовать себя на крепость.
Я, целя ему в лицо, ударил наотмашь, но вместо челюсти угодил в плечо. Он оскалил мелкие зубы и, откинув в сторону нож, пробил мне с двух рук под ложечку.
— Вставай!..я не буду тебя вязать, я просто отделаю тебя до синевы, чтобы ты не мог шевелиться, — он с оттягом засадил мне по рёбрам ногой.
Я с четверенек завалился на бок в кострище, подняв в воздух тучи золы, инстинктивно отполз до стены камыша и, схватив попавший под руку рюкзак, прижал его к животу для защиты от ударов.
— Там и отдыхай, — прохрипел он и, отступив к машине, достал с сидения бутылку водки.
Зверино порыкивая, периодически поднося бутылку ко рту, он метался в трёх метрах от меня из одного конца поляны в другой. Потом вдруг, резво подскочив ко мне и, нагнувшись, заорал, брызжа слюной и дыша перегаром:
— Ну, что смотришь?! Ничтожество я! Усёк?!
Он отскочил от меня и опять принялся метаться из стороны в сторону, изрыгая из себя проклятия: — Взрослым себя захотелось ощутить! — Стянул у отца сигарету, сволочь малолетняя, двенадцати годов не было!.. Покурил вечером у поленницы, все спать легли, и об неё же окурок затушил…как казалось! — Соседи вытащили уже из полыхавшей избы меня и брата, обоих без сознания. — А родителей не успели, сгорели те…заживо… — Так, в двенадцать лет мы с братом оказались сиротами. — Братишка близнецом моим был, второй моей половиной, лучшей половиной! — После гибели родителей, случилась с ним беда, с головой что-то не так стало. — Сидел себе в укромном углу целыми днями, из деревяшек кукол строгал. — Со мной-то ничего не приключилось, не тронулся я рассудком и кусок в глотке не застревал! — Тогда ещё бабушка была жива, забрала нас к себе, добрая душа.
Мужчина, упал на колени и зарыдал, чередую всхлипы с выкриками:
— Ушёл я из села. — На север подался. — Думки одолевали: заработаю денег, квартиру в городе куплю, брата заберу из этой Тмутаракани, заживём!.. — Как мне его не хватало там: в снегах, в рудниках, в общагах. — Чтоб на бабах сэкономить, по выходным латынь зубрил! — Стерпел, сдюжил… ради него! И на бабушкины похороны не поехал, деньги свет застили…
Припадок завершился внезапно. Перестав рыдать, белоголовый поднялся на ноги, допил остатки водки и, размахнувшись, запустил бутылку в отражение луны, колыхавшееся по волне.
— Всё скоро, по-моему, вышло: прикупил квартиру, машину и на жизнь осталось!
— Приезжаю в село за братом, а его дома нет. — Селяне показали клуб, где его можно отыскать. — Захожу, а там детворы видимо-невидимо, к сцене глазами прилипли – будто в гипнозе. — Представление кукольного театра идёт…брата не видать за ширмой плюшевой, только сверху куклы его струганые пляшут, да говорят его голосом, уж я узнал.
Белобрысый заплакал, как-то по детски, утирая слёзы кулаками.
Я сидел, ошарашенный происходящим и казалось мне, что это сон, я сейчас проснусь, и не будет в моей жизни ни этой ночи, ни этого сумасшедшего мужика.
В реальность меня вернула боль, тупая, приглушённая алкоголем, но всё равно ощутимая, я потрогал языком зубы, два из передних шатались.
— Выбил сука, — прошепелявил я и пошарив рукой в жухлой траве вокруг себя, наткнулся на выброшенный этим психом нож. — Полезет, зарежу!
Между тем, мужик, казалось, успокоился, он глядел на то и дело укрывающуюся в облаках луну, бросая слова без видимой охоты, словно повинуясь какому-то обязательству:
— Дождался я окончания спектакля. — Вышел братка, облепленный малышнёй – виноградинами висели. — Он им что-то говорит, а лицом, чисто херувимчик, аж светится. — Шевельнулась во мне злоба вдруг – я в рудниках горб наживал, а он тут забавляется,детишек развлекает! — Но, встретились, обнялись. Повёл он меня в дом, а там, мать моя!..кукол всяких разных сотня по полкам, все сработаны его руками и грамоты по стенам за участие в конкурсах. — И даже лицензию авторскую показал на хитрые рычажки, позволяющие этими куклами управлять. — Посидели, детство вспомнили, стал его я завлекать за собой в город, а он, показывает на кукол: «Не-ет, брат! Моё счастье здесь! Ты же видишь, сколько у меня детей!». — Всю ночь уговаривал, бесполезно. — Подумал: «и что же я, горбатился пять лет для него, а ему ничего и не надо?!», и придумал…
Белоголовый примолк, зажмурил глаза, будто старался отогнать досаждающие видения и продолжил, уже с обидой и вызовом в голосе:
— На следующий день, когда он с обеда отправился в клуб, я окропил керосином его кукляшек и чиркнул зажигалкой. — Горели они быстро и весело, от них же занялась огнём и хата. — Привалился я к деревцу напротив входа в дом, наблюдаю, как огонь силу набирает, и радуюсь, никуда не денется, поедет! — Вдруг приспевший брат меня сзади за плечо схватил, развернул рывком, в глаза вперился: «Что ж ты, иуда, папу с мамой спалил, а теперь и детей моих жжёшь?!» — Оттолкнул меня…и как был, шагнул в избу…в огонь…и сразу крыша дома осела, только искры в небо… — Больше живым я его не видел, да и от мёртвого осталась чуть пепла, что от твоего костерка, белоголовый зачерпнул ладонью золу и пустил её сквозь пальцы по утреннему сквозняку. — Я устал так жить. — И ты помешал мне…спасатель! — А сейчас, я вижу, у тебя в руках нож, ты готов меня зарезать?!..давай!..я назову тебя спасителем!.. мне всё одно, конец!
Посмотрев на меня насмешливо, он отвернулся и сутулясь, побрёл к реке. Уже погрузившись в воду по плечи, обернулся и крикнул:
— Не вздумай!
Через мгновение, там, где только что виднелась его белёсая голова, заиграло расходящимися кругами отражение восходившего солнца.
Я не стал размышлять, что он имел в виду под своим «не вздумай». Этот человек меня реально достал до печёнок! И пусть он катится к чертям собачьим! В ад, в ад!..
Действие алкоголя закончилось и мои побитые зубы и рёбра дали о себе знать такой острой болью, что в глазах зарябило, как в испорченном телевизоре.
Сознание померкло, но лишь до такой степени, чтобы я опять, будто наяву, оказался перед ведром с плавающими в нём ошмётками картофельной кожуры.
— «Чёрный, белый, чёрный, белый, чёрный…» — плакал я, вылавливая трупики щенков в тщетной надежде их спасти.
Амок продолжался мгновение.
Я рывком поднялся и побежал к воде. Мне повезло, вода была кристально чистой, а лучи солнца пронизывали её толщу до самого дна. Блондина я заметил почти сразу. Схватив его за волосы, я погрёб до берега. Оставшихся сил еле хватило вытянуть этого борова на сушу. Я уложил его на колено животом. Изо рта утопленника хлынула вода с резким запахом сивухи. Слегка переведя дух во время этой процедуры и затем, перевалив его на спину, я с усилием вдыхал воздух ему в рот, и массажировал сердце. Оно никак не хотело заводиться. Прикосновения к его синюшным губам вызывали у меня спазмы желудка, и если бы он не был пуст, я бы выплеснул содержимое на «газон».
Наконец, ощутив под ладонями хруст его рёбер, я злорадно ухмыльнулся:
— Тебе, гад, на сдачу!
Утопленник вздрогнул и судорожно вдохнул.
Я лежал рядом с ним в мокрой и тяжёлой от напитавшейся влаги одежде и хрипел от изнеможения.
Блондин с усилием приоткрыл мутные глаза, с трудом сфокусировал их на моём лице, и видимо, узнав меня, оскалился c издёвкой:
— Maniam liberandum?
Примечания автора: maniam liberandum - мания спасания.
Апрель 2019г.