Зинаида шла от подруги. Плотные сумерки приближающейся осени надвигались на посёлок. Душа Зинаиды горела. Она кипела и стонала. Боль обиды, как невидимые острые когти, рвала её женское сердце. А как было всё хорошо в начале этого вечера!
- Нет, эта Райка не зря при каждой встрече на улице или в магазине так настойчиво приглашала меня зайти в гости на чай, – думала Зинаида. Она вспоминала, как та говорила ей:
- Зинаида, ты приходи ко мне вечерком. Ты обязательно должна зайти. Посидим, поговорим, посудачим. Я пироги испеку, чаю попьём. Приходи.
- И вот я, дура поларышная, сто лет не ходила, и вот на тебе, собралась и попёрлась. Да лучше бы я не ходила и слыхом не слыхивала, и душа у меня была бы спокойна. А может, оно и лучше, что от подруги всё узнала. Она же мне всё по-доброму, с сочувствием. Я видела, как ей не хотелось меня обидеть. А другие бы с удовольствием мне могли всё выплеснуть, специально при народе, и позлорадствовали бы. А эта душу мне чайком распарила, а потам так ласково вприкусочку с пирогами и преподнесла. Нет, а он, гадина, што удумал! Как в душу-то плюнул. Думал, всё шито-крыто будет, и никто не узнает. Ах, морда его поросячья. Ах, жеребец стоялый. Кобель двуногий. И, видишь, и ребёнок даже есть. Приду домой, убью. Башку отрублю непутную. Нет, завтра пойду в райком, пусть они ему чистку сделают. Они-то это умеют. Пусть мозги на место ему вправят. Ах, кобель, право, кобель! А я-то, думаю: што он так с работы поздно приходит. Пожуёт и в постель брякнется. Словно его в плуг или в борону запрягали. Устал он, видите-ли, замотался. То у него радиоперекличка, то бюро, то он уполномоченный по району. А я рядом с ним лягу, а у него задница, как прошлогодний лёд в погребе, холодная, спасу нет. Вот тебе и «упал намоченный».
Вот так шла Зинаида домой от подруги, а в душе творилось бог знает что. Она шла молча, не отвечая на приветствия, шла и не замечала ничего и никого. Она даже всплакнула немного, так, самую малость, утирая слёзы кончиками головного платка. Подходя к дому, она услышала какой-то крик, там, в верхней части улицы. Зинаида посмотрела в ту сторону, но не смогла ничего разглядеть. Она немного приостановилась, и в это время луна, пробившись сквозь облака, заиграла заревом над домами посёлка. Со словами: «Ну, ладно!» - Зинаида бросилась в свой дом.
- Витя, Витя, беда, вставай быстрее! – закричала, вбегая в дом, Зинаида своему мужу.
А её Витя, недавно пришедший с работы, закусил, разделся, взял принесённую с работы газету и прилёг на кровать. Он решил немного почитать. Как он говаривал, расширить свой кругозор. Читал он недолго. Тело его расслабилось. Глаза его закрылись. Газета выскользнула из его рук и плавно опустилась на пол. С передовой страницы на Виктора проницательно смотрел Иосиф Виссарионович. Сквозь столь приятное состояние Виктор услышал испуганный голос жены. Как бывший вояка он мгновенно вскочил с кровати.
- Што? Где? Чево случилось? – с трудом пробуждаясь от сна, спросил встревоженный Виктор.
- Ой, Витя, беги скорей, правление колхоза горит! – выпалила Зинаида.
Виктор, услышав такое, растерялся.
«За это по головке не погладят. Загремишь в кутузку, как пить дать», - мелькнуло в его голове.
Он схватил попавшиеся под руку брюки и, прыгая то на одной, то на другой ноге, быстро натянул их на себя. И босиком, в одной нательной рубахе кинулся из дома на улицу. Он что было сил припустил к правлению. Порой он спотыкался и падал, вскакивал и вновь бежал. Свежий воздух и в кровь разбитые ноги прогнали прочь остатки сна. Вдруг он наткнулся на идущих навстречу людей. Это были муж с женой, знакомые Виктора. Увидев его, они, немного встревоженные, спросили:
- Ты куда, Виктор Иванович, так разбежался? Чево случилось? В больницу, што ли?
Виктор, переводя дух, и смущённый своим видом, выдавил из себя:
- Да нет. Зинка, понимаешь, прилетела с криком: правление колхоза горит. А я только задремал. Ну вот спросонья и побежал.
- Да нет там ничего. Мы с женой мимо шли. Всё там нормально. Это твоя Зинаида над тобой подшутила. Она ведь мастер у тебя на эти дела.
Тут Виктор и сам понял, что к чему.
- Я сейчас домой приду, и этому мастеру такие шуточки устрою! – борясь с овладевавшим им гневом, твёрдо сказал Виктор.
В это время старые, наспех надетые и застёгнутые брюки упали на землю. Как назло выглянула луна, чтобы посмотреть на эту сцену. Холодным и недружелюбным светом она осветила крепкую ещё фигуру Виктора в нательной рубахе и кальсонах. Знакомые Виктора невольно засмеялись. Женщина, отвернувшись, укрылась за спиной своего супруга. Такого Виктор не ожидал. На него напала звериная ярость. Он резко развернулся, чуть не упал, запутавшись в брюках, и, подхватив их с земли, кинулся домой. Он бежал по ночной улице посёлка в одном нижнем белье, сильно размахивая руками. В правой его руке в лунном свете трепетали старенькие брюки. А внутри него всё бушевало.
- Сейчас я её верёвкой учить буду. Я ей покажу шуточки…
Виктор забежал во двор дома, и сразу под сарай, и начал искать верёвку, но той на месте не оказалось.
- Куда чёртова баба запропастила? Небось почуяла, чьё кошка мясо съела, - с сожалением изрёк Виктор.
Не найдя верёвки, он сполоснул водой из ведра побитые ноги и чуть не взвыл от боли.
- Ладно. Ремень офицерский для учёбы тоже подойдёт, даже очень, - изрёк он, найдя верёвке достойную замену.
Виктор направился в дом, представляя расплату за разбитые ноги и за такое позорное унижение перед знакомыми людьми. В темноте в сенях он наткнулся на что-то непонятное. Он громко чертыхнулся.
- Пусть все слышат: хозяин идёт. Што это за ерунду здесь понаставили? – и в его голосе зазвучал металл.
Он нащупал в темноте ручку двери и потянул на себя. Дверь открылась. На столе на кухне тускло светила керосиновая лампа, потрескивая горящим фитильком. Виктор оглянулся, чтобы осмотреть сени и в ужасе застыл на месте. Посередине сеней на верёвке висела его Зина.
- Зина! Зина! Дорогая! Чего ты наделала! - закричал он, не помня себя.
С этими словами он кинулся в дом. Схватил со стола нож и стоящий рядом табурет. Выскочив в сени, быстро залез на табурет. Не помня себя, нащупал верёвку, не переставая твердить:
- Что же ты наделала! Что же ты наделала!
Вдруг он почувствовал, что висевшее тело крепко обняло его и произнесло:
- Ну что, Витя, затушил пожар? А, может, ты куда в другое место бегал? Может, по левой куда заглянул?
Больше Виктор не слышал и не помнил ничего. Тело его обмякло. Табурет под ним подвернулся. Он начал медленно опускаться на пол из Зининых объятий, а потом с грохотом, всем хлыстом растянулся на нём.
Зинаида уже сама по-настоящему испугалась. Она быстро освободилась от обвязывающей её верёвки. Спустилась на пол и на четвереньках закружилась возле лежащего без сознания Виктора, стараясь привести его в чувство. Она брызгала на него водой, хлопала руками по щекам, но тщетно.
- Ну, очнись же ты, Виктор. Я же пошутила, - причитала она.
Тогда она вскочила и побежала к соседу Михаилу, и тот, прихватив с собой какой-то пузырёк, побежал вместе с Зинаидой. Он наклонился над соседом и, отвернув крышку, поднёс пузырёк к носу Виктора. Тот завертел головой и приоткрыл глаза. Он долго чихал, не останавливаясь. А Михаил с большим удивлением смотрел на Виктора.
- Слушай, Зинаида, што это с ним приключилось? Мужик вроде здоровый, и вот тебе на!
- А я покуда знаю. Он весь вечер уйти куда-то порывался. Ну и ушёл. Потом пришёл, вернее, прибежал. Раздетый, разутый… Видишь, даже ноги все сбил. Может, он на свидание куда закатил. Может, его там неласково встретили. Может, за ним даже гнались. Кто его знает. А он прибежал и растянулся вот тут. Я уже спать прилегла. Потом слышу: грохот в сенях. Выхожу, а он лежит.
- Вить, а Вить, Михаил спрашивает: ты куда бегал? Не на свидание ли? Скажи ему… Нет, молчит.
Виктор в ответ что-то промычал непонятное и завертел головой.
- Видишь, вроде говорит, не был он на свидании. Я уж и не знаю, на што и подумать… Может, после войны контузия какая. Давай, помоги мне его на кровать переправить. Полегше будет ему, ты уж его сам расспросишь. Спасибо тебе большое. А я его уж тут подлечу. И просьба к тебе, Михаил. Ты уж больно-то никому не рассказывай.
- Ладно, ладно. Ну, давайте, выздоравливайте, - и с этими словами Михаил удалился.
А Виктор, придя в себя, лежал молча, прикрыв глаза. Он всё понял. Он понял, что это была жестокая женская месть, месть за его мужские похождения.