Ворота части, куда привёз нас автобус, оказались обыкновенными, такими, каких за своё детство, проведённое по гарнизонам, я видел немало. Светло-серые створки несли на себе большую красную звезду и эмблему автомобильных войск. Это, видимо, для того, чтобы шпионы, при поиске военных секретов, случайно не перепутали, какая часть находится за этими воротами.
- К машине! – нарочито бодро скомандовал майор.
Мы, сразу притихшие, молча, начали выходить из автобуса. На улице все, не сговариваясь, останавливались и, вытягивая шеи, пытались заглянуть поверх ворот, как группа пингвинов, отбитая браконьерами от стаи, ожидающая погрузки на корабль и не ожидающая от этой погрузки ничего хорошего.
- В две шеренги становись! – прервал наше тревожное созерцание майор, - По ранжиру, по весу и по жиру!
После непродолжительной толкотни и измерения друг друга глазами, сформировалось нечто, напоминающее строй. Правда походили мы не на солдат, а на беженцев, каждый со своими оклунками и в разношёрстной одежде. Из дверей проходной, расположенной слева от ворот, вышел на крыльцо солдат с красной повязкой, на которой белыми буквами было написано «Дневальный по КПП». Его лицо светилось злорадным задором. Сразу стало понятно, что теперь часть его салабонских невзгод переляжет на наши головы. Майор буркнул в сторону: «Открывай». Дежурный мгновенно снял ухмылку с лица, и повесил на её место деловитую озабоченность, загремел связкой ключей, забежал с внутренней стороны, и распахнул нам ворота в новую жизнь.
- Напра-ву! – коротко скомандовал майор, - Правое плечо вперёд, шагом – арш!
Пингвиний строй, озираясь по сторонам, стал втягиваться на территорию части. Наши взгляды приковало трёхэтажное здание белого кирпича слева от нас. Рядом с парадными дверями висела краповая вывеска с золотыми буквами «Штаб».
Вдруг, справа, нас окликнул радостный голос:
- Эй, мужики! Сколько служить осталось?!
Мы, конечно же, были наслышаны от приятелей, уже вернувшихся из армии, о разных вариантах этих вопросов. И, конечно же, мы знали варианты ответов.
- Год и двенадцать месяцев! – в тон, хором ответили мы.
- А мы скоро на «гражданку», к вашим девчонкам!
- А мы, только что от ваших… - продолжали мы бодро, чувствуя, что настроение, и так никудышнее, падает, от большой доли правды в словах этого нарочито радостного дембеля. И в его голосе угадывалось, что-то личное, пережитое им, какое-то тайное желание отомстить всему миру. Всему миру, значит и мне. Я, вдруг, почувствовал себя совершенно одиноким, даже в строю таких же, как и я, тем более в этом строю. У каждого в душе зашевелилось тёмное, гадкое чувство зверька, выброшенного в поле, на съедение кому-то большому и страшному. Наверное, это входит в процесс превращения человека в солдата и называется этот этап «Самоуничтожение Человека».
Майор вывел нас на плац и остановил у одного из двух подъездов трёхэтажного здания. Красная вывеска, такая же, как и на штабе, указывала на то, что это «2-й батальон». Казарма! Теперь наше жилище, на бесконечные два года. Из подъезда вышел солдат и походкой старшего командира, стремительной и неторопливой одновременно, направился к нам. За три шага до майора он перешёл на чёткий, но не очень размашистый, строевой шаг, при котором, даже руки только обозначают отмашку. Процокал по асфальту тяжёлыми металлическими подковками на каблуках три шага, и приложил вытянутую ладонь к пилотке для отдания чести. Но и это он сделал, как-то не по уставу, а повернув ладонь тыльной стороной вперёд и поднеся её к пилотке не сбоку, как это было положено, а снизу.
- Товарищ майор, курсант Гавриков по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал солдат.
- Вольно! – Буркнул майор, козырнув в ответ расслабленной ладонью. Гавриков, не опуская руки, сделал шаг вперёд и наискосок, повернулся «кругом», лицом к нашему строю и, оказавшись справа и немного позади майора, наконец, принял демонстративную стойку «вольно».
- Товарищи солдаты! – провозгласил майор с подъёмом в голосе, выдержал паузу, чтобы дать нам осознать наше превращение из призывников в настоящих защитников Родины, и продолжил. – Представляю вам без пяти минут сержанта Гаврикова, который теперь будет вашим командиром, а значит, будет заботиться о вас, как о детях своих. А ваше дело – просто всё выполнять чётко и с огоньком. Командуй, Гавриков! – сказал майор, передавая нас под «покровительство» будущего сержанта, повернулся к нам спиной и зашагал прочь, удаляясь, как кончик нити связывающей нас с прошлой гражданской жизнью. Мы все, как загипнотизированные, провожали взглядом удаляющегося майора, как будто ожидая, что он вернётся, посадит нас обратно в автобус и отвезёт по домам.
- Равняйсь! Смирно! – вернул нас к действительности уверенный, поставленный командирский голос Гаврикова. Он обводил взглядом наши лица, запоминая, наверное, и, заодно, убеждаясь, что все оторвали взгляд от уходящей гражданской жизни и смотрят на него. – Вольно! – скомандовал он, после того, как встретился глазами с каждым из нас. – Сегодня наши действия будут такие: помыть вас, переодеть и занять отведённое нам расположение. Вопросы и пожелания есть?
- А почему «курсант»? Это что, училище? – поинтересовался кто-то из строя.
- Солдат должен сначала представляться, а потом задавать вопросы, – терпеливо объяснил Гавриков.
- Перфилов… Рядовой Перфилов! – исправил ошибку любопытный.
- Для особо любознательных докладываю. Я в настоящее время заканчиваю обучение во взводе курсантов. Это специальное учебное подразделение по подготовке сержантов, учебка, одним словом, но прямо здесь, в полку. Итоговые экзамены через неделю. Но вы уже прибыли, и я назначен командиром отделения в роту сборов. Это та рота, где вы будете проходить карантин, или курс молодого бойца до принятия Присяги. Ещё вопросы есть? – Больше никто ничем не интересовался. – Равняйсь! Оставить! Равняйсь! Смирно! Напра-ву! Правое плечо вперёд, шагом-арш!
Мы зашагали по плацу, каждый сам по себе и все вместе, пытаясь показать Гаврикову, что уроки начальной военной подготовки в школе и школах ДОСААФ сделали своё дело и мы уже достаточно опытные и умелые, уж, по крайней мере, в строевой подготовке. Но судя по командам и комментариям, подаваемым Гавриковым, он остался, не очень доволен нашими потугами изобразить настоящий строй.
- Раз! Раз! Раз, два, три! Левая нога идёт под нечётный счёт! Раз! Раз! Раз, два, три! Горох! Слушать удар, он должен быть один! Раз! Раз! Раз, два, три! Равнение в шеренгах! Подтянись!
Так, управляемый Гавриковым, как разболтанный автомобиль, рыская из стороны в сторону, наш строй подошёл к входу в подвальное помещение, в торце трёхэтажного здания, которое называлось «Учебный корпус». Будущий сержант остановил нас, повернул строй к себе лицом. На его щеках, которые, по-видимому, ещё не сильно нуждались в бритве, играл румянец, глаза горели, ноздри были раздуты. Одним словом, он был возбуждён, не меньше, чем мы озабочены и расстроены. Всё понятно! Так как он только ещё будущий сержант, мы - его премьера. Он впервые сам вёл строй. И это было, как впервые самому вести автомобиль, а может даже и более возбуждающе, власть над людьми. Гавриков обвёл строй взглядом, давая себе время успокоиться. И лишь когда его лицо мальчика из интеллигентной семьи пришло в прежнее, подобающее настоящему командиру, состояние спокойной уверенности, он сообщил нам.
- Это КБО, комбинат бытового обслуживания. Здесь мы получим обмундирование. Первая шеренга, два шага вперёд! – строй послушно разомкнулся, - Личные вещи положить перед собой. – Мы опустили свои не по-военному разношерстные рюкзаки, сумки, и даже чемоданы на асфальт. – Заходим в КБО по одному. Один вышел, один зашёл. Начиная с правого фланга, первые двое, вперёд!
Я всю свою жизнь стоял во всевозможных колоннах и шеренгах первым, и этот строй не стал исключением. Я и тот, кто стоял за мной, быстро, почти бегом, вошли в дверь, за которой оказалось помещение похожее на приёмный пункт химчистки или прачечной. Небольшая комната с лавками вдоль стен и окном выдачи. Командовал всем процессом прапорщик, помогал ему солдат. Прапорщик, как и положено приёмщику химчистки, не удостоил нас вниманием, и спросил куда-то в пространство.
- Размеры мундира, обуви, головного убора?
- Пятидесятый, рост пятый. Обувь - сорок шесть. Головной убор – шестьдесят. – Отрапортовал я.
- Солдат пятого роста по уставу не существует, - выдал прапорщик, посмотрев, наконец, на меня, - четвёртый рост.
Солдат, который помогал, быстро, со знанием дела, выбрал на полках всё, что надо и выложил в окно выдачи китель, штаны галифе, брезентовый брючной ремень, пилотку, ремень и сапоги. Прапорщик спросил мою фамилию, нашёл её в списке, поставил в моей графе несколько крестиков, выдал мне из стоящих на его столе коробок звёздочку для пилотки, бляху для ремня и пару новеньких, сшитых ниткой за уголки, чёрных погон, с жёлтыми буквами СА и отпустил.
- Свободен!
Я вышел, встал на своё место в строю, а следующий за мной вошёл в «химчистку». Гавриков, молча, прохаживался вдоль строя. Все стояли с отсутствующим видом, мысленно уносясь подальше от этого места и поближе к дому. Наголо стриженые головы пацанов выглядели одетыми в резиновые шапочки для плавания из-за полного отсутствия загара под бывшими волосами. По цвету этих «резиновых шапочек» можно определить, какого цвета волосы были раньше на этих головах. Чем темней была шевелюра, тем синей осталась после неё лысина. Ярко белые, безо всяких оттенков головы выдавали владельцев светлых волос. И лишь две «шапочки», своей краснотой, обозначали рыжих.
После выхода последнего «пловца» из «химчистки», Гавриков вернул всех из астрального полёта к родительским домам, короткой, негромкой командой.
- Равняйсь! Смирно! Вольно! – и продолжил тоном диктора читающего программу передач на завтра – Дальше следуем в баню, смываем гражданскую пыль, переодеваемся. Затем - в расположение роты, где нас ждёт старшина.
В этот момент, на плац, где мы стояли, ворвался, почти выпрыгнул, крытый брезентом «Урал», с табличкой «ДЕЖУРНЫЙ» на лобовом стекле. Не сбавляя скорости, огромный грузовик заложил вираж, описал полный круг и, выстрелив воздухом из тормозов, встал, как вкопанный, совсем рядом с нами. Из кабины залихватски выпрыгнул солдат, ростом мне по грудь, в пилотке, неизвестно каким образом удерживающейся на затылке и с расстёгнутой верхней пуговицей кителя. Вид, осанка и поведение водителя не оставляют сомнения, что именно он и есть главный человек в этой части. Он, не обращая внимания на Гаврикова, и не вынимая рук из карманов галифе, не спеша прошёл вдоль строя, заглянул в глаза каждому новоиспечённому воину, в конце строя резко обернулся и неожиданно спросил у всех разом:
- Ну что, сынки, рязанские есть?
Он, не сходя с места, обвёл всех ожидающим взглядом, и, не дождавшись ответа, молча, пошёл за руль, совершенно потеряв к нам интерес.
- К машине! – коротко скомандовал Гавриков. Мы, толпясь, кое-как построились у заднего борта. – Справа и слева, по одному... По местам!
«Урал» доставил нас в какую-то городскую баню, тёмную и безжизненную. Сегодня, видимо, в бане выходной, никого из гражданского люда не видно, и поэтому помещение душевого отделения, совершенно остывшее, не располагает к принятию водных процедур. Но деваться некуда, мы раздеваемся и, ёжась, бежим под горячий душ. Перед входом в душевые стоит солдат и держит навису открытый вещмешок. Из вещмешка мы берём по четвёртой части куска хозяйственного мыла, это и мыло и шампунь, тем более что волос на головах всё равно нет.
- Моемся мухой! Мыло сдаём на выходе! – кричит нам руководитель помывки.
На скамейке в раздевалке, рядом с вещмешком для мыла, лежат три кучи тряпья. Трусы, майки и портянки, видавшие виды и застиранные до потери цвета, все одного размера. Получив эти причиндалы, расходимся к своим вещам и обнаруживаем там двух солдат, неизвестно откуда взявшихся в городской бане. Они, не обращая внимания на нас, копаются в наших гражданских вещах, прикидывая то, что им приглянулось на себя. И только закончив осмотр, они обратились к «счастливчикам», чьи вещи пришлись им по душе и впору.
- Духи! Для вас всё это барахло не представляет ценности, потому что теперь о вас позаботится старшина, и обует, и оденет. А дедушкам, всё может, даже очень, пригодиться. Так что не гомоните, а занимайтесь тем, что вам говорит ваш командир.
После этих слов они, не дожидаясь даже реакции со стороны «духов», сгребли всё отобранное в принесённый специально для этого вещмешок, и по-английски удалились. Гавриков, как-будто, не заметил всего происходящего. Наверняка, он находился в другом измерении и просто не мог всего этого увидеть. Или же, что скорее всего, для «дедушек», он сам ещё «дух», и по закону дедовщины, не имеет права голоса против старослужащих.
Мне «повезло», как ещё нескольким пацанам из нашей команды, почти все мои шмотки подошли одному из освободителей нас от хлопот. Остались при мне только ботинки и трусы. Не густо!
После исчезновения летучего отряда экспроприаторов, Гавриков вернулся в наше измерение, и снова приобрёл волю и голос командира.
- Кто-нибудь умеет наматывать портянки? – громко спросил он у всех сразу. Ответа не последовало. – Всем надеть штаны и с портянками и сапогами в руках в одну шеренгу, в проходе, становись!
Мы, потолкавшись недолго, разобрались в одну шеренгу
- Показываю и объясняю один раз!
И Гавриков не торопясь, с объяснением в каждой фазе, провёл с нами первое и одно из самых важных занятий по боеспособности армии. Его портянка была намотана мастерски, плотно, но не туго, и сидела на ноге как носок по размеру. Мы по команде разошлись и приступили к попыткам правильно обуться. Мои портянки, кое-как намотались с третьего раза. В конце концов, все стояли в сапогах, а уж как у нас это получилось, станет понятно, спустя некоторое время.