Впервые я встретила Павла Каширина четыре года назад в университете Южной Калумны. Тогда я числилась в студентах и возлагала вящие надежды на то, что скоро достойным образом исчезну из их числа. А тридцатипятилетний Павел широко улыбался за стойкой выдачи одежды гардероба, и я без труда определила, что он из тех самых добряков, что якшаются со всеми в подряд ввиду природной своей неразборчивости. Сочла я его и чудаком; уж очень широко он улыбался: зубы мелкие, не желтые, не белые, видно, что много кальция впитали в своё время. По-моему, у него их было намного больше, чем у простых людей, и, к сожалению, посчитать их не удавалось даже на следующий день, начиная с другого края. Тем не менее в остальном он полностью соответствовал человекоподобной расе. Его длинноватые русые волосы с легкой позолотой были гладко зализаны назад, словно бриллиантином. Полупрозрачные губы двумя тонкими черточками всегда создавали видимость усмешки. Неяркие брови тянулись от переносицы, как бесформенные тропы, и резко обрывались на висках; светло-зеленые глаза, будто припухшие сверху и снизу, глядели приветливо. Комично смотрелись его щеки: они рдели, как нежные цветы миндаля на бледной коже. С такими щеками негоже взрослеть; они навивали мысли о детстве, беззаботности и легкомыслии. Он брал верхнюю одежду очень осторожно, и та осторожность не мешала ему двигаться проворнее газели Гранта. Не успеешь глазом моргнуть, как он уже подаёт номерок и свою масляную улыбку. Благодаря его таланту (не сомневайтесь, такая подвижность гепарду только снилась) в гардеробе университета не знали очередей. За это его ценили студенты, и в ректорате оставались им довольны, поскольку руководство предпочитало людей, не доставляющих хлопот, а с Кашириным возиться не приходилось.
Правда, был один человек – Сергей Артурович Крамер – неодобряющий кандидатуру гардеробщика. Профессор Крамер занимал должность заведующего кафедрой естественных наук, состоял в учебном совете, руководил профсоюзом, и, дай ему такие полномочия, он бы с радостью овладел всеми постами, с чем, по правде говоря, чудесно бы справился. Его прозвали Человек- энциклопедия. Его впечатляющие познания углублялись не только в естествознание. Не существовало вопросов, на которые Крамер в течении трех секунд не давал бы вразумительного ответа. Поразительный ум! Иногда я посматривала на голову Сергея Артуровича и думала нет ли там ячейки с дополнительным объёмом памяти. Крамер не выпускал ни одного шанса блеснуть своей ученостью. Его самоуверенности хватило бы на табор и ещё полдюжины цыган. Он часто говорил:
– Ученому человеку открыты все двери. Осталось только дернуть ручку.
И Крамер был прав. Его приглашали на разные конференции, научный канал, заседания совета, брали интервью для газеты «Образование»; в профсоюзе в нём души не чаяли. Целеустремленный, находчивый и твёрдый – всем известные его качества, и не в последнюю очередь в нём выделяли внешнюю привлекательность.
Он входил в аудиторию решительными большими шагами с высокоподнятой головой и прямой осанкой – не придерешься! – заявляя, что он и есть тот свет науки, о котором вещает поговорка «учение – свет…». Его фигура, броская, мужественная (одна массивная грудь в рубашке цвета пудры чего стоила!), набирала полные легкие воздуха, как три обычных мужских груди. Волосы на крепкой голове давно поредели, посветлели, и это не убирало его со счетов кумиров университета. Нос был длинноват; на мой взгляд он прекрасно дополнял образ настоящего мужчины с карими глазами и черными-пречерными бровями. Крамер брился чисто-начисто и улыбался редко, только по крайней нужде обстоятельств. Шуток тоже не понимал, но и без улыбки дело его спорилось. За десять лет, отработанных в университете, на него ложился ни один глаз красавицы-студентки. А свои глаза, по божьей милости, я предпочитала держать при себе, поскольку по возрасту он годился мне в отцы. Однако, тут я соглашусь с публикой: победоносным обликом он украшал безликий фон аудитории. Глаза не уставали от его утонченности и важничества, как не устают от картин Серова и Айвазовского.
Крамер был однолюбом. Говорили, его семья несла образцовую характеристику. Два сына: один служил в армии по контракту, другой учился на факультете информационных технологий. Женою он безбожно гордился и не препятствовал ей одевать платья с манящим вырезом, считая, что нельзя красоту прятать от мира. Он насыщался мыслью, что его жена Вера ни на кого больше не глядит, кроме мужа, и все охотники до красоты чуть ли слюной не исходятся от её природного очарования. Таким состоялось моё первое впечатление, и то, что случилось позже, предельно шокировало меня.
Прошёл завершающий год учёбы и ещё два после того, как удивительные чары повелели мне устроиться в тот университет секретарем в ректорате. Не обошлось без связей моей тёти, убедившей ректора в своей искренней дружбе и моей образованности, а также моей тяги к провальным должностям. Каждый день я встречала и Павла Каширина, и профессора Крамера, и скоро привыкла к ним и больше не удивлялась ни чудачеству первого, ни благородству второго.
Крамер не забывал напитывать меня жизненным опытом пройденных лет. Он заходил в ректорат с утра поприветствовать ректора – старого занудного скрягу, со сморщенной загорелой кожей и бесцветными, не в меру выпученными глазами. Коллектив начинал роптать на главу университета, считая, что тот уже не справляется с объемом непосредственной работы. И Крамеру не приходилось сомневаться, что на следующем заседании совета Нестора Семеновича свергнут с престола вуза и выберут Крамера – доктора наук, правдолюба и моралиста. Все чувствовали, профессор станет ректором, каких ещё не было! Ведь он так убедительно подавал свою дюжую эрудицию, что даже близко нельзя было упрекнуть его в неправоте или ошибочной позиции. Вообщем-то, всё складывалось как надо. И Крамер терпеливо надеялся заполучить тепленькое место в скором времени, а лучше после новогодних праздников на внеочередном собрании совета, чтоб отдохнув, бодрым и энергичным, приступить к новым обязанностям.
Поэтому в начале декабря, когда ректор заболел и не пришел на работу, в приемную, где сидела я, Крамер шагнул с жизнерадостным лицом. Как только я перешла из студенток в секретари, Крамер держался со мной, как с ровесницей, и его «здравствуйте» звучало закадычнее приветствия моих друзей. Именно так он и поздоровался со мной: бесцеремонно и мягенько, затем проследовал мимо моего стола, заваленного документами, к кабинету ректора. Удостоверившись, что его нет, он повернулся ко мне и спросил.
– А где Нестор Семёнович?
– Он заболел, – ответила я. – Разве вам не сообщили?
Крамер старательно нахмурился, но глаза выдавали его обнадеженным блеском.
– Нет, я подумал, он опаздывает.
– К сожалению, нет. Он звонил утром…
Не давая договорить, Крамер предвосхитил меня.
– И что же просил? Остаться за него и подписать документы?
Тут я не могла не улыбнуться, понимая, что профессор лишь изображал неосведомленность последними новостями.
– Нет, он просил вас заняться организацией корпоратива.
У Крамера злобно поджались губы. Подобные задачи находились в компетенции секретаря или представителя профсоюза, а не его главенствующего члена. Просьба ректора предельно оскорбила Крамера. Зная, что доктор наук не сдержан и не терпит неуважения к себе, я предрекала бурю. Но меня спасло появление Каширина.
Сперва он постучался также энергично, как если бы брал мою куртку в гардероб, а потом показалась его сухопарая фигура в светло-голубой рубашке, свободных белых штанах, и залитая гелем голова. Уничтожая ярость Крамера своей бодрящей улыбкой, гардеробщик крайне точно оценил ситуацию, оглядев нас двоих сверху вниз.
– Прошу прощения если не вовремя, но я пришёл подписать кое-что. Нестор Семёнович велел мне зайти сегодня.
Тут мне вспомнилось, что накануне ректор дал мне бумаги на перепечатку, а я отложила их в сторону и благополучно забыла о них; потом также благополучно ушла домой раньше времени, удивляясь, что в коем-то веке так быстро справилась с рутиной документов. Угадывая, что Крамер сочтёт меня необязательным работником, и не опуская, что скоро он станет моим начальником, я мысленно искала причину, почему секретарь так халатно относится к поручениям ректора.
Побагровев от наглости гардеробщика, Крамер злобно буркнул.
– Вы действительно не вовремя. Ждите за дверью!
Каширин догадался, что мнусь я не спроста, и свою лучезарность в виде мягкой улыбки обратил на профессора. Но Крамер не заметил, что его хотят задобрить. Вперив в меня неистовый взгляд, профессор повернулся ко мне лицом, казалось, вздутым от досады. Не умея держать взаперти прямолинейность и оскорбленные чувства, он встал над моей головой с видом неоспоримой важности.
– Вы уверены, Лена, что Нестор Семёнович именно мне поручил это дело? – его безапелляционный голос особенно выделил местоимение.
– Уверена, – сказала я, уже не так не уверенно, как полагалось.
– Вы же понимаете, что я не буду заниматься этим унизительным делом?! Искать ресторан, тамаду и прочее… Не для того я учился всю жизнь, чтоб выполнять задание, унижающее моё достоинство!
Я хотела возразить, что глубоко понимаю его чувства и также глубоко понимаю, что сделает со мной Нестор Семёнович, когда придёт время погулять на славу, а мы не готовы к празднику. Безусловно, я бы могла взять эти хлопоты на себя; но ректор настаивал, чтобы праздником занялся именно Крамер. Наверно, ректор знал на что идёт и нарочно хотел поставить Крамера в невыгодное положение, чтобы отомстить ему за те дни, в которые профессор держал удар перед ректором, брызжущим слюной в любых случаях, противоречащих его череду. Если у них горел спор, ни один не желал уступать, и в те устрашающие моменты я боялась, что кабинет разлетится в щепки от их внушительных голосов.
Я уже открыла рот, полный тщательных извинений, и тут деликатно встрял Каширин, так и не ушедший по приказу профессора.
– Простите меня, Сергей Артурович, если правильно понял, речь идёт о корпоративе?
Крамер метнул взгляд на гардеробщика. Тонкие уста Каширина, гармонирующие с тоном кожи, всё ещё благоухали улыбкой. Крамер выпрямился, заведя руки за спину.
– Кто вам позволял вмешиваться в чужой разговор?
– Ещё раз прошу прощения. Уши у меня непокорные: слушают всё в подряд, – Каширин по-дурацки улыбнулся. – Я бы хотел предложить свою помощь в этом деле.
Заинтересованность Крамера была налицо. Величавые черты его смягчились, но карие глаза ещё туманились злостью.
– И чем же, интересно, вы поможете мне? – уточнил Крамер после заминки.
– У меня есть хорошая знакомая, у неё отличный ресторан. Если хотите, я поговорю с ней, и она всё организует по высшему уровню. А вдобавок попрошу приличную скидку; и речь идет не о тысяче рублей…
Глаза Крамера жадно заблестели. Как будущий руководитель, он был не прочь сэкономить; корпоративы и прочие растраты больно били по кошельку вуза. Наверно, тогда он мысленно прикинул, что ректор останется им доволен. Каширин всё стоял в дверях, улыбался и блистал нежно-зелеными глазами.
– Что ж, такое предложение стоит обсудить, – приятельски сказал Крамер и обратился взором ко мне. – Мы зайдём в кабинет Нестора Семёновича?
– Как угодно, – ответила я, облегчаясь, что все позабыли о моей оплошности.
Они зашагали в кабинет, а после десяти минут обсуждения вышли, улыбаясь и смеясь.
– Не может быть! – ребячески хохотал Крамер. –Неужели обо мне так говорят?
– Да и не только это. Говорят, руководитель из вас хоть куда! Вас считают умнейшим человеком университета.
Крамер приподнял голову выше и отвёл в сторону довольные глаза. Он чуть не лопнул от гордости и тщеславия. А Каширин, ловя удачу за хвост, похлопал его по плечу, как панибрата. Спустя минуту Каширин ушёл. Профессор остался смотреть ему вслед с одобряющей улыбкой, которую ранее особо не демонстрировал.
– Ну-с, Леночка, дайте-ка журнал учета, я всё заполню.
Я подала просимое с ответной улыбкой, и Крамер рассуждал дальше.
– Хороший, оказывается, малый этот Каширин. – надеясь услышать разъяснения, я промолчала. – Его предложение обойдётся нам почти что даром: всего полторы тысячи с человека, вместо двух с половиной или трёх! К тому же он берет на себя полную ответственность за остальные хлопоты, – Крамер мимолетно взглянул на закрытую дверь. – Да, хороший малый…
Услышать похвалу от профессора Крамера мог не всякий. Он был крайне честолюбив и предпочитал хвалебные слова впитывать своим нутром, а не выпускать их в свет божий для удовольствия других ушей. И тут такое!
Никто не считал Каширина мужчиной серьёзным и респектабельным. Что за должность такая: в тридцать пять лет гардеробщик, рассуждали они. Не женатый, бездетный, со средним образованием. Проносился слушок, что Каширин учится где-то заочно, но вряд ли тот слух имел корни истины. Проворность его действительно требовала восхищения, но укоренилась в нём и другая черта: лень составляла пятьдесят процентов его существа, и вряд ли бы он стал посвящать себя науке, думали все. Над ним смеялись в сторонку.
Однажды я стала свидетелем отрывка разговора ректора и Крамера. Они вышли в приёмную, закончили начатую тему и перескочили на Каширина.
– А нашему гардеробщику лет под сорок? – брезгливо спросил Крамер.
– Да, – ответил ректор, – лет тридцать с хвостиком.
– О Боже! – Крамер издал унижающий возглас. – И у него нет высшего образования?!
– Нет.
– Какое возмутительное пренебрежение своим умом! – чуть ли не задыхаясь, выпалил Крамер; скулы его задрожали, а глаза осуждающе увеличились. – Без света науки мозги быстро сохнут, а его клетки погибают безвозвратно! Вы же знаете, Нестор Семёнович, я не долюбливаю прохиндеев. Неужто ему больше некуда устроиться на работу? Сильный, здоровый мужик, а он куртки подаёт! Немыслимо! Немыслимо! Он срам нашего общества!
Ректор понимающе кивал головой, и Крамер продолжал распаляться, видимо, обливая бальзамом своё ученое самолюбие.
– Лодырь несусветный! Только место занимает. Между прочим, здесь могла бы работать малообразованная женщина, которой не по силам справляться с более сложной работой.
– А мне показалось, он не так прост, как внушает с первого взгляда, – возразил ректор. – Речь у него правильная, а учиться наукам никогда не поздно.
– Вы думаете, он нас дурит?
– Возможно.
Крамер посмотрел на ректора долгим взглядом.
– Не знаю… По-моему, он самый настоящий остолоп. К нему нельзя относиться с серьезностью! И общение с такими людьми, безусловно, приводит к деградации общества.
Но неделю спустя того разговора о корпоративе мнение профессора о Каширине поменялось с лёгкостью поставленной галочки в документе.
– Каширин – чудесный товарищ! – говорил он мне. – Я пригласил его к себе. Мы с женой его хорошенько примем.
– Я слышала, он дамский угодник, – ехидно вставила я.
Крамер продолжительно захохотал.
– Не смешите меня! Кому такой понравится?! Он открытый, конечно, и выручной, но интеллигентные дамы ему не по зубам.
– Но ведь просто так слухи не рождаются.
– Ещё как рождаются. Привычка болтать у людей в крови! Пока он рядом со мной, у него нет шансов завоевывать сердца.
Крамер выставил вперёд большую грудь, распрямил черты лица и, надо полагать, выглядел украшением мужской половины человечества.
– Ему очень повезло, что вы включили его в своё незаменимое общество, – улыбнулась я.
Мне нравилось поддразнивать профессора. А он принимал мои слова, как неподложную догму.
– Вы правы, Леночка, я чересчур образован для него. К сожалению, «горбатого могила исправит», и он на всю жизнь останется дураком. Никак не могу понять, почему Нестор Семёнович видит в нем холеную смекалку?
Меня поражало, как быстро развивалась их тесная дружба.
Ректор выздоровил к корпоративу и не уставал благодарить Каширина за такой карнавал. Праздник действительно заслуживал восторга. Ресторан с легкостью вместил педагогический коллектив, и здесь я успела насладиться травестией, которая сокрыта от студентов. Те непристойные пляски нетрезвых учителей впечатляли; а их возбужденные голоса и сленг, уверяю вас, поменялся, как только корпоратив признали официально открытым. Между тем вино и прочие напитки благородно сближали людей, сидящих за одним столом в виде буквы Ш. Порой сближали настолько, что некоторые пары уединялись в темных кабинетах. Все чувствовали себя счастливыми и гвоздем программы. Надобность в тамаде быстро отпала, а проворность официанта, обновляющего бутылки, оставалась на высоте. Никто не пришёл со своим домашним грузом (то есть супружеской четой). Выделился один Крамер.
Он резво хохотал, затмевая музыку, когда доценты отписывали его жене елейные комплименты, а она принимала их с достойнейшим видом жены дипломата. Красотой она и правда слепила. У нее был волевой подбородок, очень тонкий прямой нос и очень большие синие глаза. Не худые и не толстые формы её фигуры магнитом притягивали взгляды пьяных историка и культуроведа. Приятного русого оттенка волосы, остриженные под удлиненное каре, чарующе обрамляли её молочное лицо с умильными щеками. Она была моложе Крамера на шесть лет и здорово выигрывала в окружении не столь привлекательных гуру иностранного языка и экономики. Мужчины её облепили в тот вечер. Ела она немного, не пила вовсе и танцевала с любым, кто её приглашал. А Крамер стоял, наблюдая за триумфом жены, и деловито принимал лесть.
– Повезло же вам с женой, – высказался маленький, лохматый кадровик, кивая в сторону танцующих. – Она как Афродита, так и чарует одним взглядом.
– Это ей со мной повезло, – сложив руки на груди, сказал Крамер. – Где она ещё такого найдёт?
Не взирая на то, что кадровик опрокинул ни одну бутыль шампанского, он полностью владел ситуацией, помня, что перед ним будущий ректор.
– Точно, Сергей Артурович, вы кладезь ума! С вами наш университет будет процветать!
– Вы правы, Ринат Васильевич. На горизонте немалые победы, мой друг, и скоро мы станем самым финансируемым проектом нашего города! Я буду выпускать отсюда гениев. Остальных без сожаления и мук совести отчислять.
– Я и говорю, процветать будем!
Крамер не прекращал глядеть на жену, и ревность его не тревожила. Он был слишком волевым человеком, чтоб позволять себе проявление низкой слабости. Ревность помыкает только хилыми, неуверенными в себе людьми, а Крамер не считал себя слабаком. Он также улыбался, стоя у грохочущей колонки перед мини сценой для живой музыки, где его продолжали окружать последователи. Он весь цвел и пах, как нарцисс, пока его жена Вера премиленько кружилась в танце с Павлом Кашириным. Я хоть и наблюдала за происходящим, но тоже не сразу взяла в толк, что на самом деле там творилось. И удалось мне это узнать намного позже.
После новогоднего корпоратива, обокрав профсоюз на один подарок ко дню рождения, я приняла резолюцию свернуть свою деятельность в университете. Ушла я эффектно, гордо сложив личные вещи (кружку и шариковую ручку), подумав, что где-то, где ещё не знаю, мою кандидатуру нетерпеливо ждут в качестве старшего помощника. Этими убежденьями и попрощался со мной Каширин.
– Вам надо брать выше! Мне кажется, вы топчитесь на месте, обладая всеми данными идти вперёд.
Не знаю, что конкретно подразумевал гардеробщик под фразой «всеми данными», если в тот момент он сально оглядел мои ноги, криво торчащие из-под черной юбки до колен, но в его словах сквозила мотивация.
Я не виделась с ними два года и тут как-то волей провидения заглянула в книжную лавку. Внутри активно ругались продавец и покупатель. Стоящий ко мне спиной клиент в пальто громко кричал, что книга, предложенная продавцом, в содержании имеет строгую ошибку, которая вводит молодежь в заблуждение. Толстый, усатый продавец кричал в ответ, что он лишь временный посредник между автором и читателем, и ему не так уж важно, что написано в книге; тем более что не знаком он с ни с каким Кафкой и не может с ним связаться для корректировки текста. Здесь покупатель пустился в злословие.
– Невежда! Глупый неуч! Да Франц Кафка умер в 1924 году. С вашим запасом знаний только рыбой торговать! Чему вы можете научить молодежь? Немыслимое невежество!
– Поучите кого-нибудь другого, мерзкий вы пьянчуга! – парировал продавец. – Без ваших поучений я прожил сорок пять лет и ещё столько же проживу.
– Сорок пять беспечных лет! Жизнь в пустую! О Боже, за что ты так караешь своих детей! Они глупы, несведущи, ещё и гордятся этим!
Покупатель повернулся лицом, и я не сразу признала господина Крамера. А вот он меня тут же выделил своими важными карими глазами. Он расплылся в теле, и широкая грудь, так бурно навивающая ассоциации с орлом, сравнялась с его мягким животом. До того он словно остановился в возрасте на этапе сорока лет, но теперь я видела его тем мужчиной, которым он и должен быть в пятьдесят один. Я долго подбирала слово, охарактеризовавшее его видоизменения, и кроме забулдыги ничего умнее не придумала. Меня посещали пугающие догадки, что с ним стряслось. Не отказывая в учтивости, он поздоровался и подошел ко мне, а тучный продавец облегченно стёр испарину со лба.
– Давненько мы с вами не виделись, – сказал мне Крамер с ласковой полуулыбкой.
– Да, два года уже, – подытожила я.
– Верно…
Его чёрные брови сошлись на переносице. Печаль на лице профессора была ощутимой для зрителя. Понимая, что пауза одинаково нас гнетет, я отважилась на маленькую ложь.
– Я как-то хотела зайти в университет, поздороваться со всеми.
– Чего же не зашли? – Крамер посмотрел в упор.
– Да минутки не нашлось…
– Жаль, а то бы рассказали мне, как там обстоят дела.
– Разве вы там больше не работаете? – изумилась я.
– Нет, а вы не знали?
– Нет.
Его вечно живые глаза потускнели.
– А сейчас у вас найдется минутка? – жалобно спросил он. – Напротив магазина есть кофейня, можем немного поговорить.
– С удовольствием.
Мы вышли из книжной лавки и перешли дорогу. Стояла осень, и хоровод желтых листьев воронкой кружил по улице. Облачная погода призывала горожан носить в руках зонтики на всякий случай.
Звякнул колокольчик над дверью, и мы вошли в красное здание. В тесной кофейне пять столиков занимали лица студенческих лет, и один последний как раз заняли мы. Мы заказали кофе, и я основательно пригляделась к профессору. Вид у него был не сколько неопрятный, сколько быстрый на руку, будто он торопился одеться. Черный плащ; у горла темно-синий кашне в полоску, повязанный абы как; и воротничок рубашки, торчащий с одного края. Теперь он пристрастился к спиртному – это примечалось невооруженным глазом и подтверждалось словами усатого торговца и запахом переработанного алкоголя от профессора. Золотистая щетина выбивалась из общего фона красной кожи, обветренной и грубой; смоляных бровей и карих глаз, покрасневших незнамо от чего. Он посмотрел мне в глаза с грустью.
– Я загубил свою жизнь, – начал он, и я смекнула, что моё участие в диалоге будет не к месту. – Ректор ушёл на пенсию самовольно. Я-то думал, ждать придётся намного дольше. Сами понимаете, такими местами не разбрасываются. Он пытался удержать мнение коллектива, чтобы остаться ещё на один срок. Но потом передумал. До чего ж я был глуп! Ректор и совет готовили на эту должность не меня.
– А кого? – вырвалось у меня.
Профессор раздражённо свел брови. Ему приходилось несладко сознаваться в несбыточных надеждах.
– Павла Каширина.
– Да вы что!
Мои некомпетентные восклицания рассердили его. Он даже сцепил пальцы в гневном отчаянии.
– Да. Этот дешевый кусок человека обвел меня вокруг пальца. А я уши развесил, выражаясь вашим языком, – конечно, куда мне до доктора наук, подумалось мне. – Знаете, что за документы Каширин должен был подписать, когда ректор заболел? Назначение его на должность проректора. Представляете себе эту нелепицу? Гардеробщик – заместитель ректора! Кошмар! А когда Каширин выразил пару идей на совете профсоюза, его тут же внесли в список профсоюзных деятелей. У него оказывается креативная жила есть, чего лишён я. Меня выперли с улыбкой и равнодушием. А ведь я там десять лет проработал!
Я пыталась разложить услышанное по полочкам, и Крамер не очень-то мне в этом помогал, продолжая жаловаться.
– Но это ещё полбеды. Каширин увел мою жену и подружился с моими детьми. Одного спас от отчисления, другого убедил остаться в армии, когда тот собирался бежать, как трусливый дезертир. Я столько бился рыбой об лёд, чтобы заставить его служить! А этот отпрыск невежества, невоспитанный гардеробщик, за два часа разрешил годовые проблемы моей семьи. Ну не мистика ли?!
Я призадумалась. Крамера считали образчиком семейного успеха. Никому и в голову не стукнуло, что у такого образованного, культурного и гениального человека нелады с женой и детьми. Я пребывала в шокированном состоянии и наконец спросила:
– А как же Каширина назначили на высокий пост без образования?
– Пудрил он нам мозги! Ректор знал, что он получил заочное высшее и что написал научную работу, о которой комиссия до сих в себя прийти не может. Ректор сказал, в будущем ему грозит учёная степень. Представляете, тридцатисемилетний разгильдяй без ума и задоринки обошёл меня во всем! А я считал его блохой, которую по необходимости растопчу одним ботинком. Недооценил я его. Ой не недооценил!
Мы помолчали с полминуты.
– То есть теперь он заведует в университете? – сделала вывод я.
– Ну наконец-то до вас дошло! – он весь поежился, словно от холода. – Я ранен в самое сердце. Не понимаю, почему ему так свезло? Наверно, потому что дуракам везёт.
Допив кофе под стоны униженного профессора, мы распрощались. Я тоже не могла поверить в удачливость Павла Каширина. И спустя месяц поняла, что везение тут не причем.
Столкнулась я с ним в Ленинском округе. Я шла по улице, прячась от косого дождя под капюшоном куртки. Безветрие смягчало погоду, и было нехолодно. Я смотрела перед собой и вскоре заметила, как человек, идущий мимо, замедлился, а потом окликнул меня. Каширин ни капли не подурнел, только отпустил светлую щетину. Волосы также ложились назад, щеки розовели, а улыбка раздавала добродушие и как всегда смотрелась неуклюжей. Темная кожаная куртка и джинсы сбавляли ему десяток лет, а черные ботинки выделялись наполированным мыском.
– Вот уж не думал, что ещё встречу вас когда-нибудь! – сказал он, распахивая надо мной большой зонтик-трость, непонятно почему не распахнутый ранее.
– Это ещё почему? – удивилась я.
– Я был уверен, что вы отчалите в столицу.
Я опередила его любопытный взгляд на мои ноги.
– Сегодня я в штанах, можете не стараться убедить меня в их тайной силе.
Он задорно расхохотался.
– Ну вот, я кажется немного покраснел.
– Не слишком это заметно.
Каширин ещё посмеялся.
– Погода не очень удачная для прогулки, – добавил он.
– По-моему, бывает и хуже.
– А бывает и лучше.
– Логично.
Каширин огляделся вокруг и сказал.
– Предлагаю зайти ко мне на чай. Я живу за теми домами.
Он указал рукой назад, где за двухэтажками выглядывал пятиэтажный дом, отделанный желто-белыми панелями.
– Честно говоря, я очень тороплюсь, – уклончиво ответила я.
– И я тороплюсь, но чаем вас напою.
– Нет, давайте лучше в другой раз.
– Ну что вы! Кто знает, свидимся ли ещё? Я вас поближе познакомлю с Верой. Она одна из самых потрясающих женщин, которых я когда-либо встречал, – и он добавил с улыбкой, – после вас, конечно!
– Хорошо, что она этого не слышит, – с улыбкой подметила я.
– Да, от хорошего слуха добра не жди, – рассмеялся он.
Несколько минут продлились его уговоры, и всё же я согласилась, желая увидеть своими глазами жизнь того, кто, как солнце, поднялся на закате карьеры самого многообещающего человека Южной Калумны. Огромный зонтик Каширина без труда схоронил нас двоих от дождя; мы перескочили дорогу, обогнули два дома на противоположной улице с деревьями на тротуаре и вторглись на территорию ветхой многоэтажки. Жил он не бедно и, видимо, питал любовь к антикварным вещам: квадратные часы с маятником; вазочки из Фессалии; глиняные баночки, словно только что из рук умелого гончара; меховые ковры, эпично смотрящиеся на красном ламинате. Из совокупности винтажа и модерна получилась такая уютная пещерка Человека разумного.
Мы вошли в гостиную, и он сказал.
– Садитесь, где удобно, я сейчас заварю чаю, – уходя, он выкрикнул. — Милая! У нас гости.
– Я сейчас! – последовал ответ.
Я опустилась в кресло, осматриваясь вокруг, и пришла к выводу, что, как бы квартира не напоминала пещеру, в ней чувствовалась и женская рука. Не мог мужчина так тщательно расставлять книги по высоте на застекленных полочках шкафа и цветы в горшках в симметричном порядке.
Вернулся Каширин с подносом. Опустив его на журнальный столик рядом со мной, он принёс еще Тирольского пирога.
– Вы знали, что теперь я ректор университета? – он наклонился над столиком, чтобы порезать сдобу на части. Я изобразила удивление, надеясь отхватить подробности.
– Краем уха слышала.
Улыбнувшись, Каширин таинственно поглядел на меня исподлобья и, подав мне чашку на блюдце, сел напротив.
– Да, я теперь заведую там. Нестор Семёнович ушёл на покой. Я видел его три месяца назад. На мой взгляд, отдых пошёл ему на пользу. Он словно помолодел!
Я молча кивала, боясь нарушить грани откровения.
– Мне не очень нравится управлять людьми, но деньги получают только таким трудоемким способом, – он отхлебнул из чашки, скрещивая ноги. Я тоже отпила. – Кстати, с моей женой вы наверно знакомы? Это Вера Крамер. Бывшая супруга Сергея Артуровича.
– Да, припоминаю…
– Мы сблизились с ней после новогоднего корпоратива. Она была несчастлива в браке. Крамер выставлял её, как музейное ископаемое, и сильно обижал её словами. Он твердил, что Вере с ним несказанно повезло, и она ни в жизнь его не покинет.
В глазах Каширина лучилось тепло. И та же улыбка сдабривала его облик.
– А дети? – спросила я. – Вы нашли к ним подход?
– Да.
– Они ведь уже взрослые?
– Ещё какие! Мишка после армии нацелен жениться; а Сашка скоро окончит факультет технологий. Я буду ими гордиться!
Я не знала, как свести разговор к тому, что заявил Крамер при нашей встрече. К счастью, Каширин был расположен к беседам.
– Ребята – оболтусы, конечно, но они и не должны быть заумными на рубеже молодости. Юность – пора ошибок, зрелость – время для анализа, старость – конечная гармония чувств. И я считаю в их возрасте надо дать волю чувствам, чтобы потом, облегчив тело от страсти, спокойно рассуждать о жизни и вести степенный быт, – он с насмешкой глядел на меня. – Мишка собирался бежать из армии, потому что дама его сердца перестала ему писать и звонить. Я приехал и потолковал с ним, как юноша с юношей. Мы поняли друг друга.
– И что, он сразу послушался незнакомого человека, который свалился ему, как снег на голову? – не верила я.
– Ну, отцу, особенно если этот отец – упрямый профессор Крамер, сложно рассказать то, что с лёгкостью выльешь постороннему. И я воспользовался этим приоритетом, – Каширин усмехнулся. – Правда, пришлось выполнить некоторые условия соглашения…
Он снова стал пить чай с причудливой улыбкой, не спуская с меня глаз. Я тоже сделала глоток и отстранила чашку. Мне показалось, он водит меня за нос.
– Какие, если не секрет?
Он тоже отставил блюдце с чашкой и снова сел, раскинув руки на подлокотники.
– Я пообещал, что съезжу к его даме и узнаю причину её молчания. Она оказалась девушкой взрослой и заявила, что не собирается ждать парня с армии, если впоследствии он не намерен на ней жениться. Я приехал к Мише и объяснил ситуацию, слегка приукрасив её страдания. В конце концов Мишка дал слово, что по приходу из армии они сыграют свадьбу.
– А не слишком ли опрометчивы его действия? Жениться только на условиях капитуляции – не самая блестящая идея. Как я успела понять, до того он и не думал брать её в жены. А тут пришлось только потому, что он вдали от неё, в заточении армейских стен. Похоже, его просто зажали в угол!
– Да, житейская философия гласит, что спешка нужна при ловле блох. Но я знаю и множество других случаев, когда требуется спешка. Если, например, тебя сзади догоняет разъяренный бык или ледяная волна океана, совсем не помешает быть проворнее в своих решениях и действиях. Также ловкость не будет лишней в момент переворачивании блинов на другую сторону, – он сделал паузу, опуская глаза. – Возможно, их брак будет ошибкой. Но никто не исключает, что, найдя другую девушку и потратив десятки лет на изучение её характера, он тоже не совершит ошибку. По крайней мере, это будет его ошибка, и винить за неё ему будет некого, что здорово облегчает мою совесть.
Мы друг другу улыбнулись, и Каширин отвёл глаза к окну. Там, по чистому стеклу скатывались крупные капли дождя.
– А второго почему вы считаете оболтусом? – наконец спросила я.
Каширин повернул ко мне своё розовое лицо ребёнка, и его бледные зелёные глаза смотрели нежностью отца на дочь.
– Он прогулял большую часть семинаров, провалил два зачёта, и вопрос стоял об отчислении. Вера высылала ему деньги, а он мотал их налево и направо. Да, гудел весь институт! Потом за дебош в ночном клубе он загремел в отделение полиции. Он сделал всё, чтобы испортить себе репутацию. Мне удалось поговорить с преподавателями, и они дали ему ещё один шанс на реабилитацию. Потом я поговорил с Сашей. Он с самого начала не хотел учиться, а проявлял охоту работать. Он мечтал купить себе машину без участия родителей. Но Сергей Артурович и слышать ничего не хотел о подобной кампании. Он считает, высшее образование – единственное средство для благополучия. Сашке осталось доучиться год. Мне было сердечно жаль этого вымученного юношу, идущего не своей дорогой. Он чуть ли не плакал, говоря, что не может заставить себя учить материал и готовиться к экзаменам.
Каширин замолчал, а его лицо утопало в сочувственном выражении.
– Думаете, это оправдывает его вопиющее поведение? – удивилась я, а Каширин постоянно смотрел мне в глаза хитрющим взглядом.
– Нет. Скорее всего пьёт и кутит он не из-за того, что не хочет учиться, а по вине собственного характера. Но здесь кажется работает некий закон от обратного: помимо того, что его устраивает гулящий образ жизни, этим позором он жаждет наказать отца. Отец не уступил сыну, и сын пошёл напролом.
– То есть Сергею Артуровичу нужно было наплевать на то, что сын собирается идти по наклонной?
– Остаётся догадываться, была ли бы та наклонной действительно таковой… Возможно, было бы лучше, и, погрузившись в рабочую среду, он бы обрёл понимание, что легче работается тому, кто образован. А может было бы хуже; теперь мы этого не узнаем. Я уверен только, что путем компромисса достигается куда большее количество побед, нежели тиранией.
Я немного подумала.
– И что вы пообещали ему взамен?
– Как закончит учёбу, мы с Верой собьемся ему на машину.
На том наш разговор прервался шагами вошедшей Веры. Я эпатировалась её внешним обличьем. Её загорелое лицо, с чуть заметными морщинками у глаз, оставалось красивым и ухоженным, но она набрала лишних килограммов шесть – не меньше, причём распределились они исключительно на животе и бёдрах. Вышла она в таком узком коротком платье с оборками внизу, на тонких бретельках и переливалась блестками, как новогодняя ель. Туго сдавленные формы её походили на батон колбасы, перетянутый шпагатом. Волосы отросли, и взбивала она их в высокую прическу 80-х годов. Она льстиво улыбнулась мне.
– Я помню вас! Вы кажется работали секретарем у ректора?
Тоже улыбаясь, я подтвердила её слова. Грациозно дефилируя, она вышла на средину комнаты и обратилась к мужу подведенными черным карандашом глазами.
– Павлуш, как тебе? – указала она на платье и покрутилась, а у меня перед глазами явственно стояла колбаса.
Каширин выразил довольство своими мелкими зубками.
– Тебе идёт, – сказал он, подмигнув ей.
Я усиленно искала, где скрывается подвох, и сошлась на мысли, что они меня разыгрывают. Как же, идёт ей! Но нет, они обменивались вопросами-ответами в серьёзном контексте.
– Оно точно меня не полнит? – переспросила Вера.
– Точнее некуда, – улыбался Каширин. – Тебе самой нравится?
– Конечно! Да я лет сто назад такое одевала. Ой, Павлушка, с тобой я чувствую себя на двадцать лет!
В те минуты она действительно виделась не только смехотворной, но и молодой, как девочка. Глаза у неё горели. В порыве обожания она подлетела к Каширину, поцеловала его и тут же посмотрела на меня.
– А вы как думаете, меня не слишком молодит это платье?
Растерявшись от внезапности вопроса, я перевела взгляд на Каширина. Он еле видно качнул головой.
– Нет, не слишком, – натянуто сказала я. – Оно очень… своеобразное.
Лицо Веры было счастливее некуда.
– Нам уже пора, – обратилась она к Павлу. – Через двадцать минут мы должны быть у Луганских. Я сейчас только сумочку возьму и можно идти.
– Хорошо, милая.
Вера соскочила с его коленей и вспорхнула из комнаты, а Каширин загадочно посмотрел на меня. Так я изумилась той неправдивой сценой, что пренебрегала правилами этикета, и спросила его в лоб.
– Почему вы покачали головой, когда Вера задала мне вопрос?
– Я думал, вы поняли.
– Я поняла, что нужно ответить, но не по какой причине должна соврать. Вы правда считаете платье отличным для выхода в гости?
– Что вы! Я не совсем слепой! Зато вы видели, как она обрадовалась? Мы бродили вокруг этого платья целый месяц. Она не решалась его купить, боялась, что будет смотреться в нём как бестолковщина на склоне лет. Я видел, как светились её глаза, а потом пошёл и купил платье без её ведома. Два дня она ходила счастливая. Вы заметили, какой уверенной походкой она вошла? Поверьте, в халате у неё нет и доли той грации, с которой она сейчас крутилась перед нами!
– Но её могут высмеять!
– Ну и что. Она не обратит внимания, поскольку убеждена, что платье сшили для неё одной. Я не могу так жестоко убивать её самоуверенность. Людям иногда нужно давать волю подурачиться. Я же говорю, компромисс и только он!
Я ещё раз прокрутила наш разговор, осмотрела гостиную и повернулась к Каширину.
– Похоже, эта обстановка тоже результат компромисса?
Каширин посмеялся.
– Угадали! От моего компромисса здесь остался только вот этот меховой ковёр.
Вошла Вера, и мы переместились в прихожую, оделись и вышли во двор. Уже стемнело, дождь прекратился, но небо оставалось затянутым. Я собиралась разминуться с ними, и вдруг Каширин сказал Вере:
– Я немного провожу Лену, а ты зайди в магазин, купи тортик для гостей.
Мне хотелось отказаться от учтивой заботы, но видимо здесь он не собирался давать компромисс.
– Ладно, только ты быстрее возвращайся, – ответила Вера.
Поцеловав его, она стала удаляться от нас, а мы пошли вверх по улице. По пути Каширин болтал без перестановки, и его рассуждения приятно поражали меня. Проходя мимо университета, где он заведовал, навстречу нам шли студенты из общежития через дорогу. Каждый из них здоровался с Кашириным и улыбался во всю ширину рта, а он жал им руки, как давнишним приятелям. И тогда я всё осознала. Можно быть учёным в науке, а в жизни оставаться полным дураком с учёной степенью.