Вечерня подходила к концу. Будний день первого летнего дня. В храме на службе всего три старушки, а ещё Варвара – уборщица, да я – свечница. Тихо, лишь под лёгкий перезвон цепей кадильницы бормочет священник псалом, да приятным ароматом стелется, сгорая ладан – благоуханная жертва Богу. Вдруг тяжёлая входная дверь скрипнула, и в притворе появился бомж. Высокий, на вид крепкий, одежонка грязная заношенная, длинные кудрявые волосы с проседью непромытые, как и окладистая густая борода. Неловко перекрестился и остановился, настороженно оглядываясь вокруг.
Варвара зыркнула, недовольно хмыкнула: «Принесла нелёгкая, провоняет весь храм».
Бомж так и простоял до конца службы. А как бабушки разошлись, и батюшка уехал, несмело подошёл ко мне: «У вас поесть не найдётся?» Глаза большие, красивые, но мутные какие-то, взгляд блуждающий.
«Ишь, шарит глазищами-то, точно что-нибудь сопрёт», – Варвара встала рядом – охраняет.
Еда в храме была. Разного хлеба люди много приносят на помин. Дала ему чёрного кирпич, да белого батон, сахару и чаю. Бомж как-то неловко, стесняясь, кивнул в знак благодарности и вышел.
– Не перекрестился даже, – вытирая за ним пол, проворчала уборщица, – разнюхивать приходил.
– Варвара, тебе батюшка епитимью на сколько поклонов наложил прошлый раз? – из алтаря вышел Павел Иванович. – Язык твой думает быстрее, чем голова, да всё вкривь и вкось.
Варя губы поджала, незаметно перекрестилась и уже молча продолжала уборку. Мы посмеялись да разошлись по домам.
А бомж стал приходить к нам каждый день перед окончанием вечерней службы.
– Ходит, побирается, пошёл бы да заработал, – Варвара опять недовольна и вновь думает языком, – а глазищами-то так и шарит, так и шарит.
– Варвара, – не выдержала я, – уймись.
В воскресный день верующих в храме много, стол пожертвований ломится от продуктов, и я заготовила большой пакет для нашего бомжа, а также положила в него старые мужнины вещи. Вечером отдала ему и увидела, как он улыбается. Улыбка вымученная, но светлая, только вот глаза – непонятные они какие-то. Вроде смотрит, да не видит.
– Мне бы умыться, можно? – спросил нерешительно, уверенный в отказе, а я ему разрешила и полотенце дала. У нас рядом с баком со святой водой при входе умывальник был.
– А он ничего, – Павел Иванович уже собирался домой, – прямо жених Варваре. Хочешь ведь замуж?
– Типун тебе на язык, – Варвара замахнулась тряпкой, – бомжа в женихи! Накаркаешь ещё. И как только твой язык повернулся! Уж от тебя я такого не ожидала, Павел Иванович!
Погрустнела, тягостно вздохнула: «А замуж хочу. Страсть как хочу… За такого бы, как ты, пошла не глядя, да такие все разобраны. А бомжи – тьфу ты, это же надо так жизнь профукать, чтобы на улице остаться».
– От сумы и тюрьмы, как известно, – начал было говорить алтарник, но Варвара, обиженно поджав губы, ушла, не попрощавшись.
Она давно вдовая была. В её семье мужчины не задерживались. Четыре дочери – и ни одного зятя. Пять внучек – и ни одного внука. Варвара хоть и языкатая, но незлобивая и даже добрая, жалостливая. И поможет, и выручит. Всю семью на себе тащит. Мечтала она о муже, чтоб разделил с ней семейные тяготы. Да и тепла хотелось: «Села бы на диванчик, обняла, голову ему на грудь положила и дышала мужским запахом. Ведь и не помню уже, как настоящий мужик пахнет. Да не судьба, видать». Горестно вздыхала…
На работу я приходила к шести утра. Нравилось мне ранним летним утром пройтись по тихим улочкам города. Людей мало, зато тишь да покой, лишь пташки вольные ликуют.
И к этому времени стал бомж подходить. Умоется, полотенце аккуратно повесит и заходит в храм. Пятачок протянет просфору купить. А я ему больше дам. Поблагодарит кивком, съест, запьёт святой водицей и стоит всю службу в притворе. Крестится невпопад, неумело. И как-то остановил он нашего настоятеля – отца Владимира. Присели они на скамейку и долго-долго говорили.
Батюшка, добрейшая душа, всё кивал да покачивал головой, по плечу горемыку поглаживал и что-то записывал в свой блокнот.
– Не обижайте его, – сказал нам отец Владимир на следующий день, назидательно посмотрев на Варвару, – человек такой судьбы… упаси, Господи.
А ещё батюшка добавил, что Иван, так звали бомжа, почти слепой. Вот откуда этот затуманенный взгляд.
Я уж говорила, что Варвара жалостливая была и, услышав про тяжёлую судьбу, сразу прикусила свой неуёмный язычок. А бомж стал смелее в церковь заходить. Всё старался Варваре помочь. А та и рада-радёшенька. Самой-то седьмой десяток пошёл. Дома огороды да скотина. А как ещё вытянуть такую огромную семью? Да в самом храме работы невпроворот. Тем более в другом приделе ремонт шёл, одних полов после рабочих километры намывала. Не говоря уж о цветниках во дворе. И со свойственной ей энергичностью стала она руководить Иваном, как взаправдашний прораб. Он ей и цветы поливал, и полы мыл, и даже дома что-то делал. Руки-то у него были золотые, глаза вот только почти не видели…
Добрый наш батюшка, не умеющий пройти мимо чужой беды, помог сделать Ивану паспорт, оформить пенсию и пройти врачебно-трудовую экспертизу. Даже выбил для него комнатёнку в общежитии. А Иван продолжал ходить к нам и всё меньше походил на бомжа. Отец Владимир благоволил Ивану, часто беседовал с ним, прогуливаясь по церковному дворику. И Варвара пыталась разговорить его, да он всё отмалчивался. Посмотрит на неё с интересом и улыбается. «Слова не скажет, – серчала, – всё молчкма, да молчкма». Павел Иванович передразнивал: «Эх, ты, «молчкма» – молча! Зато тебя слушает, не перебивает».
– Готовь Варвара всё для крестин, – наказал однажды отец Владимир после Литургии.
– Так, батюшка, никто не записывался и не платил.
Одного взгляда священника было достаточно, чтобы замолчать. Но Варвара всё-таки спросила: «А младенчика или взрослого?»
Крестили взрослого. В храм вошёл высокий представительный пожилой мужчина. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо и большие очки с толстыми стёклами. Приличный костюм. Подошёл ко мне оплатить крестины. Я глянула и обомлела! Это был наш бомж Иван. Только на бездомного-то он не походил вовсе.
Из крестильной вышла Варвара, увидев, оторопела и, узнав, так сильно покраснела, что её руки потянулись к щекам охладить их.
– Ну что, Варвара? Я же тебе давно сказал, что жених пришёл, а ты плевалась на меня, – улыбнулся наш алтарник Павел Иванович. Она в ответ засмущалась и, улыбнувшись, убежала прихорашиваться.
Долго, полным чином, крестил батюшка Ивана, ещё дольше исповедовал.
На следующий день Варвара пришла нарядная, в новом платке, а под ним с новой причёской. Знала, что Иван причащаться будет…
А по осени они расписались и повенчались.
– Свет ты очей моих, Павел Иванович, так хорошо мне мужа напророчил, – долго благодарила Варвара. Мы смеялись при этом, а она, смахивая слезу, начинала причитать: «Какая судьба у моего Ванечки трудная! Если бы кто знал!» И при всей своей неумолчной болтливости никому ничего не рассказывала. Как вышла замуж, вообще стала меньше говорить. Павел Иванович радовался: «Повезло нам, что Варвара замужем, теперь от её колючего языка только мужу достаётся».
А я подумала, как часто мы грешим языком в осуждение даже совсем незнакомых людей. И знакомых. А что мы можем знать? И если даже знаем, мы же не прочувствовали, не прожили его жизнь.
Так как же мы можем судить? И кто нам дал на это право?
Вот как-то пришёл к нам в храм бомж…
31.03.2019