Давно это было, ещё в старые, добрые советские времена. Тогда ещё не было наркоманов, а мак по огородам сеяли для булочек и пирожков. Я тоже не была исключнием, у меня, как у всех, на грядках красовался мак. Кроме гастрономического предназначения, он ещё служил украшением огорода. Специальных грядок для них не отводили, а так разбрасывали семена по всему огороду. Со временем, повсюду и на картошке, и на луковых грядках, на огурцах и капусте везде пестрели крупные, очень красивые цветы.
Урожаи были раскошные, щедрые, одного урожая хватало надолго.
Как-то в начале „лихих“ 90-х посеяла мак в очередной раз, потому что старые запасы кончились. Причём, как посоветовала одна знакомая, для рекордного урожая сеяла в Рождественскую ночь по снегу.
Сначала метод мне показался забавным, закралось даже подозрение о его языческом происхождении, но потом в голове возникла аналогия с методом стратификации семян, широко применявшемся в сельском и в лесном хозяйстве, очень научном и легитимным.
На всякий случай сильно не обольщалась. Думалось, ну как такое маленькое зёрнышко, упав в снег на длительное время не погибнет, а выживет и даст всходы? Но любопытство взяло верх: я попробовала. И, как оказалось, не зря. Всходы были не сказать, что дружные, но очень жизнеутверждающие. Уже по первым настоящим листикам можно было определить, что растения все здоровые с большим вегетативным потенциалом.
В рост пошли очень быстро, поэтому пришлось срочно обсаживать „плантацию“ вьющейся фасолью, чтобы скрыть „сокровище“ от нового вида хулиганья - наркоманов, которые в те времена как раз стали появлялись и тут, и там, как грибы после дождя.
Пока мак не зацветёт, можно было особенно не бояться, так как от улицы грядка находилась далеко, причём за деревьями, поди разбери, что там. А когда появились первые бутоны, фасоль уже успела подтянуться на тычках достаточно высоко, чтобы скрыть цветы.
Мак был на загляденье, хорошо развитый, разветвлённый, на каждом растении до пятнадцати бутонов. Появились первые головки. И зря я боялась только наркоманов…
Однажды тёплым летним днём легла по традиции прикорнуть после трудов праведных в послеобедний час, и только задремала, послышался стук в окно.
Отодвинув занавеску, я нос к носу столкнулась с лицом мужчины в милицейской фуражке. Он махнул мне рукой, чтобы я вышла.
От милиции даже в те времена никто не ожидал ничего хорошего, раз пришли прямо в двор, жди неприятностей.
Одеваясь на ходу, я судорожно соображала, что бы я могла такого натворить, что ко мне вот так вот напрямик пришёл милиционер. Ничего такого мне на ум не приходило. Но установка была такая, что раз пришёл, значит есть зачем, и сейчас он со мной начнёт поступать „некошерно“: наручники на запястья - и в отделение, где накидают кренделей и задуршлатят меня в паклю.
Я начала судорожно прикидывать, как попроще наложить на себя руки, сразу же повеситься, или сунуть палец в розетку. Решать надо было срочно, так как в камере сделать это будет не так привольно. А уж если срок впаяют…
В последний момент убеждаю себя всё-таки от харакири отказаться, потому что страшно и, небось, больно, решаю попробовать ещё пожить хотя бы из любопытства: а что же я там такого натворила?
Выхожу на ватных ногах и вихляющими во все стороны коленками, с придурковатой улыбкой на лице.
- Ой, какие люди! Здравствуйте! Какими судьбами? Что-то случилось?
- Случилось!
Возле стола (не за столом) под развесистой абрикосиной сидели на лавочке, как оказалось, целых два молодых милиционера в летней форме. А их фуражки дружно висели рядышком на колах декоративного плетня. Один милиционер был нашим новым участковым, которого я уже как-то видела, а другой, как он представился, лейтенант из районного УВД.
- Я ваш новый участковый, обхожу подворья с целью знакомства с людьми моего участка, ну а вот товарищ лейтенант по более тяжёлой миссии…
На погонах участкового считываю капитанские звёздочки.
- Что же это, хозяйка, получается, к кому ни зайди - везде одно и то же… - старательно и многообещающе начинает товарищ лейтенант, прибывший, как было объявлено, с важной миссией…
- Ой, минуточку, щас! - Подскакиваю я и несусь к холодильнику. - Вы же наверное питочки хотите? Вот компотик абрикосово-вишнёвый, вчера сварила, холодный…
Наливаю в принесённые стаканы.
Парни выпивают, нахваливают, наливают ещё…
- Так вот я о чём, - воспользовавшись паузой между первым и вторым стаканом, лейтенант возвращается к своему заданию…
- Слушайте, - вновь перебиваю его я, опорожнив тоже стаканчик запашистого, наваристого компота, - вы же наверное и проголодались! С утра же, наверное круги по селу нарезаете?
- Да не беспокойтесь, пожалуйста… - неуверенно произнёс участковый…
- Как это „не беспокойтесь“, - категорически возражаю я, - кто же о вас и побеспокоится, если не мы, граждане вверенного вам участка. - Непривычно громко, видать на нервах, произношу я на пути к летней кухне.
Через пару секунд выныриваю оттуда с большим подносом свежайших пирожков.
- Вот, угощайтесь, эти вот с картошкой, а с этой стороны - с мясом, а эти - с фруктами. С полночи возилась, пекла, так что уважьте.
Мимо моего внимания не ускользнул едва уловимый вздох предвкушения младшего чина милиции. Не научился, наверное, ещё сдерживать души прекрасные порывы…
Ели молча, коротко нахваливая выпечку, к теме разговора пока не возвращались.
„ - Зачем же они припёрлись?“ - Тем временем размышляю я, судорожно ища совершённые мной грехи за „отчётный“ период.
Но как только младшенький, доев очередной пирожок, вынул платочек, чтобы вытереть руки, я поняла, что вот опять всё начнётся. Дожидаться не стала.
- А что же это мы так скучно питаемся? На сухую? - Опять подскакиваю я и несусь в кладовку. - Это же так и заворот кишок может случиться!
Скоренько, позвенев бутылками, выхожу к столу с тремя рюмками и литром первача. Своего, честного, без „присадок“, очищенного активированным углем, отфильтрованного, надёжного, как отечественный аспирин.
Молодой хотел было возразить, в смысле „что вы, что вы, мы при исполнении“, но капитан посмотрел на него иронически.
- Ну что ж, напьёмся с особой жестокостью и цинизмом. - обречённо согласился лейтенант и, дунув по традиции в стакан, подставил его под раздачу.
Налили-выпили-закусили, налили-выпили-закусили… пирожки съели подчистую, пришлось нарезать хлеба, открывать икру кабачковую и заморскую баклажанную, добытую в погребе, жарить яйца и нырять опять в кладовку, стучать бутылками.
День незаметно переметнулся к вечеру. Уже никто не пил, не ел. Раз-го-ва-ри-ва-ли… Душевно… Такого нарассказывали!
Первым спохватился капитан. Стал тормошить младшенького на выход. Лейтенант вскинул голову, забавно икнул, сфокусировал на мне глаза и спросил.
- Так а зачем это мы к вам зашли?
- Ну шли мимо и зашли… - пытаюсь я залакировать свою работу второй половины дня.
- Пошли, пошли, давай. - Покровительственно тянул капитан лейтенанта к калитке. - Под ноги смотри…
- Нет, подожди, - упрямился молодой, - мы зашли к вам, мадам, чтобы поругать вас! Поставить на вид! А может быть и оштрафовать!
- А за что? - Прищуливаю я уши, готовясь защищаться.
- Как за что? А за мак? - „Уполномоченный“ аж ножкой топнул в пыльную землю, схлопотав тучку пыли на свои уже и так достаточно запылившиеся туфляшки.
- Какой мак?! - стараюсь я завести рака за камень. А у самой вот только сейчас сошлось в голове воедино: выращивать и распространять мак в огороде запрещено и наказуемо! Закон, статья!
„ - Мама дорогая, да как же я об этом-то не подумала??? Наркоманы-то наркоманами. А милиция? Да меня сейчас заберут и посадят!!!“
- И не надо говорить, что у вас его нету! - Голос лейтенантика наполнился пьяным, и оттого безаппеляционным возмущением. У вас там за колодцем растёт целых три куста мака. Мы его с улицы увидели! А это не разрешается в плане борьбы против наркотиков. Вам надлежит его уничтожить при нас!
Я вздыхаю с облегчением: моей плантации они не заметили. Хотя за секунду от этого я от вдруг продравшего меня страха почувствовала, как у меня деревенеют губы и отказывают ноги.
- Да разве это мак? - Пытаюсь я хорохориться. - Он же дикарь, не опийный. Сам посеялся, сам растёт, созреет - опять сам же и посеется. Кому он на фиг нужен?
- Всё равно, не положено никакого! Вы должны его выдрать с корнями и уничтожить! - Лейтенант опять залихватски икает.
- Да конечно, о чём вопрос! - Срываюсь я, несмотря на онемение ног, и несусь к колодцу, который находится впереди дома. Выдираю с корнями дичёк и мчусь обратно к „гостям“.
- Вот! - Сую под самый нос молодому пучок. - С корнями выдрала!
- Правильно! - Одобряет районный милиционер. - Спасибо за сотрудничество. Вопросов больше нет.
- Всё, пошли. Пора уже. - Заторопился участковый, беря под руку сотрудника.
- Спасибо за всё. Рады были познакомиться.
Участковый надевает фуражку и направляется к калитке. Лейтенант, широко расставив ноги и старательно удерживая равновесие, шагает к калитке вслед за старшим товарищем.
Я вышла с ними за калитку. Стали прощаться. Выслушала ещё кучу „спасиб“ за угощение, пожеланий всего хорошего.
- А можно, я тебя поцелую? - Вдруг раздухарился лейтенантик, вдруг перейдя на „ты“. - Ты такая вся… обалденная…
И, не дожидаясь разрешения сгрёб меня в охапку и сильно чмокнул в щеку. Потом потянулся к губам, но участковый одёрнул его:
- Всё-всё, пошли, поздно уже женихаться, в другой раз…
И они пошли. Молодой всё оглядывался, норовил вырваться из рук товарища и вернуться. Только не понятно для чего, то ли, чтобы ещё раз „поставить на вид“, то ли ещё раз поцеловать щедрую хозяйку.
Но участковый держал коллегу крепко, как на задержании. Постепенно парни скрылись за поворотом.
А я повернулась и пошла во двор, обогнула дом и очутилась на своей опийной плантации. (Говорят, преступника тянет на место преступления. )))
„ - Вот так и попадают на срок невзначай, безо всякого злого умысла“ - подумалось мне. Как же у меня даже мысли не возникло о том, что теперь мак в огороде - это не бублики, булочки и рулеты, а криминал, статья, причём тяжкая, на долгие годы тюрьмы“.
Смеркалось. Начинали „петь“ кузнечики и ночные пташки. Солнце спряталось за горизонт и тотчас же исчезли тени. Воздух окрасился в лёгкий серо-бежевый оттенок. Моментально спала жара, только исходило ароматное тепло от всего окружающего: от построек, от растений, от земли. Очень умеренный ветерок - и тот успокоился. Расслаблено застыла листва на растениях, даже помидоры и огурцы спрятались в своей собственной зелени.
Только мерцали в тёплом мареве цветы мака; от белого до тёмно-бордового. Они обрамляли коробочку-плодонос, в которых природа заложила тысячи тысяч малюсеньких орешков. Из которых, когда они вызреют, можно напечь столько вкусностей.
Ранний вечер для меня был всегда чем-то очень значимым и уютным. Заканчивался день, подводился его итог: что сделано, а что не поместилось в график и сдвинулось на будущие дни. Какие события спонтанно вклинились в повседневность, приятные или неприятные или даже курьёзные, как сегодня.
Вечером можно было принять душ, без риска опять пропотеть до нитки. Поесть чего-то не нагружающего. Это тот момент, когда можно перевести дух, поднять голову, завершая день, перенаправить мысли с каждодневного на что-то абстрактное, к примеру помечтать, попланировать.
Но в данный момент меня гнетёт мысль, о том, что мне прийдётся сделать завтра с самого-самого раннего утра: я должна буду прийти сюда, на эту плантацию и вырвать весь мак, до последней былиночки. Потому что не будет фартить всегда, как сегодня. А может обернуться большим несчастьем. Наказанием, несоразмерным с „преступлением“.
И мне уже сейчас до слёз жалко уничтожать мак. Ведь это не он, а люди виноваты, раз нашли ему самое наихудшее применение.
Он такой красивый, целомудренно чистый, не согрешивший ни разу. Он старается жить, как всё живое на земле. У него сейчас самая жизнеутверждающая фаза. Он олицетворяет для меня красоту природы и земную щедрость. Он, как женщина, которая родила детей и теперь живёт заботами и хлопотами, чтобы их вырастить и защитить. Он растёт, там, где его посадили, он не перебегает с места на место, в поисках, где получше, вытесняя других. Он довольствуется тем, что имеет. Он не завидует, не грабастает, не клевещет и не злопыхательствует. Он просто живёт по своей природе и по своему распорядку.
А я завтра приду, когда земля замрёт в ожидании солнца, и уничтожу его.
Долго стояла у края грядки, смотрела, думала и тлела душой. Ох, лучше бы я его не сеяла… Да ещё таким способом, который выбрал среди семян самых сильных, ещё больше их закалил, и прорастил, как только это стало своевременным. Потому и такое обилие, потому и такая красота.
Легла спать и долго не могла заснуть. А заснувши, вскорости проснулась от яростного лая нашего пёсика Кузи.
Он был небольшой, не очень сильный и вобщем-то не злой. Но очень добросовестный и сейчас он разрывался от лая.
Не стала сразу же выходить, такое с ним бывало, что ему что-то не нравилось в его „заведовании“ и он шумел. Ничего, побузит да и успокоится, может чужой пёс зашёл во двор.
Но Кузя не унимался, и рассердил меня не на шутку. Встала и в ночнушке выскочила во двор, прихватив веник, стоявший у порога.
- Убью сейчас!!! - заорала насколько хватило сил, сотрясая веником, выскочив к тому месту, откуда слышался его лай. Это было как раз за домом, у плантации мака. В свете луны увидела три убегающих человеческие фигуры, согнутые под тяжестью наворованного зелья и своего собачутку, который, почувствовав поддержу в моём лице, залаял пуще прежнего на воров.
Я раздвинула жерди с накрученной на них фасолью и в свете луны моему взору представилась полуопустевшая грядка мака. Наркоманы не дремали, они действовали. А Кузя им помешал.
Они вернутся, я это знаю, вот только отнесут охапки домой. Им плевать на какого-то маленького пёсика. Получается, они знали о моём маке?! И эти заросли вьющейся фасоли были зря? Они сознательно до поры-до времени его не трогали? Чтобы побольше нацвело, наросло? А милиционеры напугали их своим рейдом, и они всполошившись, решили „брать“, что есть, а то может вообще ничего не остаться?
Я опустилась на грядку в лунном свете, спросонья, в ночнушке, в полной нерешительности. Что делать? Идти спать, как ни в чём не бывало? Не заснётся, хоть тресни. К тому же нарики уже где-то там, за загаткой, ждут, чтобы опять зайти. А, была-не была.
Иду в дом, одеваюсь, беру штыховую лопату для защиты от воров и с комом в горле начинаю рвать мак, по-хозяйски, стебель за стеблем. Вскоре там, где красовались цветы мака в цветовой гамме мадам де Помпадур, образовались несколько куч выкорчеванных растений.
Они лежат обречённо и покорно, без сентиментов, претензий и обид. Источая тончайший аромат живительного сока, благодаря которому налились бы и созрели все зёрнышки, до единого. Но только что я отняла у них живительную почву и они сейчас умирали. Молча, как умеют умирать все растения.
Под действием адреналина, придающего физическую силу, в несколько ходок воздвигаю всю эту зелёную, сочную, тяжёлую массу на чердак. Там раскладываю всё тонким слоем, чтобы дать возможность вызреть хотя бы центральным головкам, которые уже начали твердеть и засыхать. Оставшихся соков в стеблях хватит, чтобы довести их до ума. Ну а остальное - ничего не поделаешь - засохнет не дозрев.
Как впоследствии окажется, урожай получился не ахти. Как и думалось, вызрели с горем пополам центральные головки. Мака собрала с них около килограмма. А все коробочки и всю „соломку“ до сантиметра сожгла на костре, разведённом на том же месте, где ещё недавно „колосился“ и зрел опийный мак.
Наркоманы потом года три ходили за мной, клянчили „хоть одну коробочку“. Они даже не скрывали, что разорение моей плантации - дело их рук. Как-будто такое было в порядке вещей.
- А что ты хочешь, менты пошли по дворам, ты хотела, чтобы мы остались ни с чем? - Жаловались они мне хором о моём добре, как о своём собственном.
И когда я говорила, что все „отходы“ уничтожила путём сожжения, они просто в это не верили: ну нереально для вполне себе адекватного, дееспособного человека взять и уничтожить такое богатство, зная, что одна маковая головка могла продлить жизнь умирающего ковбоя.
Тем не менее, мне этих парней было тоже жалко, как и мой мак. На вид бесшабашные, иногда бравирующие, ходили всегда группкой, наверное из боязни остаться с собой наедине и задуматься о себе, о своём дальнейшем.
Было понятно, что они уже никогда не произведут ничего осязаемого в своей жизни. Не построят дом, не насажают деревьев, не дадут потомства.
Их, как и мой мак, вырвали однажды очень рано из земли, из родной почвы, которая являлась их питательной средой. Они остались жить, как оболочка для будущего, но внутренность у них не созрела.
У них украли это будущее, им не дали вырасти и созреть. Они остались без профессии, без работы, без заработка, без средств к существованию, с трудом понимали, что вообще происходит, всеми забытые, никому не нужные. Перепуганные, дезориентированные, брошенные на произвол судьбы, вечно ищущие, чем бы уколоться, чтобы хоть на время забыться.
На что честь, если нечего есть? Уличные скитальцы, которые, не исключено, скоро превратятся в мужиков с убийством в глазах. Они пойдут в тюрьму и забудут, как выглядит свежий воздух. Один раз съехавшая крыша никогда не возвращается на прежнее место.
- „Извини, мак, мне очень жаль, но есть дела и похуже…“ - мысленно повинилась я и погладила рукой маковую ботву, ощутив среди листвы ещё упругие головки. Мак отозвался печальным, влажным, но уже не живым шелестом.
- Прости, я больше так не буду…
Что „так“ - не уточнила. Поднялась, пошла к чердачному люку на лестницу.
Надо идти жить как-то дальше…
Через пару дней по дороге из магазина встретила участкового.
- Ну что, убрала опасное с огорода? - С ироничным прищуром спросил он и даже не дал понять, о чём он, о тех трёх дичках за колодцем или о полноценной, культурной плантации.
- Ну а как же! - Бодренько и с улыбкой ответила я, но тоже в укороченом формате, не дав себе забыться и проколоться. - А что?
- Ну так я зайду на днях проконтролировать? - Ирония милиционера перемешалась с плохо скрываемым интересом.
- Ну а что нам, красивым бабам - заходи! - Ответила я, скроив на лице козью морду. - На то ты и власть…
- Красивая ты… - Вдруг произносит участковый, - и хорошая…
- А я знаю! - Неунывающе соглашаюсь я, - но иногда напомнить мне об этом не мешает…
- Ладно, пока, я спешу сейчас. - Участковый зашагал в нужном ему направлении.
Через несколько секунд я его окликнула.
- Капитан!
Он вопросительно повернулся.
- Спасибо, тебе капитан...
- Ладно, как-нибудь сочтёмся... Улыбнулся он с подтекстом в глазах и махнул на прощанье рукой.