У меня был такой!

      

Почётный знак ЦК ВЛКСМ. Его название «Молодой гвардеец пятилетки», второй степени.  Серебро.  Тяжёлый.  Красивый.  Вручали за дело, горстями не раздавали. Был он, к великому моему огорчению, утерян моими отпрысками, которые «награждали» им непрерывно  то себя с друзьями,  то несметный кукольный свой инвентарь. На каком-то этапе игрушечного награждения,  скорее всего и  умыкнул его какой-то подрастающий нумизмат.
Про то, как он у меня появился, я чуть ниже расскажу. А пока вот о чём.

В  счастливую юность мою, в середине семидесятых  прошлого века,  перед  убытием в Красную Армию, пофартило мне «давать стране угля» в родном городе Райчихинске, что в Амурской области, на Дальнем Востоке. В Объединении «Дальвостокуголь».  Это был Северо-Восточный угольный разрез, четвёртый его участок.  Должность моя была из мелких самой мелкой – электрослесарь,  а по-простому, в обиходе  – «помазок» или «низовой»,  мастер «золотые пятки» -  куда пошлют.  А посылали,  скажем прямо,  в разные места, и в топографическом и в более известном смысле.  Покуда не взматерел я до статуса «рабочий человек», так и посылали.
Сегодня,  когда я слышу  пакости про социализм и его передовой пролетарский отряд – человека рабочей профессии, мне хочется,  безо  всякой прелюдии, плюнуть в бесстыжие глаза того, кто это произносит.  Не только потому, что страна опирается почти 30 крайних лет на фундамент, возведенный рабочим человеком описываемой эпохи. И исключительно поэтому до сей поры не разодрана на части. Но и потому, что делать какие-либо заключения по этому поводу  имеет право только объективный дядя,  участник или очевидец. Ни у кого из перечисленных выше не возникнет сомнения – то была эпоха удивительной трудовой мотивации, непостижимой для нынешнего поколения.   То была эпоха трудового куража и добросовестного отношения к порученному делу и, совсем уж страшное скажу - вторичного отношения к деньгам. Мастерство  и простая «рукастость»  ценились выше оплаты за них. Фарца и шабашники не то чтобы презирались, их сторонились,  как грязи.  Им сочувствовали даже, как сочувствуют  хворым на головку и убогим. Трудовому человеку было понятно, что эти неприятные, несчастные в общем-то люди, неспособные ни к чему путному, присутствуют в жизни вынуждено и краткосрочно  – фарцовщик эксплуатирует временное наше отставание по джинсе и шузам, а шабашник впился во временно  недоразвитое тело строительной отрасли.  Преобладала уверенность, что если уж мы победно отломали Такую войну и одолели Такую разруху, если, между делом,  обеспечиваем  духовное попечительство на значительной территории глобуса, то уж этих насекомых,  со временем, без напряга переплавим в трудящихся.  Быть рвачём и лодырем, гнать брак, имитировать пот и усталость, не отвечать за качество того, что вышло из-под твоих рук, подвести товарища, было  неприлично и стыдно.  За это сильно и довольно часто били морду противоположенные рабочие, а противоположенные инженеры убеждали милицию, что ни чего такого не видели. И милиция была склонна им верить. Сколько их, «прицельно упавших на соседний бордюр», утратило желание жаловаться и обрело желание трудиться на совесть.  А статья за тунеядство, приснопамятная  33 КЗОТ? Не разгуляешься.  А ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий? Скольким мужикам помогла эта трезвая пауза встряхнуться и снова встать в боевые порядки? 
Принудиловка!, взвизгнет  нынешний  охранитель всего хорошего от всего плохого, травмированный гуманизмом. И будет прав.  Принуждение к общественно полезному труду в те времена грехом не считалось.  А вот содержание и кормление паразита - наоборот, каралось нещадно.
Дикие были времена. Лютые.

Опишу их, с вашего позволения.
Несколькими штрихами опишу, свидетелем и участником которых являюсь лично.

Штрих первый.
 Нас возили из города на участок, до самого забоя, служебными автобусами.  От точки посадки до точки выгрузки километров пятнадцать.  Девятнадцать лет, молодость, крепкий сон.  Я и опоздал-то всего на четверть минуты, хвост крайнего автобуса ещё захватил. Знаете, что такое стыд? Это гнев, направленный внутрь себя. Когда винить некого.  На секунду представил я, как буду смотреть в глаза  товарищей по смене и бригадира своего и не дай бог в глаза своего матёрого отца, калиброванного слесарюги высшего, седьмого разряда, которого знало полгорода. Представил… и пошёл пешком.  Времена были девственные  -  ни такси, ни личного транспорта, ни сотовой связи.  Надо сказать, что опоздал я на третью смену,  а это 22-00.  Ночь, ни луны ни звездины. Ни фонарика. Зима. Минус тридцать три. Чуть припорошенная снегом грунтовая дорога. Мазутная роба и не растоптанные толком валенки. Вы когда-нибудь ходили по промерзшей грунтовке с мелкими камешками в неподшитых  валенках в такие морозы, на такие расстояния, впотьмах? Советую. Очищает. На лыжу шагающего экскаватора ЭШ 15-90 №6 мои протоптанные до портянок валенки ступили в половине второго. Ночи, разумеется.
Старшим смены у нас был  бригадир экскаватора, кавалер орденов Ленина и Шахтёрской Славы, просто здоровенных размеров дядька, Конев Юрий Дмитриевич, вечная ему от меня память и благодарность за науку. Не отрываясь от рычагов-контроллеров (так древние горняки называли джойстики), Митрич метнул в мою сторону хмурый  взгляд и буркнул беззлобно: «Соплю-то отломи, пехота. Отогрейся чуток, чайку пошвыркай и дуй работу работать». Пронесло.  А мог бы и вломить, будь я «под мухой» или начни оправдываться.  Через пару дней слух о моём «косяке» дошел и до моего отца.  Юрьмитчь ему сказал, чтоб не переживал шибко, сладится, сказал,  из твоей сыромятины  нормальный мужик.  Об этом разговоре, к слову, я узнал через много лет, будучи уже сам отцом.  Дома батя лукаво спросил, что за мода такая у нас на "шестёрке" - опоздавшие на смену ходят так неспешно. На мой ответ, что ногам было паршивенько,  молча приволок мои валенки, голяшку от старых валенок на подшивку, дратву (нитки такие, промазанные гудроном) и шило.  Усадил меня рядом, вырезал одним движением из старья подошву, без замеров, на глаз. Мне велел наблюдать. Подшил он левый. Я подшил правый. Отец  крякнул одобрительно.  Посидели, покурили в печку, посудачили за предстоящую армию. Он, старшина роты и артиллерии разведчик по армейской  специальности,  для пущего контроля, проверил, как я верчу портянку. Слегка поправил советом. Одобрил. И всё. У меня отлегло. Простил. 
С той поры у меня с мозолями и будильником всё хорошо.
 
Штрих второй.
Простил родитель. А мог бы и не простить,  потому что на моей памяти не было случая, чтоб отец опоздал на работу. На моей памяти не было. А вот на его памяти зарубка была.
В 1943, самом голодном тыловом году войны, а было ему в ту пору 13 лет, опоздал он к станку на пять минут. И схлопотал мальчонка «пятнашку». Что за игра такая, спрашиваете? Это пятнадцать дней карцера при локомотивном Депо станции Куйбышевка Восточная, которая нынче  г. Белогорск, где он и его «подельники», после окончания 12 часового рабочего дня, не домой к мамке шли, а под замок, прямо в цеху. Очень удобно.  Вздремнул малыш – проснулся и  уже на работе. И так 15 дней. Это полмесяца, между прочим. Как вы сказали? Деспотия? Тогда слушайте дальше… Году примерно в 1995 случился такой разговор. Приехал я к родителям моим помочь с огородом управиться. Отец, его друг, ровесник его,  дядька Костя Чаус, ну и я присели перекурить. Зашёл разговор про текущий момент, про то, как тяжела она, земляная работа. На что мой остроумный родитель среагировал мгновенно: «Та и… глиняную не хвали». Плавно перешли на текущий бардак, разруху, ссученую власть (это уж как водится) и о неслыханных ещё пару лет тому назад на просторах бывшего СССР явлениях массового беспризорничества.  А уж, когда мои славные старики присели под яблоньку, да махнули по рюмахе-другой, да хрустнули огурчиком, а меня, «мелкого», по законам дедовщины, погнали  копать грядку, то вспомнил папин друг удивительную, сразившую меня наповал, подробность их пролетарского детства. Он вспомнил, а отец подтвердил, что в те страшные самые 1943-44 годы,  дошёл наш маленький пролетариат до состояния трамвайной ручки, еле ноги волочил от голода и изнурения. Вот тогда-то и принято было решение взрослыми «деспотами», которые и сами пухли с голодухи - собирать мелюзгу в группы по 10 человек и отправлять в санаторий «Бардагон» на откорм и краткосрочный отдых. Десять дней полного, абсолютного счастья! Во время беспощадной войны! Кормили от пуза, как говорили мои старики – борщ «ПП БМ на КБ».  Так было написано в меню. Перевожу: «Борщ пол-порции, без мяса, на костном бульоне».  И по целому куску настоящего хлеба без привкуса казеинового клея, полыни и лебеды.  А через двадцать дней наступало счастье для очередных 10 пацанов.  Не фронтовая пайка конечно, но вот именно она и спасла моего родителя и остальных его братьев и сестру – в семье-то на одного едока убавилось. Да и страну, как я теперь понимаю, вот так, заботой, да поочерёдной подкормкой и сохранили. И ещё я понимаю – до какой степени одичания и скотства был доведён наш народ в девяностые. Мне, по работе в МВД, попадались на глаза «загрифованные» цифры о почти миллионе беспризорников. Помирать буду, не забуду, как в 1993-1996 вынимали мы из колодцев околевших там, брошенных всеми, ни кому не нужных пацанов. Это было подлее самой страшной войны! На днях известная рыжая тварь посмела обвинить наш народ в том, что мы не сказали ни слова благодарности в его адрес и адрес тех ублюдков, кто нам устроил девяностые. Ополоумевшая тварь. Это потому он так обнаглел, что помнит, что это мы, имено мы сами, добровольно сдали Державу. Ведь это же не кто другой, это же мы сами захотели, чтоб у нас было «как у них за бугром», ополоумели через эти хотелки и сдались. А вот предки наши – нет! Они пухли от голодухи в нежном возрасте,  подставляли под ноги снарядные ящики, чтоб ловчее было дотянуться до станка, только бы сдать "литерную" норму снарядных головок для фронта. И не опаздывали на работу. И свернули-таки сообща головёнку супостату.
Так что, имел отец мой полное право меня не простить. Но простил. А вот, вернись я тогда домой в тёплую постельку, не простил бы. Я его знаю… Когда я вернулся домой спозоранку, после того, как пару курсов одолел в институте - мне, видите ли, «надоело» учиться, то на пороге уже стояли растоптанные отцовские кирзачи и его, стиранная мамой моей, «мазутка» (промасленный ватник со  штанами так называли). Он дал мне десять минут на перекус, лично отвёл к месту посадки смены в автобусы, вручил меня начальнику участка, моему дядьке, Сердюкову Виктору Степанычу со словами… обидными, но соответствующими моменту и через полчаса я уже ехал на свою первую пролетарскую смену.  Ехал учиться работать руками. В отделе кадров оформился задним числом, по знакомству. А ещё через полтора года батя мой лично раздавил с нашим Военкомом пузырёк беленькой  и убедил его запихнуть меня в стройбат, а не в спортивную роту, куда я мог вполне себе попасть, будучи  без пяти минут кандидатом в мастера спорта по спортивной гимнастике, о которой, даст бог, ещё расскажу.  Военком слово сдержал. Уже через полгода «учебки» я стал командиром взвода отдельного строительного батальона, в котором из 44 моих подчинённых только четверо не имели за плечами тюремного срока.
Вот оттуда уже, через два года, я не домой поехал, а прямиком восстанавливаться в институт родной политехнический, добился аудиенции у декана, Сергей Григорича Цупикова. Тому тоже… беглого взгляда хватило, что приехал не дембель лощеный в отутюженных сапогах, а молодой, но тёртый жизнью солдат с поставленной на место головой. Дал добро. И сладился из меня инженер. А потом и милиционер, но сейчас не об этом. А о том, что вот таким вот незатейливым способом отец мой, с семью классами образования, преподал мне свои  университеты и отковал из меня мужика, учуял в зародыше  и пресёк во мне ватную неопределённость. Откуда мудрость у родителя?  Основное, конечно, от отца своего - деда моего, о котором разговор отдельный, как и о другом дедушке – по маме моей. Но, что-то коренное в этой мудрости было и от тех пяти минут опоздания, от той «пятнашки» в карцере Депо. Он вообще больше ни когда и ни куда не опаздывал. Все они, люди великой и беспощадной эпохи моих родителей, рождённые в 30 – 40 годы прошлого века, всегда и всюду приходили загодя. А ещё они умели хором, на два голоса, а бывало и на три, между делом или во время дела песню спеть, аж душа заходилась, как это было красиво и точно. При этом ни один из них нот не знал отродясь. Они с неподдельной гордостью носили на своих пролетарских плечах нас, мелких, вместе со знамёнами на парадах, а так же не брезговали и портретами вождей. Хрущёва откровенно и вслух презирали. А за Сталина могли пасть порвать. Как и за Родину. Потому, что одно от другого не отделяли. И я теперь, когда вижу «Бессмертный полк», прячу глаза, влажные от счастья и надежды.
Нынче в большом ходу прибаутка – «какой ты к лешему отец, если ребёнка до пенсии дотянуть не смог».  К чему это я? А так, для общей ясности.

Штрих третий.
Он про то, с чего я начал - как же происходило вручение награды, о которой я упомянул в начале этого текста.
Так вот, «дали мы стране угля». И не просто дали. А за полтора месяца до конца года. Поднажали и выполнили пятилетку досрочно. Как это? А – непьющий был экипаж, на смене ни-ни, курили мало, чинились быстрее прочих, шустрее передавали смены , ловчее перемещали грунт в отвалы и наваливались всем экипажем в «шестнадцать морд» , когда плановый ремонт, смена такелажа или крупная авария. К слову сказать, из этих шестнадцати не было ни одного с образованием ниже горного техникума. Вот такой вот пролетариат. Да и горный инженер и в ту пору был головастый, поднимался снизу, от простого к сложному, коренной был народ, знал, «почём лучок пучок», умел думать наперёд и за мазутными спинами работяг не прятался. Знал тот инженер и кувалду в полтора пуда и вес коронки на зуб пятнадцатикубового экскаваторного ковша - 42 кг. Моя бы воля, я бы каждого нынешнего стоматолога там стажировал.  Тот горный инженер мог заменить в любую минуту любого работягу по любой специальности. Не чуралась советская аристократия трудового пота. Странное было время. Эпоха иррациональных лохов.
Так вот. Отработали крайнюю смену в ночь. Светает. Ждём смену. Впереди два выходных. Предвкушаем. Приходит сменный автобус… без смены. Шо за кино такое? Выходит сменный механик, велит машину обесточить, сам остаётся в карауле, нам велит грузиться в автобус и следовать в Клуб «Северо-востока». Шабаш, говорит, сегодня ночью на пол-тыщи кубов перекидали песочку сверх плана пятилетнего. Так ему сказал маркшейдер. На вопрос, что происходит и где, в конце концов, смена-то, механик ответа не дал. Пол-восьмого утра, между прочим. Делать нечего, велено – сели в автобус, тронулись. Приехали. Заходим. Прямо в мазутках, морды чёрные, руки не чище. Все наши смены в сборе, при галстуках (смех один), нас заждались. Духовой оркестр. Туш. Всё как положено. Посреди фойе столище накрыт, человек на сорок. Чего там тока нет! Засосало под ложечкой, сил ни каких. Не мерещится ли - уж не водка ли? Мысль – неужели не вода и мы хряпнем по-настоящему? Первый секретарь Горкома, его заместитель, первые лица Исполкома, наши вожди из угольного объединения, лучшие бригадиры-машинисты с других машин, телевизионщики, фотограф. Первый толкнул короткую, по делу, но весёлую речь. Раздали награды. От часов именных до Орденов. Нам, двоим комсомольцам экипажа, по вот такому вот памятному знаку и по удостоверению к ним. Так было торжественно внутри, как на параде, аж неудобно, оробел даже, чесслово. Сели, выпили по первой. Отпустило. «Старики» начали по-простецки рассказывать, с чего начинался уголёк в 1942, как они смертельно, по 14 часов, без выходных, впроголодь, почти вручную, по-честному «ломили угольную норму» для Победы, директор разреза траванул анекдот для разрядки - мы попадали в оливье. Часа полтора резвились. Потом встал, обветренный, как скала, с полным гранёным стаканом в руке директор объединения Зарубов Василь Фёдорыч (редкого ума, воли и юмора был мужик), сказал, что данной ему властью экскаватор отдыхает сутки,"пускай остынет, железяка"- сказал, "как и его геройский экипаж", перелил внутрь себя содержимое стакана, не шевельнув кадыком (была такая фишка среди тогдашних жиганов), крякнул на выдохе, аж люстра звякнула, не закусил, занюхал рукавом, рыкнул густо «Ша!По коням, хлопцы!». Мы команду исполнили беспрекословно, двинули по хатам. И думалось мне по дороге домой про необычайную эту затею старших,  что вот… не лень же им было такое сочинить и провернуть. Сколько интуиции, ума и такта было во всём этом! Дальнобойные были люди, дальнозоркие!
Так что, если кто-то, при мне, посмеет за ту эпоху сказать плохое, не взыщите.
Теперь то ясно, почему Значок сохранить не удалось – не «обмыли». Положено было бросить его в кружку с водкой, произнести слова благодарности и выпить залпом. После чего вынуть награду зубами и, не протирая, прицепить на грудь. Врать не стану – желание было. Только вот дистанция между медалью «За отвагу» и этим знаком была такой громадной и очевидной, что лицемерить мы не посмели.
Кому-то покажется сдуру, что значок октябрёнка, пионерский значок и галстук (кто теперь помнит...."как повяжешь галстук, береги его - он ведь с нашим знаменем цвета одного"), военно-патриотическая игра «Зарница», озорной сбор макулатуры и металлолома, потом знак комсомольца, ломовой труд на зерновом дворе в каникулы и вот этот памятный знак ЦК ВЛКСМ - всё это дурилка для несмыслёнышей, пустая забава, «чем бы дитя не тешилось» или, того хуже, кто-то сочтёт всё это позорными вехами совка и деспотизма.
Нет, люди дорогие. Я жил тогда. Я помню. Это было другое.
Нас просто грамотно и от чистого пролетарского сердца вводили в курс Взрослых Забот Великой Державы.
В такой стране хотелось жить. И плодиться и размножаться страшно хотелось (хотя, шаром покати, не было пособий по этому вопросу, обходились интуицией). И хотелось насмерть её оборонять. Поэтому, моему поколению про Родину объяснять не надо.
А теперешнему надо. Потому, что угрожающе большая доля молодняка считает, что часть важнее целого, личное важнее общего, закон важнее справедливости, что совесть не лучший контролёр, что жесткое порно - синоним пламенной любви и что личность важнее государства.
Потому и появился этот текст.

31.03.2019
ПВТ