Разноцветная льняная циновка на полу была жесткой и колючей, солнце из светового колодца светило, но не грело, так что на полу становилось зябко. Дедал стоял на коленях, уткнувшись в циновку лбом — поза была неудобной, но единственно возможной, когда в покои вот-вот должен войти Божественный Бык Крита для разговора с глазу на глаз с ничтожным и оскверненным изобретателем, дерзнувшим ступить на землю Его острова.
Судя по тяжелой поступи ванакта — божественного правителя великого Крита — он вполне мог быть настоящим быком, хотя до этого мгновения Дедал подобным рассказам не верил. Со стороны жилой половины Кносского Дворца приближались тяжелые шаги еле слышный перезвон. Мастер смотрел на циновку, а видел...
Бык. Огромный, выше Дедала в холке, черный, как смола. Рога — с руку длиной, острые и изогнутые. В носу и на рогах тяжелые золотые кольца и браслеты — позванивают в такт шагам. Пурпурная накидка на исполинском теле — цвет богов и царей. Войдет в двери, увидит ничтожного, заревет яростно...
— О боги, Дедал! — в первый миг изобретателю и впрямь почудился басовитый бычий рёв. — Мне говорили, что ты умный человек!
Не совсем понимая, как должен вести себя, мастер счел за лучшее остаться в прежней коленопреклоненной позе. Жрецы Божественного Быка, встретившие его на пристани Амниса, многократно повторили — он не достоин лицезреть богоподобного ванакта.
— Встань, Дедал, сын Эвпалама, — тяжелая поступь Миноса затихла в паре шагов от него. — Неужели ты думаешь, что я позвал тебя в закрытые покои, чтоб ты беседовал с моими циновками? Я уже насмотрелся на раболепие во время официальных приемов. Встань, поговорим как подобает серьезным мужам, щедро одаренным мудростью лет.
Дедал послушно, но не слишком поспешно выпрямился и встал на ноги. Возраст уже давал о себе знать ломотой в спине и суставах.
Бык. То есть человек, конечно... но Бык. Выше Дедала, а ведь он сам не из карликов. Смугл, чёрен как смола — и буйная борода и волосы. Но насчет мудрости лет не преувеличивает — не молод ванакт, в смоле соль морская прядями. Могуч и грозен Критский Бык, четыре, пять полновесных критских талантов,[1] но не тучен — силён. Руки и ноги бугрятся мышцами, ладони широкие, пальцы — не короче ловких пальцев изобретателя — кажутся короткими, до того крупны. Ткни таким в грудь — ребро надвое.
Белый хитон, накидка пурпуром — цвет богов и царей. Его цвет. На плече фибула золотым блеском глаза слепит — жук, не бык, заметил Дедал. Браслеты и кольца — золото и медь. Пояс широкий, кожаный — золотые вставки. Есть чему в такт шагам позванивать. Печать каменная, тонкой резьбы, на поясе, на витом пурпурном шнуре — знак власти.
Но не пурпуром и золотом велик критский ванакт. За широкой спиной — крылья тяжкие, могучие — слава. За широкой спиной — Кносс и Амнис, Фест, Малия, Закрос. Единый и мощный Крит. И море. Только его море — знают об этом все пираты, которые еще живы остались. И каждый мирный корабль в этом море знает, чью воду на ломти режет.
Велик Критский Бык, а вот поди ж ты — снизошел до скромного мастера. Почтил беседой.
— Садись, Эвпаламид, — Бык махнул рукой в сторону тяжелого стола с изящно расписанными кубками, крутобоким пифосом, чашей фруктов. — Налей вина сам, рабов тут не будет. Садись и говори с чем прибыл в мое царство.
Дедал послушно налил вина в кубки и, благоразумно дождавшись, пока ванакт сядет, сам уселся на широкой кипарисовой скамье, напротив него.
— Я прибыл на Крит в надежде, что ты позволишь мне остаться на твоем острове. Я бы хотел выстроить дом на берегу и жить, ловить рыбу и торговать ей в Амнисе...
Минос, отхлебнувший вина, со стуком поставил кубок на столешницу и сурово уставился на Дедала.
— Шутки со мной шутишь? Неразумно.
— Великий ванакт, я...
— Знаю, знаю я про то, что ты совершил, — Минос поскреб бороду. — Все знаю. У нас тут не чествуют убийц, как и в Афинах.
Дедал до боли сжал зубы.
— Ходят слухи, ты ученика своего из ревности убил? — рокотал ванакт, не отрывая взгляда от Дедала. — Превзошел тебя юный Талос в мастерстве, ты и не стерпел. Много ли в этих слухах правды, мастер?
— Много, Великий, — слова давались тяжело, будто в камни в гору толкал. — Талос превзошел меня в мастерстве.
И самый тяжкий камень, с натугой, с болью.
— Я убил его.
— Но ареопаг не изгонял тебя, значит убил ты, не желая того, — ванакт не сводил с осунувшегося лица мастера внимательного взгляда. — Ты принес жертву в искупление за грех перед богами. И по всем законам очищен перед людьми.
— Но не перед самим собой, — глухо выдавил Дедал. — Я запятнал свое имя и не мог больше ступать по земле города, который осквернил своим деянием.
— Сам себя изгнал, значит, — прогудел Минос, облокотившись могучей рукой на столешницу. — Еще какое наказание себе положишь?
— Я... — камни в гору, пот по лицу, — я решил больше не осквернять благородное ремесло, которое опозорил. Больше не изобретать...
Его выстраданная речь была прервана неожиданно раздавшимися рокочущими звуками — Минос смеялся. Великий Бык Крита гулко хохотал, прихлопывая тяжелой ладонью по полированному годами кипарису. Перед глазами Дедала вдруг, как живая, предстала картина — деревянная повозка, груженая знаменитыми критскими каменными талантами. Нагрузили сверх меры, не выдержала, треснула ось, отлетело колесо, накренилась повозка. Посыпались каменные глыбы в пыль, бухают гулко по утоптанной земле, катятся с гулом — смеется Критский Бык. Позабавил правителя Дедал.
Отсмеявшись, Минос отер выступившие слезы, осушил кубок одним добрым глотком.
— Не обижайся, Эвпаламид, да только ты не первый умелец в моем царстве. Служат мне многие мастера, иначе не стал бы я владыкой моря и земли, и не сидел бы в этом дворце, — Минос огладил бороду и лукаво покосился черным глазом на Дедала. — Если бы, к примеру, тунец в море мне заявил, что больше плавать не станет, или, скажем, ласточка тут на столе уселась и отказалась впредь летать — я бы им больше поверил, чем тебе. Тебе, чтоб ты изобретать перестал, надо думать перестать. А для этого пока только один способ есть.
Ванакт весело кивнул головой на фреску на стене, изображавшую ритуальное жертвоприношение.
— Лабрисом по шее получить хорошенько. Но с этим мы спешить не будем.
Дедал молча смотрел в стол. Прав был Минос, кругом прав. Не сможет он перестать думать, крутятся в голове мысли — не избавиться.
— Вот что я тебе скажу, Дедал Эвпаламид, изобретатель афинский. Позволю я тебе жить на моем острове, позволю играть в рыбака, коли тебе так хочется. И тому есть две веские причины. Первая — ты поможешь мне. Службой и советом. Вот этот дворец расширить и улучшить. Статуи богам и богиням ваять. Может, и в морском деле полезен будешь а? — Минос проницательно смотрел на понурого изобретателя. — Ты в Афинах, мне ведомо, не брезговал корабелам советы давать?
Дедал озадаченно поднял глаза на ванакта.
— Думаешь мне не известно, чем ты в Афинах занимался? — улыбнулся в бороду Критский Бык и вдруг подался вперед, сузив глаза. — Это мое море, Дедал. Мое имя известно на каждом его острове, на каждом берегу, и даже дальше, даже в стране, где у львов человеческие лица.
Минос тронул золотого жука на плече.
— И мне известно многое, что на берегах моего моря делается. Хотя про львов-то врут, как я думаю.
Ванакт встал и неспешно зашагал по циновкам по циновкам. Изобретатель поспешно поднялся — когда Критский Царь стоял, сидеть на скамье было совсем невмоготу, да и неразумно. Минос обернулся, смерил сухопарого изобретателя внимательным взглядом.
— Ты, Дедал, поможешь мне приумножить славу Критского царства. Своими советами и службой. А я не обижу.
— Я не приму платы за работу, — твердо сказал изобретатель, — я не в праве больше зарабатывать на жизнь ремеслом, которое опозорил...
— Ладно, хватит уже про позор, — махнул рукой правитель. — Не примешь так не примешь, мне только на руку. Но если я надумаю тебя одарить в награду за службу...
— Великий Минос, я...
— Молчи! — нахмурились брови, будто тучи сошлись над морским горизонтом.
Мерцают в глазах далекие молнии, рокочет негромкий, пока еще, гром в голосе. Критский владыка непочтительности не терпит.
— Молчи и слушай, когда говорит твой царь!
Дедал пожалел, что вообще поднимался с колен. Под грозным взором Критского Быка эта поза казалась единственно разумной. Мастер, не щадя спины склонился, всем видом выражая смирение и покорность.
— Так лучше, — гулко хмыкнул Минос. — Выпрямись. Если Великий Бык Крита надумает тебя одарить за верную службу... Отказываться от даров Божественного Быка — оскорбление богов. А с тебя, я думаю, хватит проступков перед богами, а, Дедал?
— Да, ванакат, ты прав, — вздохнул изобретатель, чувствуя, что разговор подходит к концу.
— Вот и славно, — кивнул Минос и сделал шаг к двери в жилую часть дворца.
— Великий Минос, — неуверенно окликнул Дедал.
Ванакт развернулся и вопросительно посмотрел на мужчину.
— Ты говорил о двух причинах, по которым разрешишь мне жить на Крите. Первая в том, что я буду помогать советом твоим мастерам, а вторая?
Минос какое-то время стоял в задумчивости, сжимая и разжимая широкую ладонь правой руки, словно вспоминая что-то. Потом, отстраненно глянув на Дедала, спросил.
— Почему ты стоял на коленях, когда я вошел, Дедал?
— Твои жрецы, ванакт, сказали мне что я не достоин лицезреть Божественного Быка. Признаться, я думал, что даже не увижу тебя во время нашей беседы.
— Угу, — прогудел Минос. — Божественный Бык, да... Я не совсем выжил из ума, Эвпаламид, чтоб забыть, что я человек, как и все вокруг. Все эти пляски с быком…
Он махнул рукой в сторону красочной фрески на стене.
— Это для народа. Им нужен божественный правитель. Кто еще может править, если не Бог, или хотя бы сын его?
Дедал молчал, понимая, что речь идет о вещах, в которые лучше не лезть неосторожным словом.
— Я человек, Дедал, — веско сказал Минос. — Но я великий человек. Это не хвастовство!
Царь взмахнул рукой, будто отгоняя назойливую мошкару. Были ли сомнения в словах ванакта? Если и были — бежали прочь в страхе, спасаясь от тяжелого взмаха могучей руки. Нет сомнений. Не у Дедала.
— Я объединил Крит в великое царство, — сжался кулак, вздулись вены. — Я подчинил море, и дальние его острова платят мне дань. Мое царство простоит века. Но ничто не вечно.
Разжались пальцы, будто выпуская из рук славу Великого Крита.
— Падут великие царства, затонут корабли, предадут люди, дворцы станут щебнем и прахом...
Ванакт вдруг весело посмотрел на изобретателя.
— Особенно критские дворцы, Дедал. Видят боги, критскому морю я верю больше, чем критской земле, она то и дело встряхивается промокшей собакой и рушит все что мы строим.
Минос посерьёзнел.
— Но есть вещи, которые будут стоять твердо веками и тысячелетиями, есть кое-что, чему не страшна ненадежность земли и людские слабости. Знаешь, что это, мастер?
Дедал качнул головой, не успевая за переменчивым настроением правителя.
— Имена, — слово упало посреди комнаты, будто полновесный критский талант. — Имена, Дедал. Имя Миноса Критского, Повелителя моря, царя великого Критского Царства. Это имя должно звучать в веках, чтобы и через тысячи лет внуки наших правнуков, говоря о нашем с тобой времени, Дедал, называли его моим именем. Именем великого Миноса.
Ванакт снова сжал крепкий кулак.
— И имя великого Дедала, — толстый палец выстрелил из кулака в сторону мастера, будто намереваясь пробить его насквозь, — Имя мастера, равных которому нет на берегах моего моря. Я хочу, чтобы через тысячи лет люди, говоря Дедал, добавляли — Критский. И вспоминали Миноса, в царстве которого ты жил.
Дедал молчал, не зная, что ответить, прекрасно понимая, что ответ и не нужен.
— Живи в моем царстве, Дедал Эвпаламид. Ты получил мое позволение, — Минос развернулся и направился к двери в жилую часть дворца, но на пороге остановился и, не оборачиваясь, добавил. — И прими подобающую позу, прежде чем жрецы придут проводить тебя. Не начинай новую жизнь с оскорбления Богов.
Дедал опускался на колени, слушая как удаляются тяжелые шаги Критского Быка, заглушаемые падающими глыбами гулкого смеха.
[1]"На Крите археологами были обнаружены каменные гири, украшенные изображениями осьминога. Вес такой гири составлял 29 кг. Столько же весили и так называемые критские таланты — большие бронзовые слитки, имевшие вид растянутой бычьей шкуры (они играли роль денег в торговых операциях)." Информация из учебника В. О. Никишина "История древнего мира. Древняя Греция"
В этой главе, я позволил себе называть "талантом" не только бронзовые слитки, но и каменные гири.