– Герман, что мы делаем? – еле слышно выдохнул Пётр Яковлевич, когда Розен в очередной раз обтёрся щекой об его плечо и по-щенячьи ткнулся носом в его воротник.
– Воспитываем стажёра, – тихо мурлыкнул Розен в ответ и нежно провёл костяшками пальцев по гранинской щеке, слегка приподнимая голову и с улыбкой заглядывая Гранину в глаза.
Пётр Яковлевич ответил ему очень, очень тяжёлым взглядом. Нет, розеновские нежности не были ему неприятны, но – не на людях же! Может, Гранин и выглядел как скала, которая не чувствует ничего, когда море ластится к её основанию, но каменным он отнюдь не был. И его бросало в жар всякий раз, когда Розен проделывал с ним все эти явно женские штуки.
– Герман, с живыми людьми так нельзя! – шепнул Пётр Яковлевич отчаянно. Как-то иначе противиться он не мог – не находил в себе сил спихнуть розеновскую голову со своего плеча. Ведь таким правильным ощущалось, как Розен там в воротник дышит. И то, что за руку его держит всё время – просто держит, будто это самое естественное дело на свете – двум мужикам за руки держаться.
Розен цокнул языком и качнул неодобрительно головой.
– Сочтёмся, Петя. А сейчас расслабься и получай удовольствие.
Пётр Яковлевич обречённо закрыл глаза, смиряясь с циничным использованием себя в качестве наглядного пособия, и тут же вздрогнул от внезапного грохота – Георгий уронил выдвижной ящик стола и теперь ползал вокруг кресла, собирая вывалившиеся на пол всякие канцелярские мелочи.
– Проблемы, стажёр? – елейным голоском обратился к нему Розен.
Гранину показалось, что он где-то уже слышал эти змеиные интонации, и подумал, что с Розеном они явно не вяжутся. Такого Германа он не знал.
– Нет, – неприветливо буркнул Георгий.
– Давай помогу. – Розен легко поднялся и в два шага преодолел расстояние от дивана до стола. И снова Гранину показалось, что походка не розеновская, чужая. Что происходит, вообще?
А Розен уже присел на корточки рядом с Георгием и ласково скользнул ладонью по его предплечью. Тот предсказуемо отшатнулся, уходя от контакта.
– Я сам.
– Ну, сам, так сам, – всё так же неприятно-вкрадчиво пропел ему Розен. – Только что же ты так дёргаешься? Боишься, что я тебя изнасилую?
Георгий бросил испуганный взгляд на Гранина – словно искал у него поддержки – и ответил угрюмо:
– Противно просто. Я не… – Нужное слово застряло в горле. Напряжённо-задумчивое выражение гранинского лица показалось угрожающим, а Розен, так и вовсе – опасным и злым.
– Договаривай, стажёр, – с вызовом потребовал Розен. Он поднялся на ноги и теперь возвышался над Георгием, воинственно уперев руки в бока. – Ты не…
Георгий тоже поспешно встал – стоять перед Розеном на коленях в сложившемся контексте было очень стрёмно.
– Не пидор, – мрачно закончил он розеновскую фразу.
Хлёсткая пощёчина оказалась большой неожиданностью. Оступившись и споткнувшись о крестовину с колёсиками, Георгий рухнул в кресло и откатился вместе с ним к стене.
– Ты сейчас пытался меня оскорбить? – зло дёрнул бровью Розен. – Допустим, я пидарас. – Он скрестил руки на груди. – Тебе до этого какое дело? Противно тебе отчего? Воображение разыгралось? Представил в красках, как Пётр Яковлевич меня имеет?
Цвет стажёрского лица стал в этот момент интенсивней и гуще его любимой красной толстовки. Потому что Георгий попался на этот старый приём и, разумеется… представил.
– Знаешь, если бы я встретил тебя на улице с твоей подружкой, мне бы и в голову не пришло воображать, что и куда ты ей пихаешь. Мне неинтересно. А тебе интересно. Почему? Возможно, потому, что это основная область твоих интересов?
Щека горела. Два узнаваемых мужских силуэта, склеившихся в эротическом порыве, никак не желали в воображении друг от друга отлипать. И исчезать тоже не желали. И розеновская логика сбивала с толку – в ней ощущался какой-то подвох, но деморализованный рассудок не улавливал сути.
– С чего ты взял, что кто-то должен спрашивать у тебя разрешения, чтобы быть? И каким быть? Кто ты такой?
Розен генерировал чистейшую ярость, и смотреть на него было жутковато: губы сжаты в нитку, глаза белые, скулы горят малиновым румянцем.
– Ты знаешь, кому и что надо? Откуда? Ты про себя ничего не знаешь. Ты даже не знаешь, откуда взялись в твоей голове те правила, согласно которым ты других пытаешься строить.
Розен присел на край столешницы, рассеянно цапнул стажёрскую кружку, повертел её в руках и вдруг со всей силы метнул её в сторону Георгия – кружка ударилась в стену прямо над его головой и разлетелась красными брызгами.
– Почему я должен умиляться на то, как какие-то малолетки сосутся в метро, только потому, что это мальчик и девочка?! – заорал он так, что уши заложило. – Это возмутительно! Требую, чтобы их за это к общественным работам привлекали! Жестоко? П-ф-ф… Воспитывайте лучше своих детей! Не моё дело? Да вы что?! Мне ж и хлеб горек, ни спать, ни дышать не могу от такого бесчинства. С меня ж Боженька спросит, почему я мимо прошёл. Это ж грех-то какой! Как это – «какой»? Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст! Правильно, стажёр? Не важно, скольких пядей я во лбу, важно, с кем я еб***сь!
– Я вообще-то… – робко попытался оправдаться Георгий, но Розен так шарахнул ладонью по столу, что монитор затрясся.
– Ты не пидарас – я помню. А теперь представь, Жорик, что стал ты инвалидом – лежишь ты бревном и только в потолок смотреть можешь. Тебе по-прежнему есть дело до того, с кем трахается твой сосед Вася – с Катей или с Ромой? Или тебя это больше не еб***т? Или по-прежнему будем требовать принудительно кастрировать Васю, потому что всё зло от пидарасов? Или всё-таки не Вася в твоём несчастии виноват? И что теперь делать с соседом Вовой, который считает, что инвалидов надо отстреливать, потому что неприятно ему – на одной земле с инвалидами жить? Вову на электрический стул? Ну? Что? Кого?
Жорик молчал и смотрел на Розена огромными несчастными глазами. Тот выдержал драматическую паузу и, оскорблённо отворачиваясь, твёрдо указал стажёру на дверь.
– Пошёл вон.
Георгий дважды просить себя не заставил. Но когда он попытался прихватить с собой сумку, Розен снова заорал:
– Вон, я сказал! И пока не позову, возвращаться не смей!
Жорик предпочёл выскочить за дверь без вещей, лишь бы побыстрей и подальше. Он понял, что рабочий день для него ещё не закончен, и придётся слоняться по этажам, пока Герман Львович не остынет.
Когда за стажёром закрылась дверь, Розен шумно выдохнул и обернулся к Петру Яковлевичу. Тот вскочил с дивана ещё в тот момент, когда Розен отвесил стажёру оплеуху и стоял посреди кабинета в режиме ожидания. Розен протянул к нему руки и жалобно простонал:
– Обними меня.
Гранин с готовностью распахнул объятья, добредшего до него Розена нежнейшим образом облапил. И рукой под пиджак, и ощутимо так, с нажимом по спине пару раз вверх-вниз, и под ремень ладонью, и второй рукой за плечи, и губами к виску.
– Спасибо. – Розен ощутимо расслабился, разве только не замурчал. – Видал, что творится? Поймал я стажёрскую вибрацию и сразу меня переклинило. И как быть? Ниточку протянуть, а потом, как на электрическом стуле, дёргаться каждый раз, когда будет контакт? Или – ну его, стажёра, нафиг, и без него, как и прежде, обходиться?
– Не торопись, Гера, – подумав, посоветовал Гранин. – Ты прав – стажёра отформатировать сначала надо. Иначе нас всех тут коротнёт не по-детски. А у нас и без того сейчас проблем хватает.
– Хватает, – согласился Розен. И осторожно поинтересовался, – Ты не сильно обиделся? Ну, что я…
– Что ты, Герман! – добродушно похлопал его по спине Пётр Яковлевич. – Ты же сказал, сочтёмся. Значит, отдашься, когда будет возможность.
Розен замер, напрягся.
– Шутишь?
– Конечно, шучу! – широко улыбнулся ему Гранин. – Я же прекрасно помню, что секс только после свадьбы. – И по щеке Розена потрепал. – Ну что? Стажёра звать?
– Зови, – задумчиво кивнул Розен. – Добьём беднягу. Или, хотя бы, закрепим результат.