Геннадий Семёнов, студент-вечерник третьего курса политехнического института, работал инженером-конструктором отдела № 15 в СКБ псковского завода ТЭСО.
Рабочий день подходил к концу, а Семёнов только что закончил чертёж курсового проекта по «деталям машин». Он устало откинулся на спинку вращающегося стула и на минутку закрыл глаза, издав при этом вздох полнейшего облегчения, которое приходит всегда после окончания большой и трудной работы.
- Интересно знать, Кай и вправду не замечает, что я курсовые на работе делаю? Или видит, но делает вид, что не замечает? – подумал Семёнов о своём начальнике Кайгородове.
- Всё же хороший у меня шеф, - заключил он, не разгадав этой тайны и, открыв глаза, бросил взгляд на часы. Они показывали без трёх минут пять.
Несмотря на усталость, Семёнов почувствовал, как к его хорошему настроению примешивается чувство какой-то светлой приподнятости и душевной радости оттого что рабочий день закончен.
Он быстро отколол от доски кульмана чертёж «курсовика», аккуратно, как очень ценную вещь, свернул его в трубочку, обернул сверху трубку газетой, загнув с краёв торчащие концы газеты внутрь.
- Бережёного Бог бережёт, - подумал он, перевязав трубочку бечёвкой, концы которой пропустил через ручку дипломата и завязал узлом, притянув чертёж так, чтобы при ходьбе он не мог болтаться. Затем он взял со стола папку с пояснительной запиской, на секунду открыв её, словно удостоверившись всё ли содержимое лежит на месте. Удовлетворённо отметив про себя, что всё в порядке, он невольно вспомнил, что несколько дней и ночей подряд он потратил на эти расчёты к своему «курсовику».
Но наконец то всё это позади, в прошлом. «Курсовик» его готов и он сегодня же на занятиях отдаст его Жуку на проверку, а через неделю постарается защитить. Он положил папку в дипломат и лёгкой пружинистой походкой вышел из отдела.
По дороге в институт он обычно всегда заходил поужинать в какую ни будь столовую, так как жил он в другом конце города, а до занятий в институте у него оставалось достаточно времени для того, чтобы успеть поужинать.
Сентябрьское солнце на редкость ласково, не по вечернему, пригревало, а кругом стояла такая ранне-осенняя благодать, что Семёнов в такт своим упругим шагам, замурлыкал красивую мелодию, с удивлением отметив про себя, что получается у него довольно неплохо.
Он пересёк Октябрьский проспект и, пройдя сто метров по улице Вокзальной, свернул направо и вошёл в большую коричневую дверь, надпись над которой гласила: «Столовая».
Первая мысль Семёнова была – взять дипломат с собой, не отдавать в гардероб. Ну, почему, почему он так не сделал? Ведь был внутренний голос, который подсказывал: «бережёного Бог бережёт». Так всегда и бывает! Состояние Семёнова было неуправляемо. В этот момент для него весь мир состоял из ангелов.
Он подумал, что дипломат, да ещё с чертежом, будет мешать ему, когда он понесёт поднос, что он, чего доброго, капнет на чертёж чаем или супом. Он без колебаний отдал его гардеробщице, которая поставила всё вниз, под стойку, сказав при этом:
- Нумерков на порфели у нас нету…
И Семёнов почувствовал, что от неё пахнуло чесночно-спиртным бальзамом, от которого ему ещё больше захотелось есть.
Подойдя к раздаточной, он минут пять постоял в очереди, заполнил поднос, затем расплатился за взятое у кассы, подошёл к свободному столику и, не составляя тарелок с подноса, принялся сосредоточенно жевать, думая о том, что не допустил ли он в расчёте ошибок. Ведь были кой какие шероховатости, которые он постарался замаскировать, в расчётах и в графике, по причине их незначительности. Но не могли же они оказать серьёзного искажения на всю тему.
Ему было даже интересно – заметит Жук его шероховатости или нет?
Покончив с ужином, Семёнов поднялся из-за стола и направился к гардеробу, за стойкой которого тихо дремала его хозяйка. Заслышав шаги, её круглые глазки открылись и уставили на Семёнова мутный взгляд.
- Где тут моё хозяйство, мамаша? – пропел он твёрдым, почти радостным баритоном.
- Како хозявство, это что ль твоя сетка? – протянула гардеробщица срывающимся альтом, местами переходящим в шёпот.
- Какая ещё сетка? – вопросительно уставился на неё Семёнов.
Потом, медленно перегибаясь через стойку и заглядывая за неё, он почувствовал, как ноги его становятся ватными, в висках начинает стучать и всё то, что он съел минуту назад, подходит большим твёрдым комком к его горлу.
Дипломата за стойкой не было.
- Тётенька! Милая! – не понимая, что несёт воскликнул Семёнов.
- А где же он, мой чертёж, и такой – этот, квадратный!?
Гардеробщица стала часто моргать своими маленькими глазками, румянец стал быстро исчезать с её полусонного лица, на котором всё больше проступал испуг. Она, кажется, всё поняла.
- Дык, его, это… Взял такой, как ты, тока постарше – с трудом произнесла она почти шёпотом.
- Ну, точно, как ты, чернявый и костюмчик синий, тока постарше.
Семёнов сделал рывок к выходу. Ноги его слушались плохо, поэтому за дверью он остановился и уставился в сторону вокзальной площади, прощупывая взглядом каждую фигуру, насколько это было возможно.
Затем он повернулся и стал смотреть налево и прямо через дорогу. Он искал фигуру в синем с дипломатом в руке. Покрутившись ещё немного и не найдя ничего, он опять зашёл в столовую, увидев перепуганную насмерть гардеробщицу, подошёл к ней и, не зная, что предпринять, тупо уставился на носы своих ботинок.
Он ощутил внутри какую-то безысходную пустоту. Всё пропало. Время, труды, бессонные ночи… Как он старался всё сделать к сроку. Всё пропало. Завал. Главное время – его не вернёшь.
Он очнулся от прикосновения гардеробщицы, которая просила у него прощения и, всхлипывая, гладила его по плечу.
- Милай, прости… ты яво найдёшь. Он недавно тут был, может рядом с тобой сидел. Кажись, пьяненький малость был, прости меня, сынок…
Семёнов выпрямился от мелькнувшей у него в голове мысли.
«Пьяненький… я его найду, конечно найду. И как я сразу не сообразил!».
Самообладание стало потихоньку приходить к нему. Он вышел на улицу, свернул на Октябрьский проспект и направился к бане на улице Гагарина. Он вошёл в буфет. За пивом толпилось человек пятнадцать народу.
Мужичка в синем не было. Выйдя из бани он пошёл дальше к Летнему саду, зная, что там есть пивной ларёк, нарочно выбирая самые людные и злачные места, где в этот вечерний час могут околачиваться любители постоять и посидеть за кружкой пива.
Так упорно бродил он в течение добрых полутора часов, обойдя все известные ему в городе пивные точки, кафе и забегаловки, пока не сделав большой круг, не возвратился почти к той же столовой.
Идя по улице Яна Фабрициуса, он подходил к вокзальной площади, ещё смутно надеясь отыскать то, что хотел.
Думая походить среди вокзальной публики, приближаясь к автобусной остановке, он бросил взгляд дальше, в сторону павильона, где торговали пивом и, разморённые в долгом стоянии «питухи», прислонившись к молодым липкам, блаженно потягивали божественный напиток.
И тут Семёнов увидел ЕГО. Да, это был несомненно Он. Синий костюм… он. Чернявый. В сознании у Семёнова промелькнула надежда.
Чернявый с его дипломатом в руке, ходил между пьющими пиво и, то поднимал, то опускал его дипломат, разводя и сводя свои плохо двигающиеся руки. Да, это тот тип и к тому же – изрядно пьян уже.
Семёнов набрал воздух в лёгкие и твёрдым нервным шагом двинулся к нему:
- Откуда у вас этот портфель? – громко и зло произнёс Семёнов, так, что пившие пиво, уставились на него, удивлённо подняв глаза.
Пьяный тип как-то странно осел, повернул к Семёнову своё вытянутое от растерянности лицо, с открытым ртом и отвисшей нижней губой.
- Алкоголик, - подумал Семёнов и посмотрел на свой дипломат, который тип в синем костюме пытался спрятать за спиной.
Трубки, привязанной к ручке, не было. Промелькнувшая было надежда, снова сменилась горечью потери.
Чернявый сделал резкое движение в сторону, но пошатнулся и, наткнувшись на гладкий ствол липы, замер, обхватив дерево руками. Дипломат выскользнул из его вялых пальцев и, по стуку о землю, Семёнов понял, что в нём ничего нет.
Он нагнулся, поднял пустой дипломат и, стараясь, как можно убедительней, растягивая слова и, глядя в упор в стеклянные, мерзкие глаза Чернявого, спросил:
- Где чертёж и папка? Где они?
Вместо ответа Чернявый икнул и уставил неопределённый выжидающий взгляд в подбородок Семёнова.
«Съездить ему по физиономии, избить скотину». У Семёнова давно чесались руки. Но, оглядевшись на окружающих их любопытных, он принял другое решение.
Сильным движением, почти рывком, он оторвал Чернявого от гладкого ствола липы:
- Пошли! Пошли в милицию, паразит! Там тебя быстро приведут в чувство!
Семёнов знал, что в конце вокзала находилось отделение милиции. Им нужно было пересечь только небольшой сквер и вокзальную площадь. Но как только они отошли от толпы любопытных пивного павильона и углубились в скверик, Чернявый, до сознания которого стало видимо доходить куда его ведут, сделал попытку к сопротивлению.
Упираясь ногами, пытаясь высвободиться от Семёнова и, отставляя ещё дальше свою нижнюю губу, Чернявый заговорил:
- Не пойду. Никуда не пойду. Всё равно. Она сама мне дала, я и взял… Дают – бери… Сам знаешь, я не вор, ты что брат, нет, нет, нет… Я…
- Скажи где чертёж и папка? Где они? Куда они исчезли? Скажи и найди мне их, тогда не поведу в милицию. Мне они очень нужны, понимаешь ты… - почти плачущим голосом произнёс Семёнов, продолжая, однако, ещё крепче сжимать руку Чернявого выше локтя.
- Найду, я знаю, я найду, хорошо…- быстро заговорил Чернявый, - ты только отпусти… руку, да больно же… пусти.
Семёнов отпустил руку Чернявого и велел ему идти к той столовой, откуда пошли все злоключения.
Через несколько минут они уже проходили мимо погашенных окон столовой, на двери которой висел замок.
Затем они свернули под арку пятиэтажного жёлтого дома и очутились во дворе. Слева тянулись гаражи и сараи, посреди двора была детская площадка с песочницами и домиками.
Чернявый, шедший чуть впереди Семёнова, направился прямо к сараям. Он подошёл к куче сложенных старых досок и дров, и остановился, показывая вытянутым указательным пальцем в середину кучи.
Семёнов посмотрел и сердце его радостно трепыхнулось. Из самой середины кучи торчал конец его трубки, обёрнутый газетной бумагой. Он потянул его на себя и вытащил.
- Хорошо положил, молодец, даже не помялся, - неожиданно для себя самого похвалил он Чернявого. Однако беспокойство снова овладело им:
- А где же папка? Чёрная папка с завязками, там самое главное, мои расчёты?
Чернявый озадаченно пошарил взглядом по куче досок, пожал плечами…
Семёнов почувствовал, что может упасть, так как ноги его и без того сильно уставшие от долгой ходьбы по городу, опять делались ватными. Он умоляюще посмотрел на своего безалаберного спутника и уже почти ласково произнёс:
- Послушай, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, вспомни, это очень важно для меня. Куда ты её мог положить?
Чернявый вздохнул, похлопал себя по карману, потом полез за пазуху, делая вил, что что-то ищет и, наконец, осторожно произнёс, искоса наблюдая за Семёновым:
- Слушай, друг, дай мне рубль… - потом добавил, - на такси…
(Поясняю для читателей, что рассказ написан в 1980 году, когда буханка хлеба стоила 11 копеек).
Семёнов, не говоря ни слова, быстро достал кошелёк и, вынув бумажку, протянул Чернявому. Тот также быстро положил её в боковой карман пиджака и молча направился к большому мусорному ящику, стоявшему метрах в тридцати от них.
Подойдя первым вплотную к ящику, Чернявый заглянул внутрь и откуда-то сбоку, от стенки, отделил черный, блеснувший глянцем, плоский предмет.
- Вот, - улыбаясь протянул он папку, подошедшему к нему Семёнову.
От радости Семёнова бросило в жар.
Не веря сам себе, что всё закончилось так хорошо, он переводил взгляд то на свои драгоценные находки, то на Чернявого. Зла на него у Семёнова уже почти не было.
Он видел перед собой добродушного, чудаковатого улыбающегося Чернявого, сделавшего для него доброе дело. Он тоже улыбался и благодарил его за это. Потом они стали прощаться, протянув друг другу руки, как приятели. И Чернявый с минуту смотрел на уходящую фигуру Семёнова:
- Мало спросил, он бы от радости и трёшку дал, - пожалел Чернявый,
повернулся и неровной походкой пошагал в другую сторону.
Через некоторое время Семёнов сидел в автобусе №11 и ехал домой. Было как раз время окончания занятий в институте. На остановке «Летний сад» в автобус вошла большая толпа студентов-вечерников и стала весело обсуждать какие-то студенческие новости.
Семёнову было не до них, у него на душе было чувство тихой радости. Он молча смотрел на завёрнутую в газету трубочку, которую он опять привязал к ручке дипломата. Он время от времени приподнимал его над коленями, будто проверяя на вес. Папка была внутри.
«Бережёного Бог бережёт» - опять почему-то вспомнил он пословицу и ещё раз пожалел, что сдал дипломат в гардероб.
В конце концов причём тут Бог? Ведь это я сам пустился в поиски. Мне надо было во что бы то ни стало найти. Я очень этого хотел и нашёл.
- На Бога надейся, а сам не плошай, - произнёс он вслух, не заметив этого.
Одна из группы студенток оглянулась и удивлённо посмотрела на Семёнова. Он поднял голову, перехватив её удивлённый взгляд, и произнёс с улыбкой:
- Да, Бог то Бог, да не будь и сам плох!