«Лежа на этой кровати, я с трудом вспоминаю что-то из моего прошлого. Казалось, моё тело всегда лежало здесь, не видя окружающего мира – всё это, конечно же, неправда. Скорее всего, у меня также, как и других, было детство, отрочество и юность, а сейчас? Сейчас я с трудом отличаю сны, продиктованные наркотическими препаратами, от реальности, и многое забылось от невыносимой боли. Сейчас я могу вспомнить лишь несколько эпизодов своей жизни!
Тот день стал для меня роковым… Осень, дождь лил, навевая грустную меланхоличную болезнь ничего не делания. Прогуливаясь по парку, я медленно, сонно размышлял над всем, что неожиданно со мной случилось. «Что же мне теперь делать? - постоянно и нервно спрашивал я себя.» Самокопания ни к чему хорошему не привели. Я зашёл в магазин, озираясь по сторонам в поисках нужных мне продуктов. Как только всё было куплено, надлежало отправиться домой. Дома меня ждала обыденная обстановка: старые советские обои, чудно со всем этим сочетающийся плазменный телевизор, ковер на полу, от которого следовало бы избавиться и от которого избавиться я не мог, потому что квартира была съёмная, а хозяйка была той ещё барахольщицей. Удивительно то, что собирать ненужные вещи – привычка, от которой трудно избавиться. Я, конечно, понимаю, что расставаться с вещами сложно из-за нескольких причин: дорого как память, деньги были потрачены и так далее… Но почему-то в большинстве случаев люди хранят те вещи, которыми больше никогда не воспользуются. Зачем же тогда покупали? Обои квартиры, украшенные ромашками, были выполнены в жёлтом цвете, когда-то радостном и наполняющем энергией, но сейчас потускневшем от времени.
Если бы вы прошли по коридору и повернули направо и сделали пять шагов, а потом налево, вы могли бы наткнуться на комнату, за которой лежала она. Тихое, ровное, нежное, ароматное дыхание, каштановые волосы лоснящиеся на мягкой подушке - всё это я любил больше всего на свете, когда приходил поздно домой после пар в институте, и сейчас, оказавшись рядом с ней, я не мог ни о чём думать, кроме её скорейшего выздоровления. Разложив лекарства и апельсины, купленные в супермаркете, я приложил ладонь к её лбу, проверив предположение о спавшей температуре, пошёл на кухню, открыл рецепт на "Популярном сайте рецептов" и поджарил мясо с овощами, открыл кашеварку и, как только всё было готово, принялся ужинать один, потому что не хотел тревожить её чуткий сон. Я посмотрел на часы, стрелки показывали 20:30, пора приступать к выполнению домашней работы, дедлайн близко.
Задания оказались выполнимыми, только после четырёх часов упорного труда.
Обессилев, я откинулся на мягкую спинку кресла и закрыл перенапряженные красные глаза рукой. Вдруг в комнате зазвенел телефон. «Чёрт. - подумал я в тот момент. – Это её разбудит!» Так и случилось. Она, не вполне осознавая, сама нащупала телефон и ответила сонным монотонным голосом, но уже через несколько секунд её речь удивительным образом изменилась и стала более живой, чей-то голос раздавался из телефона, этот баритон я помнил с самого детства и никогда бы его не забыл, звук был так знаком и громом ворвался в мою голову. Когда она перестала говорить, на её лице отразился панический ужас, и я сразу понял, в чём дело.
- Твой отец хочет навестить нас? – спросил я с опаской, ожидая утвердительный ответ.
Последовало молчание, но всё было и так понятно. Почему я так переживал тогда? Её отец не одобрял наших отношений, раньше, когда мы были детьми, он не придавал особого значения нашим «детским играм» - именно так Юрий Геннадьевич называл наши отношения. В детстве у меня не было повода волноваться, ведь Кира часто играла со мной ещё в начальной школе, ходила в гости, ведь ей было одиноко: мать умерла при родах, а отец всё время пропадал на работе: сложные были времена, лихие 90-е, о которых я могу судить только по рассказам. Хотя на тот момент мне было 13 лет, я не осознавал весь тот ужас, через который проходили все взрослые, но и сейчас, скорее всего, не лучше. В любом случае, мне казалось, что нет никаких препятствий, даже наоборот, моя мама заменила Кире мать. Моего отца со мной не было. Да и говорить о нём было не принято, но я знал, что он где-то живет, не знал как. Да и не важно это. Наверное, так и тянулись те беззаботные дни, но постепенно социальная пропасть между нашими семьями расширялась, пока не стала громадной. Юрий Геннадьевич магическим образом обрёл кучу денег… Года шли, его начала раздражать моя привязанность к Кире. И вот наконец он позвал меня к себе, чтобы рассказать о своих планах и расставить все точки над i.
- Здравствуй, Павел, мне хотелось бы с тобой поговорить, присядь, пожалуйста.
Его кабинет был выполнен в стиле двадцатого века, окна выглядели дорогими, деревянными из красного дерева. Коричневый и шоколадный цвета преобладали в оформлении интерьера, у Юрия Геннадьевича со вкусом всегда было в порядке. Я присел, словно ожидая жестокой кары, суда всевышнего, а мой собеседник улыбался, хотя скорее скалил зубы, и из этого напускного дружелюбия сочились нетерпение и желчь.
- Я в курсе твоих отношений с Кирой. Ты думаешь, что эта «любовь» настоящая, что ты готов ради неё горы свернуть. Но ты послушай совета старика: она тебе не пара. Вы ничего не можете дать друг другу, потому что из разных миров. Надо предотвратить катастрофу, которая может начаться. Понимаешь, о чём я? Ты всегда был умён, ты должен понять, о чём я говорю.
- Не понимаю. Почему мы не можем быть вместе? Из-за разного материального положения? Вы же сами начинали с нуля…
- Не сравнивай себя со мной! Это другое. На мой взгляд, Кира заслуживает большего, чем какой-то романтик-мальчишка, живущий в своих мечтах! Ты пойми, Кира привыкла жить беззаботной жизнью, ты не сможешь дать ей того, чего она захочет, из-за этого у вас двоих будут проблемы. Если ты действительно её любишь, отпусти её.
Сердце сжималось, мне было так плохо, так непривычно. Почему именно он, почему Юрий Геннадьевич против. Два чувства смешались во мне – чувство отчаяния и чувство любви к Кире, оспорить его слова было не в моих силах, а единственным моим желанием было, чтобы Кира была счастлива. Я умоляюще вскрикнул:
- Я добьюсь, я стану достаточно успешным, чтобы это себе позволить! И тогда…
- Когда? – разразился пронзительно гневный голос. – Когда? Через месяц? Год? Два? Сможешь?! Нет?!
В кабинете воцарилась тишина. Я не мог ничего возразить. Юрий Геннадьевич ходил туда-сюда весь взбудораженный. Остановившись у окна, он повернулся ко мне и вымолвил:
- Даю тебе месяц на то, чтобы расстаться с моей дочерью. Будет странно, если всё произойдёт так быстро, она может что-то заподозрить. Только так ты сделаешь её счастливой. О ней не беспокойся, она сможет тебя забыть.
Он протянул мне фотографию, на которой был изображен какой-то парень… Через мгновение я всё осознал, смял и выбросил фото в мусорную корзину. Никогда мне не было больно, как в тот момент. Жизнь рушилась у меня под ногами, я еле стоял, мне было тяжело перешагивать с ноги на ногу. Я развернулся и вышел прочь из темного здания, обителя зла, мрачного, как цитадель яростной государственной машины. Сейчас мне кажется, что он вдогонку шепнул: ”И что же ты будешь делать?”? К несчастью, я этого никогда не узнаю.
Двадцать восемь… Двадцать три… Тридцать пять… Ровно столько дней, часов и минут прошло с момента нашего с ним разговора, который не дает мне заснуть. Настало время нам расстаться, всё заготовлено: время свидания назначено, фразы заготовлены, звучат очень убедительно. Я лёг в постель и прокручивал разные сцены миллиард раз и каждый раз испытывал невыносимую боль предстоящей разлуки снова и снова, пока перестал хоть что-то чувствовать. «Так будет лучше, - уверял я себя. – ведь недавно ты сам получил ответ на свой вопрос, Паша. Бороться ради своего счастья, мчащегося со скоростью звука? Зачем? Это приведёт лишь к страданию другого».
Вечер прощания. Я не могу в детальности описать, как всё это было. Мой мозг наотрез отказывается воспроизводить информацию. Тот момент связан с глубокими моими терзаниями, одновременно гневом и отчаянием. Существуют некие ментальные блоки, поместившие кусочек моей памяти в твердую непробиваемую оболочку…
Нужна доза. Ещё один укол помог справиться с этой адской болью, выжигающей всё человеческое во мне, не знаю, сколько ещё протяну.
Помню только то, что расстались мы тихо, спокойно. Ещё бы. Мне пришлось приложить кучу усилий, чтобы постепенно и естественно отдалятся. Это было так больно, будто я водил ножом по руке, постепенно переходя к более чувствительным частям тела. Единственное, что меня успокаивало – мысль о том, что я поступаю правильно. Не могу больше писать. После расставания, через несколько дней я первым делом отправился караулить у её подъезда. Наверное, это самая глупая вещь, какую можно было только сделать. Она вышла из дома. Может, Кира идёт на встречу с парнем, которого я видел у Юрия Геннадьевича на фотографии. Сразу же в голове пролетали сотни мыслей, я стал накручивать себя: думать, чем я точно лучше него, как сделать так, чтобы превзойти его. Ревность не давала мне покоя. Мне так хотелось догнать её, обнять и больше никогда не отпускать… Очень быстро я успокоился, вспомнил, что так надо.
Я ни о чём не жалею. Я бы прожил эту жизнь снова и снова, даже если в конечном итоге мне пришлось бы вновь страдать. Если ты когда-нибудь это прочтёшь, знай, что я тебя люблю, поэтому отпускаю, потому что не хочу причинять тебе боль.
Открылась дверь… Какая-то женщина ошиблась палатой. Это не она, хотел бы я её увидеть. Но ей лучше на меня не смотреть, я выгляжу так жалко. Столько денег было потрачено на лекарства, которые могли лишь отсрочить неизбежное… Мне её так жалко. Единственное, что я могу сейчас сделать - избавить маму от счетов за неэффективное лечение...
Усталость. Мне кажется, я уже готов. Морфин ещё, на этот раз последний. Потихоньку набираю шприц, доза, превышающая допустимый показатель. Хорошо, что я когда-то давно протащил свой морфин со времён домашнего лечения. Идёт медсестра. Лучше закончить всё побыстрее, не хочу, чтобы Кира узнала, увидела меня в таком состоянии, в состоянии приближенном к самочувствию слабоумного, лишенного всяких эмоций, усмирённого неотвратимостью смерти. Я был бы рад пожить на этом свете, но три злосчастные буквы: “РАК”. А, может быть, мне больнее всего «существовать» без неё? Не столько рак приносит боль, сколько постоянные мысли о Кире. Но всё-таки я могу назвать себя счастливым человеком. Надеюсь, и она будет счастлива. Как бы хотелось вдыхать аромат весеннего обновления ещё подольше, вновь увидеть её улыбку, но моё время вышло. Терпеть больше нет сил, я изнемог окончательно. Солнце светит мне через распахнувшееся окно, шторы которого колышутся от порывов ветра».
12 мая 20…