Эти события происходили в одном из лесных поселков Калужской области на рубеже 1960- 70-х годов.
Каждое утро бригады лесорубов уезжали далеко в лес в крытых грузовиках. Зимой на делянке первым делом разжигали костер, чтобы возле него погреться в перекур, просушить рукавицы и вскипятить в закопченном чайнике крепкий чай, почти как чифирь.
За лесорубами тянулись лесовозы, перевозившие хлысты - спиленные деревья с обрубленными сучьями - на нижний склад, располагавшийся у железнодорожной станции. Там древесину распиливали, сортировали и отправляли на переработку в цех, где в две смены «ухала» пилорама и визжали на все лады станки и станочки, производившие доски, тес, штакетник, топорища и черенки для лопат. Отборный кругляк предназначался на вывозку в товарных вагонах, которые загружал подъемный кран.
В поселке было две улицы, застроенными типовыми деревянными домами на две или четыре семьи. Каждой семье, помимо квартиры, леспромхоз выделял сарай для скота, а мелкие навесы, летние кухни и прочие постройки жильцы сооружали сами из отходов пилорамы.
Вдоль улиц тянулись дощатые тротуары, спасавшие в распутицу от непролазной грязи. Имелись два магазина - продуктовый и промтоварный, медпункт, школа-восьмилетка, общественная баня и клуб, где на стенах висели фанерные лозунги «Дадим стране больше леса!» и «Братский привет борющемуся Вьетнаму!».
Наша многодетная семья переехала в этот поселок из ближайшего колхоза и получила сначала крошечную квартирку – четвертушку дома. Спасала огромная русская печь, на которой укладывалась спать половина детей, а вот уроки было делать негде – за круглым столом все школьники не помещались, поэтому один из старших братьев пристраивался с тетрадками на кухне у буфета. С весны до осени он ночевал на сеновале, не желая тесниться с малышней.
Мама была домохозяйкой, и мы, мелкие, проснувшись, крутились возле нее на кухне, качались на перевернутых табуретках, распевая песни и поджидая, когда в печке созреет картофельный каравай, который ели с молоком на завтрак. Несмотря на тесноту, мы, дети, жили весело и счастливо.
Отец устроился трактористом на гусеничный трактор ДТ-75. Зарплату ему теперь платили регулярно, не то что в колхозе, да еще и спецодежду дали – комплект из телогрейки, ватных штанов, валенок, шапки-ушанки, рукавиц и летнего хлопчатобумажного костюма. И хотя в морозы ему приходилось с раннего утра греть два ведра горячей воды, чтоб завести трактор, на работу он являлся всегда вовремя.
А дальше – по обстоятельствам, куда пошлют. Сегодня он выравнивал насыпную дорогу или расчищал снежные завалы, завтра возил дрова к бане или медпункту, весной перетаскивал на прицепе груженые лесовозы через залитую половодьем низину. Каждый вечер за ужином отец рассказывал маме о своих рабочих буднях.
- Разулся, - лаконично объявлял он, и даже мы, дети, замолкали, понимая, каких трудов отцу стоило снова «обуться», надеть соскочившую с трактора гусеницу.
После ужина отец доставал свою заветную тетрадочку, висевшую на гвоздике возле настенных часов, и аккуратно записывал туда все, что сделал за рабочий день. В конце месяца он ходил с этой тетрадочкой в контору и возвращался оттуда мрачнее тучи:
- Я ей говорю: «Александра Петровна, почему мне не начислили за погрузку дров 18 февраля? Я тракторист, и не обязан грузить!» А она мне: «Михаил Ефимович, у Вас оплата почасовая! По-ча-со-вая!». Начальник тоже приперся в бухгалтерию и говорит: «Хочешь получать больше – пересаживайся на трелевочник!». Как будто не знает, какое у меня здоровье.
Мать успокаивала его. Она понимала, что в почасовой оплате есть свои плюсы. Например, были дни, когда отец в лесу, поджидая лесовозы, мог надрать десять пучков ивовой коры, которую потом сушили и сдавали в приемные пункты того же леспромхоза, - вот и дополнительная копеечка в семью.
Трактор здорово помогал в хозяйстве, у нас не было проблем с привозкой сена или дров. И калымить на нем удавалось, то есть доставлять какие-нибудь грузы односельчанам. Многие не поверят, но сено для своей коровушки мы привозили летом на санях! Трактор ДТ-75 в своей основе - танк, поэтому он легко волочил по траве и грунтовым дорогам деревянные сани с возом сена и всеми нами, сидящими наверху... А на трелевочный трактор мама не пустила бы отца ни за что! Видела однажды в лесу, как эта махина встает на дыбы, затаскивая на щит пачку хлыстов. Остаться вдовой с шестью детьми ей не хотелось.
Мама была женщиной мудрой и часто гасила конфликты отца с начальством. Например, выбила для него почасовую ставку бульдозериста, которая была выше, чем у тракториста ДТ-75. Узнав об этом, настоящий бульдозерист от злости разорвал на себе рубаху, но дело было сделано.
А отец не унимался, находил новые причины поругаться с начальством. Работая в колхозе за трудодни, он сильно страдал от бесправия, и теперь, как гражданин с паспортом, не хотел терпеть никаких унижений. Впрочем, он и в колхозе не молчал и когда-то благодаря своему языку оказался в партии. Дело было вот как.
Однажды после собрания с участием представителей района начались вопросы из зала. Отец поднял руку:
- Вот были мы комсомольцами, а теперь исполнилось двадцать восемь лет, вышел срок. Что ж никто ничего не говорит?
Что он имел в виду, трудно сказать. Сдается мне, хотел какой-нибудь благодарности. Вместо этого работник райкома пристально посмотрел на него, пошептался с председателем колхоза и объявил на весь зал:
- Пишите заявление в партию.
Деваться некуда. Коммунистом папа был никаким, но членские взносы платил всю жизнь, под мамины вздохи.
Так что вопросы и к местному, и к заезжему начальству у него находились всегда.
- Как мне быть? – спросил однажды отец у директора леспромхоза, посетившего наше лесничество. – Каждую весну ко мне приходят железнодорожники, требуют, чтобы я расписался в их журнале по технике безопасности, что не буду с санями ездить через переезд. А начальник, - кивал он на местного Евгения Ивановича, - посылает…
Пока директор обдумывал ответ, Евгений Иванович, многозначительно глядя на отца, произнес:
- Я ему сам все объясню… После собрания.
Директор облегченно вздохнул.
- Слушай, Кузькин, - прошептал Евгений Иванович отцу на крыльце клуба, когда люди расходились, - сейчас как дам в ухо, сразу по другую сторону переезда очутишься!
- Гады, что делают! – морщился отец, рассказывая маме об этом разговоре, и сжимал кулаки, придумывая для своего недруга ответный удар.
Этот Евгений Иванович был из простых работяг-шоферов, в руководители попал благодаря нужным связям. Он водил дружбу с начальником райотдела милиции - вместе охотились в наших лесах. Бывало, пьянствовал с ним, проворачивал какие-то делишки с лесом, но все шито-крыто, потому что был, как говорила мать, «тайным милиционером».
И вот что приключилось в один ничем не примечательный весенний день.
Подъезжал отец на своем ДТ-75 к нижнему складу. Рабочие уселись на бревнах перекурить. Вдруг из кустов на дорогу выскочил начальник, побежал впереди трактора и как будто что-то кричал, размахивая руками. Отец продолжал ехать с прежней скоростью, очень небольшой, соблюдая приличную дистанцию между трактором и прытким, как заяц, начальником, и все силился понять, что же происходит. Рабочие тоже во все глаза глядели на Евгения Ивановича, а он им крикнул:
- Все видели, как Кузькин пытался меня задавить?
- И все подпишутся, - сказал он отцу тем же вечером, вручая повестку на каком-то бланке. – Так что поезжай в район прямо к начальнику милиции. Отсидишь 15 суток. Иначе тюрьма.
Отец понимал, что все это подстроено, а как выпутаться? Тут снова помогла мамина мудрость. В район они поехали вдвоем, но не к начальнику милиции, а в райком партии. Рассказали, как было дело, показали липовую повестку, не забыли упомянуть, что отец член партии и в семье шестеро детей.
В райкоме работали умные люди. Всех доярок в районе знали по имени-отчеству и пролетариев не обижали. Но и начальника выставлять самодуром, понятное дело, не хотели. Родителям был дан ответ:
- Поезжайте домой и ничего не бойтесь.
Какие-то меры были приняты - папа и мама догадались об этом по поведению Евгения Ивановича: тот месяца два старательно избегал отца и больше провокаций не устраивал.
А потом и поселок, и леспромхоз год от года начали хиреть, разваливаться, терять людей и дома. Молодая поросль захватила бывшие огороды, многие сараи лежат на боку, в начале улицы и в конце – черные отметины пожарищ. Школа и железнодорожная станция закрыты, цех деревопереработки замурован, но люди еще живут и помнят, как по лесным дорогам бегали лесовозы, поднимая облака пыли.