Согласно статистическим данным на 1908 год, в России насчитывалось 51 959 храмов и 20 610 часовен Русской Православной Церкви [58].
К 1935 году действующих храмов осталось 25 тыс., а к началу 1940-х – только 3021, из которых 1744 находились на вновь вошедших в состав нашего государства землях Прибалтики, западных Белоруссии и Украины.
На 1 января 1948 года в СССР было уже 14 329 действующих церквей и молитвенных домов, что составляло примерно 18% от количества церквей, молитвенных домов и часовен в 1914 году.
В 1938 году в СССР не было ни одного монастыря. На 1 января 1948 года в СССР действовали 85 монастырей, что составляло 8,3% от числа монастырей в 1914 году, когда в России их было 1025.
Число духовенства в стране в 1908 году составляло 107 906 человек, а на 1 января 1948 года – 13 101 [59]. В послереволюционные годы были убиты тысячи священнослужителей, в том числе более 100 архиереев.
В чём причины трагедии? Как народ России мог её допустить?
Важнейшие вопросы, не правда ли? Понимание причин случившегося с нашей страной в первые десятилетия XX века, пожалуй, равнозначно пониманию главного: как нам нужно жить.
Конечно, немало людей в России уже задавалось этими вопросами, и многие находили на них ответы. В немалом количестве случаев ответы сводятся к двум крайним точкам.
Они могут быть обозначены примерно так:
• чуждые русским по духу и часто по крови большевики навязали свою власть народу России, а потом во многом повредили, надломили или исковеркали, его традиционные, по большей части православные, основы жизни;
• русский народ смёл кровавую царскую деспотию, жестокую власть угнетателей, которую целиком поддерживала и благословляла Православная Церковь, а значит, произошедшее со страной, со старою властью и её Церковью было закономерным и правильным.
Надо сказать, что именно подобные крайности, владевшие умами русских, стали одними из основных причин самой главной беды, которая только может быть в нашем (как и вообще человеческом) обществе – разобщения. 100 лет назад итогом стали Гражданская война и 10,5 млн погибших в результате боевых действий, красного, белого, зелёного террора, голода, эпидемий, и ещё больше исковерканных судеб.
Названные крайности, и сегодня омрачающие умы наших людей, всё так же опасны. Но даже если теперь это не закончится кровью – ложь по определению не способна принести никакой пользы.
А это именно ложь, ведь правыми здесь не являются ни те, ни другие.
Как могут быть правыми первые, если большевики вовсе не были чужими пришельцами? Они не были «народом незнаемым», возникшим, как когда-то, неизвестно откуда. А как иначе, если народ России не то что принял их власть – он воевал за неё 5 лет в Гражданскую, составив Рабоче-крестьянскую Красную армию и положив за неё около 1 млн жизней?
Это ведь означает, что установившаяся в России большевистская, советская власть была... русской властью, так как была установлена немалым числом русских людей.
Стоит задуматься – что могли сделать тысячи большевиков-инородцев, о которых мы так много и хорошо узнали за последние пару десятков лет – все эти тайные или явные евреи, латыши, китайцы, венгры или кавказцы, – что они могли сделать с Россией, если бы не были поддержаны миллионами русских?
А они были ими поддержаны.
Россия начала XX века являлась страной крестьян. Они составляли самое многочисленное сословие Российской империи – около 85% всего населения. По данным Всероссийской переписи 28 августа 1920 года почти 3-миллионная Красная армия большевистской России состояла из крестьян на 77,4% [60]. И даже в составе командных кадров РККА крестьяне, русские крестьяне, преобладали: на конец 1920 года из 217 тыс. человек они составляли более 60%.
Больше того, в составе Красной армии за новую власть воевали не только простые русские люди – в годы Гражданской войны в ней служили 70–75 тыс. офицеров старой армии, то есть 30% всего офицерского корпуса Российской империи. А в Белой армии служили около 100 тыс. офицеров, то есть 40%; остальные офицеры уклонились от участия в войне. В Красной армии было 639 генералов и офицеров «царского» Генерального штаба, в Белой – 750. Из 100 красных командармов 1918–1922 годов 82 были ранее «царскими» генералами и офицерами [61].
Итак, русский народ воевал и отдавал жизни за новую, большевистскую, власть, которая, соответственно, была народной, русской, властью, и всё, что произошло после её утверждения, было в достаточной степени закономерным.
Выходит, всё-таки правы вторые? Русский народ закономерно и правильно избавился от несправедливой власти угнетателей, а её Церковь закономерно и правильно подверглась гонениям?
Нет, и они не правы. Потому что закономерность не всегда означает правоту. Как это? Давайте попробуем разобраться.
Будет непросто, объяснение не может быть кратким, потребует выхода далеко за пределы достаточно узкой тематики настоящих главы и книги, но, на взгляд автора, это необходимо.
В крестьянской стране России начала XX века главным, то есть таким, от которого зависела вся жизнь государства, являлся вопрос о земле.
Страна жила за счёт крестьян – подавляющего большинства своего населения. Сельское хозяйство являлось основной отраслью русской экономики. При этом производительность сельскохозяйственного труда находилась на чрезвычайно низком уровне. Большая часть освоенных посевных площадей принадлежала крестьянским общинам, однако это не означало совместного возделывания земли – община только осуществляла её передел между своими членами, а также выполняла различные административные функции.
Ключевой точкой истории стал взрывной рост населения.
Число сельских жителей на рубеже веков росло чрезвычайно быстрыми темпами. В европейской части России (без Польши и Финляндии), где крестьянство составляло 85,6%, в 1897 году жило 94 млн человек, а в 1914-м – почти 129 [62]. Неизбежное следствие – земельный голод: крестьянские дворы делились на отцовские и сыновние и, соответственно, мельчали, что вело к ещё большей неэффективности хозяйства, а значит, экономическому упадку и обнищанию увеличивающегося количественно крестьянства.
Что делать?
Первое, что приходит на ум – если крестьяне, число которых растёт, начинают бедствовать в условиях безземелья, нужно дать им больше земли.
За чей счёт? За счёт тех, кто владеет землёю помимо крестьян, и, возможно, владеет несправедливо.
Вот так думали и крестьяне. Беда в том, что в начале XX века в Европейской России просто не существовало достаточного земельного фонда для наделения освоенной землёй всех нуждающихся. Передача всей помещичьей, государственной и церковной земли крестьянам увеличивала средний тогда размер крестьянского надела лишь на незначительный мизер и никак не могла улучшить жизнь народного большинства.
Что же тогда вместо этого?
Единственный выход – решительное изменение жизни десятков миллионов русских людей.
Как?
Общинное землевладение в коренной России консервировало отсталые формы хозяйствования и шло рука об руку с безземельем и бедностью большей части народа. – Значит, общине требовалась альтернатива (ею была, например, частная форма владения землёй). А избытку крестьян – возможность оставления общины, ухода в город или на свободные земли (свободными были в первую очередь неосвоенные земли за Уралом).
Эти простые, очевидные решения и проводила в жизнь царская власть при помощи столыпинской реформы.
Однако крестьянство не желало менять уклад своей жизни посредством предлагаемых правительством мер. В приговорах и наказах, составлявшихся на селе для отправки во власть, реформа Столыпина отвергалась «принципиально и непримиримо». В их полноте, как подчеркивают исследователи, не было «ни одного, в котором выражалась бы поддержка этой реформы» [63].
За 9 лет (1906–1914 гг.) за Урал уехало не более 10% от прироста числа крестьян. Более четверти уехавших вернулось обратно [64].
Частная форма землевладения устраивала крестьянство ещё меньше, чем перспектива обрести счастье, единолично победив целину.
Стоит привести характерные примеры, показывающие умонастроения русских людей начала XX века.
В «постановлении крестьян Рыбацкой волости Петербургского уезда и губернии во II Государственную думу» (май 1907 г.) относительно указа, разрешавшего выход из общины и приватизацию общинной земли, говорилось:
«Мы видим, что всякий домохозяин может выделяться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам.
Всей землей правила вся община и за таковую землю вся община платила подати, несла разного рода повинности и распоряжалась землею, убавляя от многоземельных и прибавляя малоземельным и потому никто не может требовать себе выдела земли в частную собственность, и потому наша волость этого допустить не может. Она не может допустить и мысли, чтобы малосемейные, но многоземельные крестьяне обогащались за счет многосемейных, но малоземельных крестьян» [65].
Приговор крестьян Муравьёвской волости Мышкинского уезда Ярославской губернии в I Госдуму (июнь 1906 г.) гласил:
«Мы признаем землю Божьей, которой должен пользоваться тот, кто ее работает; оградите переход земли в одни руки, ибо будет тоже, что и теперь – ловкие люди будут скупать для притеснения трудового крестьянства; по нашему глубокому убеждению, частной собственности на землю допустить невозможно» [66].
Выходит, русские люди были неправы? Но в чём?
Они лишь не верили в возможность единолично одолеть целину и не хотели терять синицу в руках – свою землю, которая была единственным источником их существования. При этом считали, что земля Божья, а значит должна быть общей, а не частной.
Возможно, они были неправы, не доверяя власти, которая видела, что освоенной земли всё равно не хватит на всех. Но и власть, разрушая общину, была обязана всемерно заботиться о тех, кто её покидает.
К сожалению, досоветская власть не предложила никаких сколько-то серьёзных программ для устройства жизни ушедших из деревень людей. – Следовательно, выбор покинувших общину был невелик:
• наименьшая часть, выселившись на свободные, целинные земли или уйдя в город, могла добиться процветания посредством упорного труда и везения;
• большая часть была обречена оказаться на безнадёжной развилке: кабала у деревенского кулака или нищенское существование (а то и голодная смерть) после переезда из родных мест.
Сложнейшая проблема перенаселённости деревни наложилась на общую бесправность низших сословий в досоветской России. Так, в частности, для народного большинства были не доступны ни качественная медицина, ни полноценное (даже среднее) образование.
Стоит вдуматься в приговор схода крестьян деревни Пертово Монаковской волости Муромского уезда Владимирской губернии (декабрь 1905 г.):
«Думая только о том, как бы достать хлеба, нам и некогда, да и не на что, обучать своих детей, а мы хотим, чтобы наши дети получали такое-же образование, как и дети других более состоятельных сословий и это образование должно быть на государственный счет. Мы хотим света и знания. Мы хотим и прав равных с богатыми и знатными. Мы все дети одного Бога и сословных различий никаких не должно быть. Место каждого из нас в ряду всех и голос беднейшего из нас должен иметь такое же значение, как голос самого богатого и знатного...» [67].
Между тем, царская власть не внушала людям надежд: скажем, идея отказа от сословного разделения общества отвергалась ею категорически [68].
Всё это означает, что изменение старого уклада общественной жизни было неизбежным.
Этого требовали как новые условия жизни страны, так и сама справедливость. Однако изменение превратилось в слом, который был осуществлён самим русским народом.
Когда то, что ценно, подвергается ломке, а не исправлению – это всегда трагично, это всегда беда. А русское государство – это наша безусловная ценность.
Кто был виноват в том, что пришлось ломать, а не править?
В подобных случаях всегда виноваты обе стороны противостояния. Но на взгляд автора книги (и пускай каждый сам судит, насколько справедлива последующая оценка), вина власти, бесспорно, больше. Потому что править – это её прямая обязанность. Когда же власть не справляется, приходит беда.
Не исправленный прежней властью главный вопрос о земле был сломан народом через колено.
Русский народ массово поддержал советскую власть (при этом уместно утверждать, что Советы стали просто калькой с такой давно известной крестьянскому миру формы власти, как управлявший общиной сельский сход, а также нужно помнить, что первый Совет в России был создан ещё в 1905 г. и уже после Февральской революции 1917 г. Советов насчитывались сотни) и получил то, что хотел: отобранную у государства, Церкви и помещиков землю, которая стала общей, настоящее, окончательное уничтожение сословности и многое другое – в частности, бесплатное качественное образование и бесплатную, доступную медицину.
В первые послереволюционные годы неизбежно выяснилось, что отобранной земли всё равно не хватает, и большинство крестьян как было малоземельным, так и осталось.
Вот только на этот раз никуда не девшийся вопрос переизбытка деревенского населения и модернизации неэффективного сельскохозяйственного производства был решён властью верно и уверенно: мелкие, разрозненные крестьянские хозяйства были объединены в более эффективные крупные, коллективные, – в колхозы с их немедленной масштабной механизацией, а ушедшие из деревень люди превратились в мощный человеческий ресурс начавшейся индустриализации.
До 1940 года около 30 млн крестьян стали горожанами [69].
В городах для них были не только созданы миллионы рабочих мест, но и построены многие тысячи детских садов, школ, техникумов, институтов, поликлиник, больниц.
Новая власть дала им жильё – не только экспроприировав жилища «классово чуждых», но и построив десятки млн кв. м новой жилой площади: за первые 20 лет советской власти было возведено почти столько же крупных жилых зданий, сколько существовало во всех городах России до революции.
За время между 1917 и 1951 годами число городов в СССР выросло с 675 до 1451. Новые города и посёлки возникли повсюду – в степях Казахстана, в промышленных районах Украины, на Урале и в Заполярье [70].
Стоит подчеркнуть в очередной раз – то, что произошло, должно было произойти, жизнь общества не могла не измениться, а трагическая форма произошедшего – это вина старой власти, не сумевшей исправить несправедливости и справиться с рождённой демографическим всплеском ситуацией.
Верхушку же новой, советской, власти нельзя не упрекать за насильственный метод переделки страны и со временем значительное подавление – в первую очередь в хозяйственной части жизни общества – народной, частной инициативы, народной творческой, созидательной самостоятельности.
В то же время и названный метод был обусловлен временем, которого у страны не было:
«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [71].
Иными словами, не будь метода – возможно, не было бы великой Победы, а значит, не было бы самой России, не было бы нас самих.
Главною же, настоящею виною большевиков – не советской власти вообще, которая, как это показано, была установлена русским народом в основанном на глубоко христианском чувстве справедливости поиске Божьей, а значит крестьянской, народной, земли, а также законных человеческих прав и равенства, – не советской власти, а совершенно конкретных людей, вдруг получивших возможность утверждать в окружающем мире собственные убеждения, – настоящею их виною, безусловно, являлось утверждение безбожия, которое, конечно же, никакого оправдания не имеет.
Но ведь и здесь возникает вопрос: смогли ли бы те, кто не были безбожниками, избрать именно такой метод, который состоял вовсе не только в бессмысленном живодёрстве, а значит, успеть подготовить страну* к последующим испытаниям?
____________________________________________________
* По оценкам только западных экономистов рост русского Валового национального продукта за 10 лет первых трёх пятилеток (т. е. в 1928–1938 гг., в период мирового экономического кризиса, тяжелейшей «Великой депрессии») составил около 60%. За те же годы Валовой национальный продукт в США упал на 30%.
Безбожие большевиков стало одной из причин трагедии советского общества.
Могла ли избежать трагедии Русская Православная Церковь после установления в России советской власти?
Могла, если бы на вершине советской власти не оказались безбожники.
А могли ли они не быть безбожниками?
Безусловно. Как кажется, даже должны были не быть безбожниками, даже обязаны были быть христианами. Ведь что такое коммунистическая идея, согласно которой «все отрасли производства будут находиться в ведении всего общества, т. е. будут вестись в общественных интересах, по общественному плану и при участии всех членов общества... [На место частной собственности] заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение продуктов по общему соглашению, или так называемая общность имущества» [72] – что это такое, если не изложение основанных на нестяжательстве и бескорыстии, соборности и отказе от личной собственности правил жизни православного монастыря?
Но если именно безбожники смогли подготовить Россию к встрече с самым страшным врагом за всю её историю... не является ли трагедия Церкви евангельской, а значит необходимой?
...если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода.
Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную.
Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой [Ин. 12:24–26].
Понимал ли русский народ, установивший советскую власть и позволивший ей уничтожать храмы и губить духовенство, евангельское существо происходящего? Вряд ли.
Почему же, будучи искателем Божьих земли и справедливости, допускал это?
Одной из причин трагедии, безусловно, являлось то, что Церковь, не по своей воле, стала таким же государственным институтом прежнего, несправедливого общества, как и все прочие пошедшие под слом старые министерства и ведомства.
Вплоть до Февральской революции 1917 года Церковь управлялась напрямую государством через учреждённый им Святейший Правительствующий Синод.
Синод действовал от имени императора, чьи распоряжения по церковным делам были окончательными и обязательными для исполнения. Эти распоряжения касались не только Церкви, но и всего общества: пост, исповедь и причастие, как минимум один раз в год, были объявлены обязательными для всех чиновников на государственной службе и всех воинских чинов православной веры.
Любопытно, что на первом же после революции собрании Синода, состоявшемся 4 марта 1917 года, из зала его заседаний самими иерархами Церкви было показательно вынесено царское кресло (трон), которое предназначалось исключительно для императора, стояло во главе стола заседаний и, по мнению членов Синода, являлось «символом цезарепапизма в Церкви Русской» [73].
Подчеркнём и здесь – не Церковь захотела стать государственным министерством, частью светской власти. Такою её сделал царь Пётр I, и за это тоже пришла расплата.
Причём, состояла она, эта расплата, в первую очередь вовсе не в разграблении и сносе храмов, не в уничтожении духовенства. Эти вещи стали только очередными следствиями уже случившегося.
Наверное, лучше всего на прямое и главное следствие случившегося в старой России «цезарепапизма», или «обмирщения», – можно называть это так или иначе, – указывает следующее:
«Когда Временное правительство весной 1917 года отменило приказ об обязательной исповеди и причастии в войсках, добровольно причащающихся осталось около 10%» [74].
Упадок веры у русских людей случился в тяжёлое, переломное время мировой войны и обеих Революций 1917-го? Нет, такой вывод был бы несправедлив:
«В начале XX века благочинный 7-й пехотной дивизии писал: "...Если своевременно издавался приказ о посещении богослужения нижними чинами, полковые храмы были полны молящихся; а запоздает предпраздничный приказ, и картина совершено изменится: молящихся в церкви не останется почти что ни одной души"» [75].
Такая картина была характерна для армии?
Тоже нет.
Во всех русских школах досоветского времени Закон Божий являлся предметом, обязательным для изучения. По свидетельству, оставленному игуменом Никоном (Воробьёвым), одним из самых искренних проповедников и подвижников Церкви в советской России, «в школе он веру потерял полностью». – В школе царской России. Он вспоминал: «уроки Закона Божьего у нас превратились в часы кощунств и острот» [76].
Последний протопресвитер военного и морского духовенства Российской империи, впоследствии деятельный участник белого движения [77] Георгий Шавельский писал в 1935 году в эмиграции:
«В... 1905–1906 годы семинарское богослужебное бесчинство стало выливаться в форму отвратительнейших скандалов, попадавших иногда на страницы печати. "Колокол" сообщал о "движении семинаристов... против богослужения". "Симбирские же семинаристы устроили "химическую обструкцию" даже в самой своей церкви во время богослужения". "Теперь, – заявлял 26 мая 1906 г. Могилевский еп. Стефан, – явно требуют (семинаристы) отмены обязательного посещения богослужения, причастия Св. Тайн и даже глумятся над всем святым". Этого требовали подготовлявшиеся пасти Христово стадо!..».
На разосланный в 1906 году студентами Московской академии воспитанникам всех духовных семинарий вопрос: «Много ли известно вам лиц из окончивших семинарию, принимающих сан священства по искреннему убеждению?» тобольские семинаристы дали ответ: «Принимающих священство по искреннему убеждению из окончивших нашу семинарию мы ни одного не знаем» [78].
Нельзя забывать, в досоветское время Церковь являлась одним из крупных землевладельцев, что не могло не вызывать соответствующего отношения со стороны основной части населения России: земля принадлежала монастырям и причтам, при этом последние зачастую использовали её для сдачи в аренду.
Как следствие, в дневниковых записях А. Блока революционных лет, как и во многих других документальных свидетельствах того времени, содержатся неоднократные упоминания о селянах, спокойно созерцавших антицерковный разбой.
С. Булгаков устами одного из персонажей своего сочинения констатировал:
«Церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе. ...Русский народ вдруг оказался нехристианским» [79].
Так кто же был виноват в случившемся?
Только ли царь Пётр и его потомки?
Стоит привести написанные в 1921 году в Омской епархии строки: «...население хотя и религиозно, но почти исключительно в обрядовом направлении... в том направлении, которое мало касается духа, слабо затрагивает сердце... Если в населении и пробуждаются ...запросы к более углубленному пониманию и усвоению веры, то в таких случаях всегда открывается опасность увлечения сектантством... Это печальное обстоятельство стоит в прямой зависимости и от религиозной неустойчивости в народе при его малой осведомленности в области веры, и от недостатка образования в среде духовенства, обязанного быть на страже церковной ограды. Сколько-нибудь образованные священники... чрезвычайно редки. ...Поневоле и скрепя сердце приходится рукополагать неучей, стремящихся к священству по соображениям материального характера» [80].
Нисколько не сомневаюсь, что только пониманием неизбежности, горькой закономерности и евангельского существа происходящего мог руководствоваться митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский), будущий Патриарх Московский и всея Руси, подписавший опубликованную 19 августа 1927 года в «Известиях», обращённую к русскому народу да и ко всему миру Декларацию, в которой, в частности, говорилось:
«Утверждение Советской власти многим представлялось каким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным. Забывали люди, что случайностей для христианина нет и что в совершившемся у нас, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели... Мы хотим быть Православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому (имеется в виду произошедшее в то время в Польше убийство советского посла Войкова. – А. С.), сознается нами как удар, направленный в нас» [81].
Примечательно, что именно эти строки Декларации вызвали тогда «всеобщее возмущение и неприятие как в России, так и за рубежом. Более того, с этого момента саму Декларацию стали издевательски называть "ваши радости – наши радости"». Ещё более примечательно, что похожее отношение существует и сегодня. Декларацию Сергия и теперь воспринимают с непониманием, негодованием, изумлением, оценивают как попытку купить у власти её расположение [82].
Скажем прямо, причина такого отношения – боязнь или неспособность увидеть правду.
Признать, что к случившемуся привела неправота прежней власти, её неумение или нежелание исправлять кривду прежнего уклада общественной жизни. Что русский народ был вынужден сломать эту неправоту. Что именно русский народ, а не оказавшиеся на вершине власти безбожники, остался основанием и солью новой государственности. Что не быть с ними, – с народом и его государством, – не жить всё так же всею их радостью и всем их горем, было нельзя. Что оставление народа и государства было сравнимо тогда с иудиным выбором. Что Бог и Его Церковь поругаемы не бывают. Что если Бог не мог не отдать Свою Плоть на страдание, то Его Церкви нельзя не принимать то же как должное. Что чванливое неприятие, осмеяние или издёвки, обращённые вроде бы к соглашательству, а по сути к Жертве, естественной и, наверное, неизбежной в мире, указывают на далёкие от жизни и учения Христа ум и сердце.
Увидевшие же и сумевшие признать правду сделали выбор, подобный Христову. Ведь что посеет человек, то и пожнёт: сеющий в плоть свою от плоти пожнёт тление, а сеющий в дух от духа пожнёт жизнь вечную.
Стоит привести лишь один пример.
Священник Павел Флоренский в дореволюционные годы окончил физико-математический факультет Московского университета, Московскую духовную академию и начал преподавать в последней. В советское время, будучи уже крупным учёным, поступил на работу в Главэнерго ВСНХ РСФСР [83], участвовал в ГОЭЛРО, сделал ряд крупных научных открытий. На службу в советские учреждения ходил в священническом подряснике. В первый раз его арестовали в 1928 году. В 1933 году последовал новый арест, приговор к 10 годам лагерей и ссылка на Дальний Восток.
Одна из духовных дочерей Павла Флоренского Т. А. Шауфус, ставшая секретарём президента Чехословакии Томаша Масарика, обратилась через Масарика к советским властям с просьбой о выезде отца Павла из СССР. Разрешение на выезд было получено, при этом позволено было эмигрировать со всей семьёй, но тот отказался, и отказался дважды. На первое предложение отозвался, ссылаясь на слова Павла Апостола, что надо довольствоваться тем, что есть [Фил. 4:11]. А во второй раз просто попросил прекратить какие-либо хлопоты, касающиеся выезда.
В ссылке Флоренский сначала попал в научно-исследовательский отдел Бамлага, где изучал проблему строительства в условиях вечной мерзлоты (через много лет, когда его уже давно не будет в живых, по разработанному им методу построят Норильск и Сургут). Осенью 1934 года был переведён на Соловки, где сделал более десятка научных открытий. Расстреляли Павла Флоренского 8 декабря 1937 года.
За полгода до смерти он писал своей жене: «Жизненная задача – не в том, чтобы прожить без тревог, а в том, чтобы прожить достойно и не быть пустым местом и балластом своей страны…» [84].
Не умершая, как и Сам Христос, Церковь восстала в наши дни. Своей жертвой она послужила спасению России по меньшей мере один раз – терзавшая Церковь новая власть привела нас к победе в войне.
Кто знает, быть может, поворот этой власти к Церкви в дни, когда главные сражения уже были выиграны, а победа стала только делом времени, означал какое-то осознание произошедшего, недаром же будучи совершённым бывшим семинаристом.
Кто знает, может быть, большее наше спасение состоит в другом.
Консервация основ русской цивилизации и непримиримое противостояние миру цивилизации западной привели к тому, что сегодня мы, к счастью, всё-таки и всё ещё отличаемся от мира последней.
Начальная редакция:
Селиверстов А. В. Все храмы края. Кубанская митрополия. Том I. Краснодар, 2016. С. 178–191.