Фрагменты полосатой жизни от 1905 года до перестройки.
В Петербурге в 1905-м казаки с видимым удовольствием разгоняли рабочую демонстрацию. Конями топтали, нагайками хлестали по спинам, по головам. Моя прабабушка высунулась из окна третьего этажа: «Сатрапы, кровопийцы, аспиды!» Казак обернулся на окно: «Ах ты, ведьма старая, да тебя зараз посеку». Прабабушка взяла несколько картошек покрупнее и метнула их в казака. Самая крупная шлепнула по конскому заду. Лошадь на дыбы, казак от неожиданности свалился на землю, в грязь.
Поднялся, потирая ушибленное филейное место, взбешенный вошел в подъезд, протопал вверх по лестнице, загрохотал сапогами в дверь. Ему открыл дед, рост два метра, плечи косая сажень, вес пудов за восемь. «И что тебе?» Казак скукожился: «А мене ничо».
*********************************
До революции в Петербурге держал роскошный дом и дорогих рысаков знаменитый портной N. На примерке у него молодая княгиня. N набрасывает на женщину скроенное, но не сшитое платье и мелом рисует два крестика на месте ее сосков. «А вот здесь сделаем бантики». — «Как? Здесь бантики?» — удивляется дама. Портной: «Не нравится, сотрем», соглашается он и начинает стирать меловые крестики на ее бюсте руками.
Княгиня в шоке, заливается краской, но терпит. Могла бы отхлестать наглеца по щекам, могла бы пожаловаться государю, с которым состоит в родстве. Но шить туалеты тогда пришлось бы у другого мастера, что для модницы смерти подобно.
*********************************
Время Гражданской войны. Наступление генерала Юденича на красный Питер. Голод, разруха. Рабочие одного большого завода, которым нечем было кормить свои семьи, взбунтовались. Хорошо вооруженная рабочая дружина ощетинилась пулеметами, и никакой власти над собой не признавала. Моя мама видела, как к воротам завода подъехала открытая машина Троцкого.
Он вошел во двор без охраны, влез на возвышение и говорил около трех часов. Что и как говорил Троцкий, мама не слышала, но после его отъезда из ворот завода вышел и пошел на Юденича вооруженный рабочий отряд.
*********************************
В год моего рождения, в тридцать седьмом, по разнарядке (имел место план: на каждую тысячу — столько-то врагов народа) из нашего дома (ул. Горького, 6) увезли больше трети жильцов. Воронки гудели каждую ночь. У каждого на тумбочке узелок с бельем и сухарями. Когда, напротив, в корпусе зажигался свет в одном окне — это ктото встал по нужде, если свет сразу во всех комнатах — это обыск. Наутро родителей — в лучшем случае в лагерь, детей — в приют.
*********************************
В нашем дворе жил всемирно известный кардиолог профессор Этингер. Он приходил с работы вечером, обедал и отдыхал пару часов, а затем начинал бесплатный прием дома. Благодаря ему в доме держались на этом свете несколько «сердечников». По пресловутому «Делу врачей» его взяли на Лубянку, где он и умер под пытками, без заботы профессора ушли из жизни и его пациенты.
*********************************
По улице Горького, ныне Тверской, ходили шпики, так называемые топтуны, вооруженные миниатюрными фотокамерами. Топтунов обслуживали склады-костюмерные, где их могли вырядить под любую личину: под рабочего, под военного, под интеллигента. Но как они ни маскировались, мы, мальчишки, знали их как облупленных. Было это в начале пятидесятых.
*********************************
В корпусе, напротив наших окон, в пятикомнатной квартире жила важная вдова-генеральша. Была она достаточно состоятельной, чтобы содержать нескольких приживалок. Соседей по ее подъезду приводило в ужас нашествие тараканов в невиданном доселе количестве. У комиссии санэпидемстанции, посетившей генеральские апартаменты, глаза на лоб полезли. По квартире, нагло шевеля усами, передвигались стада рыжих тараканов-прусаков. В каждом углу стояла плошка с замоченным в молоке белым хлебом. «А как же их не кормить, — ласково объясняла генеральша, — таракашки-то к
счастью, их больше, и счастья больше!»
*********************************
В моем подъезде жил старенький профессор, служила у него домработницей Нюша, девушка из какой-то дальней деревни. Профессор умер. И Нюша оженила на себе его сына. Но и тот прожил недолго. Тогда Нюша выскочила замуж за бравого лейтенанта Колю. Каждый вечер тот во дворе забивал козла в домино. Нюша выходила на балкон и зычно, на весь двор, кричала ему: «Колян, подь сюды, «какаву» пить будем». Какао в те послевоенные годы считалось совершенно запредельной роскошью.
*********************************
После войны, в 1945 году, мой отец был назначен комендантом немецкого города Бранденбурга. Ему на плечи легла тяжелая ноша восстановления нормальной жизни как для населения, так и для расквартированных в Бранденбурге частей нашей армии. На трофейном двухместном ДКВ отца возил шофер Курт, из местных. Во время поездок за пределы города приходилось вооружаться: себе — автомат, Курту — винтовку.
И вовсе не для обороны от немцев, которые вели себя предельно лояльно, а от своих. И вот почему. Как ни тяжела война, но наш солдат был сыт, одет, иногда слегка пьян и нос в табаке, а во время оккупации тем паче. За пайку можно и с немкой договориться.
А после демобилизации колхозник мог рассчитывать только на тяжелый крестьянский труд за «галочку», полуголодное существование без паспорта и без надежды на лучшее. От такой перспективы бывшие колхозники уходили в леса в Германии. Время от времени выходили на дорогу пограбить, разжиться продовольствием, шнапсом и т. д. А кто попадется, наши или немцы, не суть важно.
Проще было генералам и маршалам. Трофеи из Германии они гнали домой даже не вагонами, а эшелонами. Трофеи рядового умещались в сидоре (вещмешке).
*********************************
Руководил мой отец строительством какого-то спецобъекта. Проворовался один из прорабов и папа его уволил. Однажды едет отец в служебной «Победе», обгоняет его роскошная американская машина, из ее окна высовывается тот самый уволенный ворюга и с чувством благодарит: «Огромадное вам спасибо, низкий поклон, дорогой мой начальничек, за то, что выгнал меня, а то бы так нищим и подох. Ведь ныне-то я церковный староста».
*********************************
У меня особое отношение к Вертинскому, начиная с грудного возраста. Мои родители вспоминали, что в этом возрасте я был очень крикливым. Может, болело что-то, может, легкие тренировал? Но стоило поставить на патефон пластинку Вертинского, смолкал и внимательно слушал. Вертинский и мой отец дружили и сняли дачи на соседних участках под Москвой в Валентиновке. Я, уже подростком, видел через забор дачи, как по зеленому газону бегали гусятами дочери Вертинских Настя и Марианна.
В очередной раз едем на электричке в Москву мы с отцом и Александр Семенович, который только что вернулся из санатория и рассказывает, грассируя: «Пиежяю я в санаторий, а там академики — старьйе зееное». Я им говорю: «Вы, что, сюда помиать пиехали, да по вас в Москве уже панихиду поют».
Сам Вертинский был уже очень почтенного возраста, но на концертах прекрасно смотрелся. Осанке его и молодой позавидует, фрак сидел на нем как влитой. Жена его, талантливая художница, была хороша какой-то восточной, хищной красотой и моложе его очень на много, но ревновать приходилось ей.
*********************************
Несколько месяцев моей маме отравлял жизнь фурункулез. Резали фурункул в одном месте, появлялся такой же в другом. По этому поводу мама и поплакалась в жилетку своей подруге, стоя за чемто в «очередной» очереди в совковые времена. За ними стоял пожилой мужчина с очень крупным шнобелем и одесским говором: «Мне бы твои заботы, деточка, я таки выпишу тебе рецептик, и ты таки забудешь даже как звали твои фурункулы». Рецепт был на сульфурйод. Хирург, который вел маму, пожал плечами: «Я верю только в нож, но от серы и йода вреда не будет». Снадобье имело место в гомеопатической аптеке. Через месяц от своих болячек мама избавилась навсегда. Гомеопатия в лице замечательного доктора И. Э. Кононова и меня спасла от ножа, но это уже другая история.
*********************************
Мой двоюродный брат Яша с детства отличался «непокобелимым» характером. Как-то наказал его отец за что-то без вины. «Обиженный» отцу: «А ты завтра на работу не пойдешь». Утром папаша одевается на службу, а брюк нет ни от одного костюма, а в углу куча мелко изрезанных ножницами лоскутов.
По Невскому навстречу Яше идут три амбала, каждый на голову выше и вдвое шире него. Они грубо толкают брата, и он бросается на них, но силы неравны, Яша без сознания остается лежать на земле. Полежал, очнулся, догнал и снова в бой. И так трижды, и каждый раз со все большим остервенением. В конце концов, амбалы не выдержали и убежали.
Грянула война. На фронт брат попал мальчишкой. Но и здесь не согнулся. Схамил ему старшина и тут же получил в зубы. Штрафбат, куда Яша угодил, погнали на немецкие пулеметы, восемьдесят процентов штрафников полегло, но высоту они взяли. Брата вернули в свою роту и даже наградили, но инцидент с офицером и снова его в штрафные. Вновь атака, вновь гора трупов, а Яша без единой царапины — везунчик. И так всю войну.
Но все кончается. Победа. Брат вернулся домой в Питер. Надо на что-то жить, а профессии нет. «Иди на завод», — советуют знакомые. «Не пойду, я писать буду». Два года перебивался с хлеба на квас, но все-таки пробился в писатели-юмористы. Сочинял для Райкина, Шурова и Рыкунина, Смирнова-Сокольского и других мэтров эстрады под псевдонимом Яков Грей (Серый). Лучшие его вещи цензура рубила, когда же я их читал, в его ленинградской квартире, от смеха скатывался с дивана. Зато пустячки, такие как «Манечка», «Главсметана», гремели по всей стране и очень неплохо его кормили.
*********************************
В Лаврушинском переулке, напротив Третьяковки, расположена МСХШа (Московская средняя художественная школа при Суриковском институте). Когда я там учился в пятом классе, у нас была конфронтация с параллельным классом. Наши «враги» грозились нагрянуть к нам после уроков и устроить Варфоломеевскую ночь.
Для непрошеных гостей был приготовлен сюрприз, к двери вверху привязали консервную банку, наполненную чернилами. Сидим, ждем. И вот дверь открывается, и чернильный душ льется на директорскую лысину и его костюм цвета топленого молока. Ослепленный чернилами директор ретируется в коридор. Мы запираем дверь на ножку стула и со второго этажа коллективно выпрыгиваем на цветочную клумбу.
*********************************
В школьные годы был у меня одноклассник Алешка Бабаджан, увлеченный сборкой магнитофонов собственной конструкции, что тогда, в начале пятидесятых, было редчайшим явлением. Собрав очередной маг, Алеша недолго наслаждался его звучанием и снова разбирал для создания нового шедевра. Цель — ничто, движение — все!
Частым гостем в квартире семьи Бабаджан был соседский рыженький мальчик Жора. Когда он засиживался в гостях, за ним приходила его старенькая бабушка. Поскольку система жилья в этом доме была коридорная, то вначале были слышны шаркающие шаги бабули, затем стук в дверь и крик: «Жорик! Жорик! Ты меня слышишь? Пойдем со мной!» Как-то получилась, что все это было записано на пленку. Вскоре бабушка умерла. Однажды сидим мы с Жорой в гостях у Алеши, и тот случайно включает запись: слышится долгое шарканье тапочек по коридору, стук в дверь и голос покойницы: «Жорик! Жорик! Ты меня слышишь? Пойдем со мной!» У Жорика даже веснушки побелели.
*********************************
Помню, как рядом с моим домом открыли памятник основателю Москвы князю Долгорукому. Но, спустя небольшое время, к полному недоумению москвичей, возвели вокруг него высокую ограду. Объяснялось все просто, осчастливил своим вниманием памятник маршал Советского Союза Семен Буденный. Первый кавалерист страны впал в праведный гнев, ножками затопал: «Не мог русский князь ездить на кобыле, так вашу тетю!» И вот с помощью сварочного аппарата приварили княжеской лошади соответствующие принадлежности жеребца.
*********************************
Несколько лет я проработал в типографии. Репродуцирование крупноформатных работ там производилось огромным фотоаппаратом с объективом размером в десятилитровое ведро. Уборщицей в то время была девушка с весьма аппетитной фигуркой, приехавшая откуда-то из глухомани.
Фотографы, веселые ребята, предложили ее снять фотомастадонтом. Она согласилась. На самом деле ее щелкнули ФЭДом, узкопленочной камерой, из отпечатка вырезали голову и приклеили ее обнаженной красотке из зарубежного журнала. Затем еще раз пересняли, попросили меня подретушировать и продемонстрировали девице.
Та пришла в ужас: «Чевой-та эта я голышом, вроде и не оголялася?» Ей объяснили, у объектива есть светофильтр, который с человека удаляет одежду. После этого девица подметала вокруг фотоаппарата веникомодной рукой, другой прикрывая свои интимные места.
*********************************
Мой дружок Рудик отличался от всех ребят невозмутимостью в любой самой уморительной ситуации, сохраняя каменное выражение лица. На улице Горького, напротив Моссовета, между полосами движения — милицейский пост. Постовой ловил и штрафовал нарушителей, перебегавших дорогу в неположенном месте.
Рудик поспорил с ребятами на ящик пива, что перейдет безнаказанно улицу под самым носом у милиционера. Он сошел с тротуара и нагло направился прямо на постового, тот полез в планшет за штрафными квитанциями. Не доходя до мента метров десять, нарушитель вдруг стал подкрадываться к нему, что было совершенно нелепо. Ведь каждый из них прекрасно видит друг друга. Страж порядка почувствовал себя неуютно. Не иначе — псих? Разбирайся тут с ним на виду всей улицы. Да и с поста не уйдешь. Рудик подошел вплотную, сказал: «Хе-хе, дядя!», и нажал большим пальцем на нос милиционера. Тот застыл изваянием, Рудик же, абсолютно не торопясь, преспокойно прошел на другую сторону.
Еще одна история с тем же персонажем. Приятель пригласил Рудика на свою свадьбу. Тот соответственно экипировался: пиджак фрачного типа, галстук-бабочка «кис-кис» и кавалерийские галифе, заправленные в высокие сапоги. Когда за свадебным столом мужчинам предложили снять пиджаки, оказалось, что на Рудольфе нет рубашки, а только манишка, прикрывающая грудь, и манжеты на запястьях. Его голая спина и руки сплошь в татуировках: «Не забуду мать родную» и т. д., нарисованные мной авторучкой. Рудик тут же пустился в воспоминания, как они с женихом топтали зону в Магадане. Гости даже жевать перестали, застыли в ужасе. И только когда невесте стало плохо, пришлось расколоться.
*********************************
Я закончил художественное отделение Московского полиграфического института. У нас собрался довольно веселый курс. Во время занятий по живописи мы поочередно травили анекдоты. Очередной анекдот так рассмешил позирующую нам обнаженной натурщицу, что она свалилась с подиума и села голой попой на палитру с выдавленными на нее масляными красками. Оттирали филейное место девушки всем курсом.
*********************************
По окончании института пришел я в редакцию журнала «Жилищное строительство». Руководил им Жуков Константин Васильевич и архитектор, и журналист, и художник. Словом, талантлив во многих ипостасях. Например, журнал «Москва» печатал его рассказы с его же иллюстрациями. Когда его спрашивали: «Какая из двух слабых статей лучше?» Отвечал: «Обе хуже». Начинаю работать и недоумеваю, что же главному редактору делать нечего, кроме того, что ходить за мной и смотреть мне в руки? Это стало раздражать все больше и больше. Так проходит неделя. Но вот вызывает Жуков меня и своего зама Федорова в кабинет и говорит: «Федоров, я тут присмотрелся к художнику, и теперь ни я, ни ты в его дела, в оформление вмешиваться не будем». У зама от возмущения даже усы перпендикулярно встали, но стерпел.
Изваял я для журнала архиреволюционный макет. Коллегам в редакции нравится, а у директора издательства Касаткина полное неприятие. Это оформление журнала пахнет худшими образцами западного дизайна, верещал он. Мракобесие директора границ не имело, так он издал приказ, запрещающий использование шрифтов с засечками в его издательстве.
Константин Васильевич давлению не поддался, тогда Касаткин решил не мытьем так катаньем и устроил совещание по качеству дизайна журналов Стройиздата.
Рецензировал их главный художник Комитета по печати. Зал мест так на двести полон. Мы с Жуковым на первом ряду. Перед рецензентом большая стопа журналов, а наш лежит отдельно. Директор из президиума недвусмысленным жестом показывает, что с нами сделает выступающий. Но, к удивлению Касаткина, прилюдной порке подверглись все издания, кроме нашего, более того, оказывается, что в макете нашего больше мысли, чем во всех журналах Стройиздата, вместе взятых. Мой шеф просиял и, протянув мощную длань в сторону носа директора, показал ему увесистую фигу. Касаткин вдруг скукожился, значительно уменьшившись в размерах. Вскоре наш макет завоевал серебро на Всесоюзном конкурсе лучших по оформлению журналов, и директору пришлось скрепя сердце смириться и пакостить только по мелочам.
*********************************
Во время службы в журнале под руководством К. В. Жукова у меня был нешуточный роман с фантастически красивой женщиной, архитектором Райной. Один глаз у нее был голубой, а второй зеленый, и это делало ее еще прекраснее. Будучи со своим мужем, крупным советским чиновником, в Италии, она чуть было не стоила ему карьеры. Гэбэшники решили, что у него связь с голливудской актрисой.
Среди рабочего дня Райна входила в редакцию, молча брала меня за руку и уводила на глазах изумленных сотрудников. При этом нарушении дисциплины пару раз в коридоре издательства мы сталкивались с моим главным редактором. Увидев нас, он скользил мимо, прикрывая глаза ладошкой — «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
*********************************
Пришла ко мне в мастерскую на Кузнецком Мосту коллега по работе, хорошенькая девушка с весьма соблазнительными формами. Вроде бы как посмотреть мои работы. Я ломаю голову, как к ней подступить, познакомиться с ней ближе? Для начала предлагаю ей кофе. «Кофе? Кофе, да, конечно, но потом », — говорит она с милой откровенностью.
*********************************
Из Варшавы ко мне, в очередной раз, приехал мой товарищ польский художник Гжегож Ендращак. Во время его приездов у нас сложился определенный то ли ритуал, то ли протокол: посещение кафе-мороженого «Космос» на улице Горького, где мороженое обязательно запивали «Советским шампанским», желательно типа «Брют». И кроме того, полагалось преподнести Гжегожу в подарок бутылки с его любимым шампанским и пшеничной водкой.
Случилось так, что гостю завтра уезжать, а напитки я не достал, несмотря на то, что обегал с десяток московских магазинов. Стыд и позор на мою голову, а что сделаешь? Совковый дефицит в действии. Иду я, понурившись по улице Солянке, а впереди два алкаша беседуют. Один другому: «Не, братан, в этом магазине на портвейшок даже и не надейся, завозу нет, дирехтор болеет».
Я вообще-то не аферист, но тут у меня в мозгу что-то щелкнуло, вхожу в магазин со служебного входа, в кабинет замдиректора, даме в три обхвата, с арбузными грудями, на каждом пальце пара золотых колец и с порога заявляю: «А где же наш директор? Заболел? Ну и подвел он меня, обещал мне шампань и пшеничную, век ему не прощу». Замдиректорша басом: «Катьк, а Катьк! Обслужи мужчину, выдай, шо ему там надо, из директорского фонду».
*********************************
В журнал «Советский Красный Крест», где я проработал пять лет, пришел новый главный редактор Александр Александрович Щелоков (Сан Саныч — как мы его звали) — руководитель от Бога. Ныне популярный писатель детективного жанра. Тираж журнала с тридцати тысяч он поднял до миллиона. До его прихода там была не редакция, а «террариум». Сотрудники соревновались в доносах друг на друга. Зашла к Щелокову в кабинет самая рьяная стукачка
Д.: «Я вам такое хочу рассказать о редакторе Н.» «Прекрасно, присаживайтесь, — пригласил ее главный и секретарю: Вызовите мне редактора Н.» Вошел в кабинет Н. Сан Саныч стукачке: «Так что же такое вы хотели нам поведать по поводу товарища Н., уважаемая?»
*********************************
После Щелокова главным назначили Кащеева, бывшего работника Главпура . Вполне возможно, он придерживался нетрадиционной сексориентации, так секретаршей у него был пожилой тип с крашенными в огненно-рыжий цвет волосами. Использовал его Кащеев, кроме прочего, и для слежки за сотрудниками редакции. Главпуровец установил на всех телефонах «подслушки». И когда журналисты начали от него разбегаться, был в курсе, кто и куда переходит. На новое место работы журналиста шла «телега» с уведомлением для отдела кадров, что они берут на работу махрового антисоветчика. У многих переход в другой журнал срывался по несколько раз.
В работе Кащеев постоянно трясся в ожидании политической ошибки. На обложке, которую я нарисовал, изображен был в декоративной манере земной шар с фауной и флорой вверху. Изображение было разделено на цветную и черную, как бы обуглившуюся часть. Ежели беречь природу не будете, вот во что она превратится. Кащеев посмотрел работу и изрек: «Так, на Западе все цветет, а у нас все черное. Переставить». Я перерисовал все заново, поменяв части местами. Кащеев еще больше испугался: «А теперь в Китае все цветет, а у нас все черное».
*********************************
На остановке влезает в трамвай пьяный и давай на весь вагон многоэтажно материться. В салоне дети, женщины, словом, достал всех. Я взял его за шиворот и поволок к выходу. «Ханыга» разразился тирадой: «Не моги меня трогать, я морально обездоленный, семь ден не пивши». Сочно сволочь изложил; пришлось отпустить.
*********************************
Во время моей службы заведующим художественной редакцией в Госкино СССР работали там две молоденькие девушки. Очень странно, но дочь уборщицы была крайне ленивой и инертной, а дочь директрисы магазина «Овощи-фрукты» — ну просто перпетуум мобиле. Директриса не скрывала удивления, зачем ее девочка работает, совмещая работу с учебой во ВГИКе: «Женечке, да и ее внукам денег до конца жизни хватит». Что вполне подтверждалось рассказом Жени о том, как она забавляется дома игрой с бриллиантами в коробке из-под конфет. Когда я заходил в «Овощи-фрукты», там, кроме гниловатой картошки, тухлой квашеной капусты и почерневшей свеклы, ничего не было.
Раз или два в году «выбрасывали» апельсины, очередь метров на пятьдесят извивалась по улице. Таковы были те времена, и лексика была соответствующая: не продавали, а «давали», «выбрасывали». Ходил анекдот: «Иностранец слышит, как один москвич говорит другому: “Беги скорей, там китайские плащи выкинули”. Иностранец согласился: “Такое у нас тоже выкидывают”».
Приближался канун Нового года, хотелось чем-нибудь порадовать детей наших сотрудников в праздник. На сей предмет я позвонил директрисе. «Нет проблем, приезжайте со служебного входа и отоваритесь по полной программе», — пообещала она. На заднем дворе магазина загружалась толпа автомашин с обкомовскими и горкомовскими номерами. В подвале магазина я был просто ошарашен изобилием всевозможных фруктов по ценам весьма умеренным. И киви, и манго, и фейхоа, и вообще в то время невиданное и невероятное для глаз обычного человека. Так наши дети единожды приобщились к партийному пирогу.
*********************************
Пришлось мне потрудиться в Госкино СССР, в одном из его подразделений Союзинформкино. Одно время директором там был некий Тенешвили. Действия этого руководителя часто были, мягко говоря, неадекватными. Так, он взял да и назначил начальником отдела внешних сношений не очень грамотного осетина, фамилию его я запамятовал. Отдел занимался приемом делегаций иностранных киношников. На пресс-конференцию бельгийских кинематографистов собрались корреспонденты центральных газет и наша киношная братия. Многие наши киноведы на двух-трех языках свободно изъясняются, так что диалог происходит очень даже мило.
Осетин, как крупный руководитель, не мог вынести, что все это происходит без его участия. Решил блеснуть знанием французского. И по поводу какой-то реплики бельгийцев спросил: «А на поркуя?» Минутная пауза и хохот. На следующий день приказ главного редактора товарища Ключанского об увольнении отличившегося. Осетин приходит к нему в кабинет и клянчит: «А может, мне другим отделом руководить?» Ключанский приподнял бифокальные очки, долго смотрел на него и спросил: «А на поркуя?»
*********************************
Есть у меня друг даргинец Абдурахман Алиев, красивый мужик, мечта женщин и девушек. Был он прокурором приморского города Избербаш в Дагестане. Приехал я отдыхать в пансионат этого города, поселился в деревянном домике на самом берегу. Спросил Абдурахман у замдиректора пансионата: «Есть ли в домике холодильник? Как может московский гость «Боржом» теплый пить?» «Нет, — отвечал тот, — но завтра будет». Однако обещание он выполнил только через три дня. На следующий год замдиректора уже не работал, а отправился на принудительный отдых. Я полюбопытствовал: «За что его?» Абдурахман только усмехнулся: «Обещал — выполняй». «И что, только за это?» — удивился я. «Не только, еще нашлось за что», — рассмеялся друг. В этом году я обретался уже не в домике, а в относительно фешенебельном корпусе дома отдыха, причем вместе со своей пуделихой по кличке Лесси. Для местных условий это было совершенно неслыханно. Отдыхающие смотрели с изумлением, когда в холле нас встречал директор пансионата и ласково спрашивал: «Как здоровье песика?» Вальяжная дама, из числа отдыхающих, умилилась: «Какая прелесть, в следующий заезд я тоже свою собачку в дом отдыха привезу!» Но директор ее разочаровал: «У нас это совершенно запрещено, ну а этот собак — особый собак».
*********************************
Как-то довелось нам отдыхать большой компанией. А так как среди нас был фотокорр. газеты «Советский спорт», вооруженный профессиональной камерой, то позирование в самых разнообразных видах отнимало у нас массу времени. Девицы наши без конца наводили марафет, бегали в парикмахерскую, гладили и меняли туалеты.
Наш фотомастер заставлял нас принимать архисложные позы, повисать на деревьях, прыгать с моста в реку — словом, его фантазиям предела не было. Уезжал он домой раньше всех, провожали его всей компанией до вагона. Когда поезд тронулся, он высунулся из окна и сознался: «Я ведь щелкал вас пустым фотоаппаратом, пленки в нем не было». К сожалению, догнать поезд не удалось.
*********************************
Два моих сокурсника по институту вместе ваяли оформление какой-то книги. Один из них, Фима Байтман, телефонит напарнику, мол, давай приезжай, будем работать. Тот отвечает, что не может, так как порезался и остановить кровь не удается ни перекисью водорода, ни повязкой.
Фима ему: «Бери такси, приезжай, я кровь остановлю». И действительно, поводил вокруг раны рукой, кровотечение прекратилось. Напарник Байтману не поверил: «Ты чем-то мазал рану, просто так сильное кровотечение не прекратить». Тогда Фима повел ладонями от плеч вниз вокруг тела товарища, вещая: «Ключицу в детстве ломал, с печенью у тебя напряженно, перелом левой ноги имел место, ведь так?» «Ты что — ладонями видишь? Все точно как сказал, — было!»
Теперь Байтман практикует в США как крупный диагност, денег он никогда за труды свои не берет, иначе можно дар потерять. Но подарки совсем иное дело, от авторучки до шестисотого «мерседеса».
*********************************
В годы оголтелой травли Солженицына, я в разговоре с сотрудниками моего журнала хорошо отозвался об Александре Семеновиче и предположил: «Бунина травили, травили, а сейчас собрание сочинений издают, придет время так и с Солженицыным будет». Журналист Козловский, из бывших офицеров, тощий фатоватый тип с тонюсенькой ниточкой усов, выскочил из редакции настучать на меня в партбюро. Иуда в обращении с коллегами отличался приторной ласковостью: «Толечка, Валечка, Натусенька». С тех пор я не доверяю избыточно ласковым. Моему делу был дан ход. В те времена уже не сажали, но уволить и отлучить от журналистики, занеся в черный список, вполне могли.
Спасли меня главный редактор издания А. А. Щелоков и дружный коллектив. Рука стукача, протянутая кому-либо из редакции, повисала в воздухе, заданий ему главный не давал: «Какая командировка? Отдыхайте, отдыхайте. Вы ведь так перетрудились, так много в партбюро написали». С работы Козловский уходил, только когда был убежден, что меня поблизости нет. Через месяц стукач уволился.
*********************************
Что значат все рекорды книги Гиннесса в сравнении с жизнью? Амплитуда человеческой натуры и ее возможностей беспредельна. Несть числа тому примеров. В пору моего увлечения грибной охотой на опушке леса я повстречался с древней старушкой, с трудом тащившей двухведерную корзину на солдатском ремне через плечо. Заглянув в нее, я просто обомлел: она доверху была заполнена шляпками белых грибов, и все они одного размера с пуговицу мужского пальто, ни больше, ни меньше. Вопрошаю: «Бабуля, а ножки-то где?» «Стара я стала, милай, ишо и ножки волочить», — ответствовала мне божий одуванчик.
Две соседки моего дачного участка удостоились прозвищ, которых они полностью заслуживают. Одна весьма пожилая дама весь день не выпускает из рук триммера, за что и сподобилась звания «сенокосилки». Другая помоложе в звании «мини-трактор». Ранним-ранним утром видишь, как она мелькает лопатой, и так до темноты все мелькает ее лопата практически без перерывов. Земля на ее участке как пух, сорняки в Красной книге. А муж «мини-трактора» отрастил такой животик, что в пору его на тачке возить. Аналогичная ситуа ция у другой семьи дачников. Два часа дня. Жена в поте лица вскапывает огород, муж спит. Открывается окно на втором этаже и благоверный кричит: «Манька, не скрипи лопатой, мне спать мешаешь».
*********************************
Было такое время, за моей второй женой Ниной ухаживал колдун. Был он не слишком перегружен интеллектом, но обладал сильным колдовским потенциалом. Мог снять любую боль по телефону. Нина не ответила колдуну взаимностью, что привело его в ярость, и он наслал на нее болезнь. Тело покрылось как бы коростой, температура зашкалила. Так продолжалось несколько дней, пока она не столкнулась со своим обожателем нос к носу. Нина вспомнила, что колдун научил ее заклинаниям, которые зеркально возвращают все дурное тому, от кого ты это получил. Заклинание тотчас подействовало, Нина выздоровела, а болезнь полностью перешла к колдуну.
*********************************
Как-то был я в командировке в Самарканде. Завершил свои журналистские дела, отведал в чайхане основное узбекское угощение — плов, который неизменно готовят мужчины. Женщинам это серьезное дело не доверяется. Выкупался в арыке, до противного теплом, причем толстый узбек из организации, куда я был командирован, долго красовался в длинных семейных трусах ниже колен, стоя на одной ноге и поджав другую у арыка, что-то высматривая. Здешняя монокультура — хлопок не может обходиться без опрыскивания ядохимикатами, в основном это ДДТ. Опрыскивание производится с самолетов, так что эту пакость находили даже в грудном молоке узбечек. Как оказалось, он высматривал лягушку: есть лягушка — нет ДДТ, есть ДДТ — нет лягушки.
Наконец, поздним вечером я смог отдохнуть от хлопот у себя в номере гостиницы. Снизу из ресторана доносилась заунывная восточная музыка. И в любой мелодии каждый раз солировал какой-то экзотический духовой инструмент. Ночью оркестр смолк и в тишине только этот солист надрывал душу до рассвета. Утром я спросил у портье гостиницы: «Что это за инструмент?» «Какой тэбэ струмент, ишак ночь кричал, свой девушк очень хотел, панымаешь».
*********************************
Во времена службы в издательстве «Медицина» я с группой сотрудников сподобился совершить автобусную экскурсию по Польше и Чехо-словакии. Старшим у нас был отставной полковник Дрожжин. Красой старой архитектуры запомнились Краков и Злата Прага, а Варшава, восставшая из пепла, — фанатичным стремлением построить все, как было, вплоть до мелочей. Поляки, вероятно, больше, нежели чехи, заинтересованные в туристах, обставляли сервис с особой тщательностью: в ресторанах вторые блюда подавались на двух-трех тарелках, мясо отдельно и гарниры отдельно.
Одна из наших дам, попривыкла к польскому обхождению и в Чехии устроила истерику: «Я не свинья, чтобы жрать мясо и гарнир из одной тарелки». Ее подруги смеялись: «Дома первоевторое и компот из одной плошки, а тут выпендривается». Из автобуса много не увидишь. Наша чешская «гида», как ее называл Дрожжин, стрекотала: «Посмотрите направо — это шедевр архитектуры, но отсюда его плохо видно и к тому же он в лесах. Посмотрите налево — красивый старинный замок, а впрочем, мы его уже проехали. На следующий «городишек» на нашем пути «не надевайтесь», магазины уже закрыты».
В Польше коллективно посетили стриптиз, что казалось запредельным грехом, в СССР такого не было. Наш полковник увеселял нас каждый раз, когда вручал значок издательства какой-нибудь местной чиновнице. «Ничтоже сумняшеся», клал одну руку ей на грудь, другой деловито и с достоинством прикалывал значок. Дамочки терпеливо выносили процедуру, страшась нарушить дружбу со старшим братом. А мы ждали следующего представления.
Когда при возвращении мы переехали границу, наш старший, несмотря на свой коммунистический менталитет, пал на колени, благодаря Бога за то, что никто из группы за границей не попросил политического убежища, наивно полагая, что в странах «народной демократии» сие возможно.
*********************************
До горбачевского «сухого закона» в журнале «Сельская новь» издательства «Колос» пьянки были в порядке вещей. В редакции стоял огромный шкаф сталинских времен, куда складывали пустую посуду, впрочем, ее не складывали, а чутьприоткрыв дверцу, сильным ударом загоняли внутрь. С каждым разом бутылки уплотнялись и уплотнялись, внутреннее напряжение все возрастало.
Замдиректора по хозчасти, хамоватый бывший гэбэшник, двухметровый боров, проводя инвентаризацию, решил заглянуть в шкаф, потянул дверцу и был сбит с ног и завален бутылочной лавиной.
Остался жив, о чем многие жалели.
В разгар антиалкогольной кампании все кардинально изменилось, как говорят, заставь дурака молиться, он и лоб расшибет. Главного редактора одного издания уволили за распитие на его дне рождения двух бутылок шампанского на двадцать пять человек.
*********************************
У моей сестры была подруга Тамара, у которой очень красивое личико сочеталось с выдающейся во все стороны фигурой. Совершенно необъятная попа при тонкой талии и роскошном бюсте. Она отдыхала одновременно со мной на берегу Черного моря в поселке Леселидзе. Территориально это Абхазия, но большинство жителей поселка — армяне. Появление Тамары на пляже производило фурор среди местных мужчин. Из глаз аборигенов сочилось масло, в них читалось поклонение, почти религиозное, исключающее какие-либо домогательства. Только и слышалось: «Ай-яй-яй, какая женщина! Какая женщина!»
Местная элита ходила за ней стайкой по пятам. В кино я и мои приятели проходили бесплатно, как близкие знакомые Тамары Васильевны. Когда ее величественная фигура являлась миру в начале улицы, ведущей к местному ресторану (по-абхазски — аресторану), директор «аресторана» бежал на кухню, чтобы угостить богиню собственноручно зажаренным цыпленком. Разъезжала Тома исключительно на машине начальника милиции, который в этот период передвигался пешком. Местный прокурор, узнав, что владелица дома, снятого небожительницей, увеличила арендную плату, затопал ножками: «Я тэбэ покажу, как обижать советских отдыхающих».
*********************************
Одна из моих знакомых, ребенком, попала во время войны в небольшом городке под немецкую оккупацию. Ее мать в советское время так и ходила с клеймом «была в оккупации». Расквартированная в городке пехотная часть вермахта вела себя довольно прилично. Аресты были, но исключительно по доносам местных иуд. За насилие и грабеж немецкая комендатура «своих» наказывала. В городском саду военный оркестр давал симфонические концерты. Солдаты угощали детвору эрзац-конфетками.
Но к моменту отступления фашистов идиллия кончилась. Партизаны, скрывавшиеся в лесу вблизи городка, в отличие от тысяч других отрядов, особой активности не проявляли, но за продовольствием и самогоном к местным наведывались. Чтобы оправдаться в бездеятельности, партизаны открыли из засады пулеметный огонь по отступающей колонне вермахта. Немцы вернулись, окружили и перебили партизан, но и сами понесли большие потери. Мстить в городок пришли каратели: немецкие и украинские батальоны СС. Зверствовали и те и другие. Все жгли и в окна пылающих домов кидали детей, вырывая их из рук матерей. Всех жителей уничтожить не успели, спасли прорвавшиеся в городок наши тридцатьчетверки.
*********************************
После войны был бурный всплеск криминала. Гопстопники лютовали. В жестокий мороз ограбили нашего соседа инженера, кошелек и часы забрали, хорошее ратиновое пальтишко сняли. Но пожалел вожак интеллигента, его пальто натянул, а ему со своего плеча — телогреечку бросил. Пришел несчастный домой, прощупал телогрейку, уж слишком тяжелой она ему показалась, а в ней за подкладкой зашиты золотые кольца и монеты царской чеканки.
*********************************
Пришлось мне обутым в гипс, после перелома ноги, полежать пару недель. Пришли навестить меня друзья и узнали, что скоро должна прийти ко мне, ревнивая до патологии, моя девушка Элла. Ребята быстро сориентировались. Раздели, весьма радикально, девушку из нашей компании и положили ее ко мне в кровать. Все остальные попрятались: кто под кровать, кто за шкаф, кто за шторы. Входную дверь как бы случайно не закрыли.
Эллочка, войдя в комнату, увидела рядом со мной на подушке девичью головку. В порыве ревности издала нечто подобное боевому кличу племени комачей, стащила за волосы «соперницу» на пол, и плохо бы ей пришлось, если бы вся компания, хохоча, не высыпала из своих укрытий.
*********************************
Если чужая душа — потемки, то, что можно сказать о «экзерсисах» души женской. Вполне гармонично складывавшиеся у меня отношения с одной женщиной, были нарушены ее обидой: «Ты во мне человека не видишь, я для тебя постельная принадлежность, мы так редко где-нибудь бываем, все койка да койка!» Я сделал соответствующие выводы и сводил ее в кино и в музей на какую-то выставку. При следующей встрече гордо показываю ей с огромным трудом добытые билеты на балет в Большой театр, но тут вместо спасибо она в слезы, крича в истерике: «Мне все ясно, как женщина, я тебя уже совсем не интересую!»
В подтверждение, приведу наблюдение замечательного поэта Игоря Губермана: «Судьба у женщин нелегка, и очень склонна к укоризне, то жизни нет без мужика, то есть мужик, но нету жизни». Чувствуется очень глубокое знание предмета.
*********************************
На протяжении пяти лет почти ежедневно я встречался с красивой девушкой Ксенией, с которой у меня была просто мистическая разница в возрасте. Она родилась не только в том же году, что моя старшая дочь, и в том же месяце, но в тот же день. А это уже за гранью правдоподобного, какая-то одна миллионная доля вероятности, вернее невероятности. Все давалось ей легко, за что бы ни взялась, и в этом и крылась опасность. Если первые шаги не выносили ее на вершину, она бросала эту стезю и перекидывалась на что-то другое. И так неоднократно.
Впрочем, не о том речь, ее решительности мог бы позавидовать любой мужчина. Однажды, в очередной раз уезжая от меня поздним вечером, она зафрахтовала не такси, а частника. Вез Ксению какой-то сексуально озабоченный тип, с полдороги он свернул на заброшенную стройку и попытался взять ее силой. Ксюша везла домой несколько бутылок «Боржоми», одну из них она разбила об угол здания и получившейся «розочкой» изрезала в кровь насильника. И сверх того, приставив к его горлу острые рога бутылки, заставила его все-таки довезти ее до дома.
*********************************
Как справедливо сказал один гениальный писатель устами своего героя: «Квартирный вопрос испортил москвичей». Тем не менее нет ни одного правила без исключений. Я знал одну столичную коммунальную квартиру на девять семей, которая разрушала этот тезис до основания.
Коммуналка эта была почти коммуной: хлеб, молоко, овощи и т. д. поочередно закупались на всех. Ни одна из комнат никогда не запиралась. В комнате семьи профессиональных музыкантов стояло дорогое фирменное пианино, которое пользовали все соседские дети, занимающиеся музыкой. В полной мере оценить этот подвиг сможет только музыкант. Пришло время расселения коммуналок, но вместо радости в этой квартире слезам предела не было. Так что, г-н Булгаков, вы не правы, жаль что — частично.
*********************************
Пресс-конференция в Москве. Великая балерина Майя Плисецкая за словом в карман не полезет, на вопрос иностранного журналиста: «Ваше главное ощущение балерины?» Отвечает: «Жрать хочется».
*********************************
Розыгрыши в богемной среде были всегда; в какие-то времена больше, в какие-то меньше. Грешила этим в сороковые и пятидесятые годы великолепная когорта актеров: А. Грибов, Б. Ливанов, А. Дикий, В. Якут и др. У талантливых и «приколы», соответственно, подстать им. В самых известных московских банях «Сандуновских» резвится компания знаменитых актеров. В воду бассейна выпущены две банки килек в томате. На парапете бассейна сидит, скрестив ноги, Грибов с рюмкой и бутылкой в руках. И, каждого, кто без помощи рук, зубами поймает кильку, награждает стопкой водки.
Одного известного актера Н. его приятель Б., тоже актер, напоил до поросячьего визга и, пользуясь своей популярностью, умудрился посадить его в самолет. Тот пришел в себя во Владивостоке без документов и без копейки денег. Вернулся благодаря коллегам из местного театра, которые его узнали.
Обиженный Н., в отместку, привел большую компанию алкашей в квартиру Б. в день его рождения. Праздничный стол был накрыт на три десятка персон. Н. сказал домработнице, что сейчас они начнут без хозяина, а он после спектакля к ним присоединится. Алкаши все съели, все выпили, «насвинячили» и ушли. Вскоре явился хозяин, а с ним толпой голодные званые гости.
*********************************
В пятидесятые годы в театральных кругах имела место игра в «замри». По щелчку пальцев человек должен был замереть на минуту. Забавлялись этим даже во время спектаклей, к вящему удивлению публики. В чем особо преуспели два народных артиста. За что и были вызваны «на ковер» к министру культуры. После проповеди министра о том, что позорить звание народного негоже, оба покаялись, обещали, что больше не будут, что они все очень глубоко осознали. Распрощались с начальством, отошли от министерского стола на пять шагов, и тут один народный щелкнул пальцами — второй замер.
*********************************
В небольшой городок Н. на гастроли приехал певец, средней паршивости, но высокого мнения о себе, любимом. «Аншлаг гарантирован, еще и на улице слушать будут», — похвастался он одному из музыкантов. «Будем посмотреть», — сказал тот и переставил наручные часы певца на два часа вперед. Соответственно они приехали намного раньше, прошли через служебный вход за кулисы, музыкант подвел певца к дырочке в занавесе. Зал был пуст. Только на седьмом ряду сидел носатый грузин в большой кепке, жуя помидор, да на галерке, голова к голове, спали две старушки. Говорят, что музыкант остался жив, но я этому не верю.
*********************************
Работая главным художником в Совинформкино, мне доводилось проводить фотосъемку для журнала «Спутник кинозрителя». Изволила прибыть, на сей предмет, популярная актриса театра и кино Ирина Мирошниченко. У нас в фотостудии произошла техническая накладка. Фон, который я подобрал в гармонию к туалету актрисы, не опустился, как положено, а завис в полутора метрах от пола. Фотокамеру мы подняли на штативе на уровень фона, а Ирину попросили тоже подняться на три ступеньки стремянки. Мирошниченко засучила ножками: «Я никуда не полезу, я вам не электромонтер, я известная актриса!» «Ну что же, тогда съемки не будет, соответственно и рекламы вашему фильму не будет», — резюмировал я. В одно мгновение Ирина вознеслась на стремянку. Дело в том, что «киношники» получали небольшую фиксированную зарплату. А после выхода фильма на экраны надбавку много большую, в зависимости от категории картины, которую они выпустили. Категория зависела от количества зрителей, а количество напрямую от рекламы. В мозгу Мирошниченко, вероятно, тотчас прокрутилось во всех подробностях, что бы с ней могла сделать киногруппа.
*********************************
Почтил нас своим присутствием известный киноактер Вячеслав Тихонов. Прибыл для съемки на центральный разворот журнала с собственным гримером. Прямо с порога он заявил: «На вас у меня не больше чем полчаса» Пришлось ему объяснить, что полчаса мы только свет ставим, поэтому на развороте будет другой актер. «Ну, тогда у меня время найдется, но снимать меня можно только в три четверти с левой стороны».
Почти все наши кинозвезды кинокамеры не боятся, но перед фотокамерой как будто палку проглотили. А потому мы, сымитировав киносъемку, сажаем киноведа брать интервью у нашего объекта. И когда он отвлечется, расслабится, тогда и начинаем фотопроцесс. По окончании работы я спросил у интервьюера, как дела? Обычно киноактеры говорят интересно, просто фонтанируют смешным и грустным. «На этот раз все протокольно, как в передовой “Правды”», — поплакалась мне журналистка.
*********************************
Но не все кинозвезды таковы. К замечательному актеру Алексею Баталову мы приехали для съемки на дом. Встретила нас его жена красавица, кажется, ее звали Кармен. «У Алексея сегодня две репетиции и спектакль, но он скоро будет», — объясняет нам она. Появляется Баталов, краше в гроб кладут, еле-еле на ногах и зеленого цвета. Мы готовы перенести съемку на другой день, но актер не отпускает нас: «Ну, зачем вам время терять, аппаратуру таскать туда — обратно, вы дайте мне полчаса, чашка кофе, контрастный душ, и я буду в порядке».
*********************************
Столь же скромным и интеллигентным был Юрий Богатырев, великолепный мастер перевоплощения от роли гнусненького Ромашки в «Двух капитанах» до романтического Мартина Идена, что встречается не часто и дорогого стоит.
По образованию Юра был художником, он показывал мне изысканные и по цвету, и по пластике гуаши, посвященные фильмам, в которых он играл. Богатырев готов был отдать последнюю рубашку случайному знакомому, но никогда не просил ничего для себя. Много лет жил в коммуналке, хотя при его популярности выбить себе отдельную квартиру труда не составляло.
*********************************
Собаки, как и люди, бывают разные и индивидуально, и в зависимости от породы. По рейтингу американского кинологического журнала, первое место по интеллекту занимают нью-фаундлены, второе — пудели, последнее — борзые. Все зависит от того, как эта порода изначально использовалась. Многоцелевые собаки намного умнее, к примеру, пудели были и охотничьими, и пастушьими, а у борзых была только примитивная задача догнать и схватить зверя. Мне кажется, что пудели по пониманию человека — первые.
Была у меня пуделиха Лесси серебристого окраса, которая просто считывала мои мысли. Вечером задумаю пойти с ней завтра погулять в Нескучном саду, но ей ничего не говорю. Наутро все забыл и не понимаю, что же Лесси ходит за мной хвостом. Наконец догадываюсь, смотрю: за окном дождь накрапывает, не до прогулок, Лесси с вздохом ложится на подстилку.
Спустя короткое время думаю, дождик маленький, есть надежда, распогодится, пойду-ка погуляю. Собака вскакивает, как черт из бутылки, и дрожит от нетерпения. В парке Лесси бежит впереди по тропинке. Тропинка раздваивается. Я молча решаю: «Пойду вправо», собака не оглядываясь, направо сворачивает.
*********************************
Муж моей двоюродной сестры, профессор, криминалист Винберг всегда держал роскошных собак. Одна из них шотландская овчарка (колли) по кличке Ральф, наряду с другими чемпионами собачьих пород, выставлялся в вольере на территории ВДНХ. Там его увидела и возжелала жена чешского президента Запотоцкого. Хозяин собаки приглашался в Чехословакию на месяц в качестве гостя президента и мог получить за нее любую автомашину на выбор.
Родственник вежливо послал президентшу: «Продать Ральфа все равно что продать своего ребенка». Но через некоторое время отдал пса, просто кому попало. На родственника напали два пьяных хулигана, а Ральф вместо того, чтобы защищать хозяина, сам вгрызся ему в руку. Дело в том, что колли раньше отличались превосходными служебными качествами, но селекция в основном по экстерьеру испортила породу. И пес, с великолепными внешними данными, густой шерстью, ярким окрасом, в форс-мажорных обстоятельствах, совершенно неспособен был действовать адекватно.
*********************************
Поехал как-то я за кормом для рыбок (у меня было два аквариума) на Птичий рынок, а вернулся домой, к ужасу всей семьи, с огромным свирепым догом. В этого пса я влюбился с первого взгляда. Обычно наши московские доги с трудом несут свои большие килограммы на слабых лапах. Этот же кобель, по кличке Малыш, тигрового окраса, будто кованный из бронзы, играя выпуклыми мышцами, гарцевал, как арабский жеребец.
Купил я Малыша довольно дешево, какой же псих купит взрослого свирепого пса? Я привез его к себе, покормил мясом, и все было прекрасно до тех пор, пока не собрался выгулять Малыша на улице. Подхожу к нему с поводком, а он бросается на меня, лязгая клыками. Пришлось защищаться от него деревянной табуреткой, которую он за полчаса превратил в груду щепок. Наконец, мне удалось подсунуть руку под ошейникислегка придушитьМалыша, затем, захватив еще и заднюю лапу, забросить его себе на плечи. Выйдя на улицу, я шмякнул пса об землю, он с минуту полежал, встал, потряс головой и вдруг завилял хвостом.
Как мне объяснили кинологи, я сделал то, что делает взрослая собака с непослушным щенком: берет за шиворот и встряхивает. С этого момента Малыш слушался беспрекословно, но время от времени проверял хозяина «на вшивость», брал мою руку в пасть и очень медленно сдавливал ее, внимательно глядя мне в глаза. Я ребром ладони бил по собачьему носу, на секунду пес отключался, но тут же его улыбающаяся морда давала понять, что он доволен, — хозяин в порядке. Видимо, гены, берущие начало от волчьих предков, подвигают кобелей на борьбу за место вожака, даже и с хозяином.
Какое-то время Малыш жил у моего приятеля в квартире, расположенной на первом этаже. Палисадник, прикрытый кустами, под окнами квартиры оказался очень удобным местом для отправления естественных потребностей прохожих. И вот когда один из них задумчиво присел под окном, хозяин высунул морду дога из открытой фрамуги и скомандовал «голос». Малыш рявкнул таким басом, что бедняга, не надевая штанов, с бешеной скоростью обогнул угол дома, пронесся мимо скамейки с оторопевшими бабульками, мелькая голым филейным местом, и перебежал на другую сторону улицы.
*********************************
В отпуске на Черном море я подобрал беспризорного щенка кавказской овчарки. Мы с приятелями снимали одну комнату на троих. Щенок спал под моим ложем, а вот свои «делишки» «пур ля гран» и «пур ля пти» делал под кроватями моих товарищей. Что почему-то им не нравилось.
Обычно щенку, несмотря на короткие лапки, успешно удавалось преодолевать невысокий порожек. Но после кормления животик его раздувался почти до уровня пола. Лапки раздвигались в стороны. И тут порог становился непреодолимым препятствием. Песик разбегался издалека и долго-долго бежал, но каждый раз застревал брюшком на порожке и, скуля, просил, чтобы я его перенес в дом.
Может быть, в прошлой жизни я был собакой. Почему-то даже свирепые псы относятся ко мне дружелюбно и с пиететом. Бывает, что это даже вызывает ревность владельцев. По рекомендации я пришел на предмет аренды квартиры в курортном местечке, но ее хозяйки дома не оказалось. Войдя во двор, я обнаружил большого кобеля кавказца на цепи. Для порядка он на меня порычал, но быстроуспокоился и, когда я почесал ему за ухом, положил голову ко мне на колени. От такой картины вернувшуюся хозяйку чуть «кондрашка» не хватила. Рассказам о свирепости кавказца я не верил до тех пор, пока сосед, войдя на участок, недооценил длину цепи. Кобель в прыжке вырвал у него значительный кусок мягкого места.
*********************************
В детстве жил у нас уникальный кот по кличке Никанор. Вероятно, он был результатом мезальянса домашней кошки и дикого лесного кота. Будучи в полтора раза больше обычного кошачьего размера, Никанор был вдвое сильнее. На уровне четвертого этажа, пройдя по четырехсантиметровому выступу три метра до соседского балкона, он принес оттуда и гордо положил к ногам моей мамы завернутую в крафт-бумагу курицу. Вот, мол, я какой добытчик! Пришлось зашвырнуть подарок обратно к соседям.
Снимая дачу в Валентиновке под Москвой, мы не знали, что у хозяев есть огромная немецкая овчарка. И вот я вижу с террасы дачи, как к коту, умывающемуся на полянке, с утробным рыком несется овчарка. Никанор невозмутимо продолжает умываться. Собака, озадаченная тем, что кот не убегает, начинает тормозить передними лапами, но по инерции ее приносит к Никанору. Тот впивается с двух сторон когтями в собачью морду, буквально сдирая с нее скальп. Псина, обезумевшая от боли, кругами носится вокруг дома, а кот, как всадник, вскакивает ей на спину, дерет ее когтями, сваливается от бешеной скачки в траву, ждет и вновь, на следующем круге, начинает все сначала.
Кто хозяин в доме, то бишь на участке, Никанор демонстрировал постоянно, во время собачьей кормежки вальяжно подходил к миске, выбирал лучшие куски, а овчарка, поскуливая, уползала в свою будку.
По рабочим дням кот провожал отца до станции. Сидя на высоком пне, ждал, пока папа войдет в вагон, затем спрыгивал и с сознанием выполненного долга возвращался домой. Точно так же и встречал отца, по каким-то кошачьим часам определяя время прибытия электрички. Никанор никогда не ночевал дома, ночи отводил для своих амурных дел, думаю, что некоторый демографический взрыв в радиусе нескольких километров он устроил. За день до нашего возвращения с дачи кот пропал, больше мы его уже не видели. Все-таки лесные гены победили.
*********************************
США у меня восторга не вызывают. Слишком заносчивое и шкурное государство, с двойными стандартами толкования демократии, для себя, любимого, и для всех остальных. Но тошно слушать, когда наши говорят, что народ в Америке тупой и равнодушный, даже если дальше Мытищ никогда не выезжали.
В Чикаго я как-никак полгода прожил — было время присмотреться. Встречаются два американца. Первый: «Хавар ю», второй: «Файн» и разбежались. Наш, «рашен», услышав «Хавр ю», хватает собеседника за пуговицу мертвой хваткой и повествует ему обо всех горестях-радостях за последние пять месяцев.
Возможно, мне часто везло в Штатах, но вот один случай. Прилетаю в Нью-Йорк, и из аэропорта еду в автобусе на железнодорожную станцию, чтобы поездом следовать до Чикаго. Спрашиваю у пассажиров: «На какой остановке выходить?» Пожилая дама вызвалась показать мне станцию и выходит вместе со мной, хотя ей нужно было ехать дальше. Американка торопит меня: «Последний поезд уходит через двадцать минут, бежим!» И она бежит впереди, задыхается, глотает на ходу таблетки, но бежит. В кассе билеты закончились. Значит, придется добираться междугородним автобусом фирмы «Грей хаунд» . До остановки автобуса, который скоро отправляется, на транспорте неудобно, пешком быстрее. И снова все повторяется. Бег, одышка, таблетки. Американка не успокаивается, пока не усаживает меня в «Грей хаунд».
Без нее я не смог бы найти в огромном терминале со многими десятками номеров автобусов свой. Визитку американки я умудрился посеять и не смог ее поблагодарить ни письмом, ни звонком. Вот и чувствую себя все эти годы последним подонком.
*********************************
Самое яркое мое воспоминание о Чикаго — не роскошные супермаркеты, не многорядные «хайвэи», а концерт на открытом воздухе знаменитого Чикагского симфонического оркестра. Огромное поле, где-то в получасе езды от города, огороженное, так как вход очень даже не бесплатный. В центре поля эстрада и энное количество рядов кресел под крышей. Остальные слушатели располагаются прямо на траве на привезенных с собой стульях. У большинства еще и раскладные столики для напитков и свечей. Первое отделение классика, во втором к оркестру присоединяются несколько негров с соответствующими инструментами, и звучит джаз. Темнеет, на столиках зажигаются свечи. Зрелище фантастическое. Музыка плывет над тысячами светлячков — огней в черной ночи.
*********************************
В Чикаго, из окна машины, я видел, как от окна заправочной станции, согнувшись почти под прямым углом, шла к своей автомашине дряхлая-предряхлая бабуля. Казалось, что каждый ее шаг последний, седенькая голова и все тело старушки тряслись в такт ее шагам. В свой спортивный «порше» она втискивалась минут десять. Наконец, угнездившись на сиденье салона, наш «божий одуванчик» отдышалась и включила мотор. «Порше» рванулся с места и с ревом на бешеной скорости вписался в крутой изгиб пандуса и через считаные секунды исчез из поля зрения. Даже самым лихим пилотам «Формулы-1» за такой старт не было бы стыдно!
*********************************
Бесплатный сыр в мышеловке, как мне кажется, это о советской медицине. Жертв этой мышеловки я знаю более чем достаточно. Мой шеф в журнале К. В. Жуков, цветущий пятидесятилетний мужик, был загроблен врачами больницы, где его лечили от какой-то болезни с протяжным латинским названием. А на самом деле у него была банальная желтуха, при которой лекарства, которыми его пичкали, при его желтухе были просто ядом. Обнаружил это его знакомый врач, пришедший его навестить. Он вызвал дежурного эскулапа, но тот уперся: «Какая желтуха, да у нас свет желтый». Диагноз подтвердился, но было уже поздно.
Моему отцу на комиссии не дали даже второй группы инвалидности, а всего через месяц он умер. У сына моих соседей были уже каверны туберкулеза в легких, а в поликлинике все ставили ему диагноз бронхит.
В США доктор за меньшую ошибку выплачивал бы очень значительную компенсацию пострадавшему или его родственникам до конца жизни. А у нас Бог простит. Желторотый выпускник нашего мединститута продолжает учиться на своих жертвах. По принципу — лечить будем, или пусть живет. Американец же долго будет смотреть в руки опытному коллеге в ординатуре, прежде чем сподобится лечить самостоятельно.
*********************************
Июль. Полдень. Жара. Междугородний автобус. Едет молоденькая мама с ребенком. Дочурка устала, крутится, вертится. Чтобы успокоить ее, мама обещает: «Будешь сидеть спокойно, приедем домой, положу тебя с собой в кроватку». Ребенок громко на весь автобус: «Я с тобой не лягу, папа говорит, у тебя попа холодная». Все головы в автобусе поворачиваются в их сторону. Смех. Кто-то сдавленно хрюкает. Личико мамы приобретает свекольный оттенок. А ехать еще три часа.
*********************************
Жили-были два морских офицера в одном подъезде с моим приятелем, только один на втором этаже, другой на третьем. Оба на очередном праздновании «чего-то там» «нахрюкались до полной отключки». В конце праздника, одеваясь, перепутали шинели. Пришел один из них домой к двери квартиры, достал из кармана шинели ключ, а он почемуто не открывает. Наверно, я этаж спьяну перепутал, решил капитан и поднялся выше к квартире соседа. На этот раз ключ подошел. Офицер в темноте разделся, пробрался под бочок к спящей жене, разбудил ее для соответствующего выполнения супружеского долга.
С другим морским волком все прошло аналогично, разве что он не поднимался, а опускался этажом ниже. И без супружеского долга здесь тоже не обошлось. Наутро при белом свете на обоих этажах в постелях немая сцена. Произошедшее даже для адмирала тайной не осталось, а потому принял он соломоново решение, перевел одного из провинившихся в другую флотилию, на всякий случай.
*********************************
Пицунда. Пляж Союза писателей. Один из отдыхающих заплывает метров на тридцать и начинает барахтаться с криком: «Помогите! Помогите! ». На помощь бросаются десяток героев. Торопятся, плывут всевозможными стилями, от элитных кроля и баттерфляя до демократического «по-собачьи». Когда до утопающего уже рукой подать, он уточняет: «Помогите материально!» Все дружно поворачивают к берегу.
*********************************
Группа генералов наших и монгольских летит самолетом из Москвы в Улан-Батор. Наши полководцы приняли на грудь соответствующую дозу горячительного, душа песни запросила: ну и грянули, каждый в меру своего музыкального слуха, «Шумел камыш». Вдруг монголы встали, как один, приложили руки к фуражкам, отдавая честь, и один из них, смахнув скупую мужскую слезу, прошептал:
«Осень любим, такой ведь осень хоросий русский гимн!»
Что касается меры, то когда к маршалу Малиновскому, отличавшемуся более чем внушительными габаритами, за что за глаза его звали шкаф с лампасами, привели тщедушного пьяненького лейтенантика, который выпил двести граммов водки, то маршал рявкнул: «Ты, чо, меры не знаешь, я вот восемьсот принял и хватит, больше ни грамма!»
2006, 2010