Новый дом был построен довольно быстро, отделочные работы почти завершены и мы переехали в него ранней весной. Воскресным солнечным утром мое настроение прекрасным. Именно поэтому я не стал возражать, когда мама попросила разобрать вещи на чердаке старой дачи, которая нам досталась по наследству от деда и бабушки вместе с небольшим земельным участком. Обветшалую дачу решили снести, на ее месте сделать небольшой пруд и мангальную зону.
После завтрака я полез на дачный чердак, где были сложены старые вещи, мебель, подшивки каких-то советских журналов (дед много выписывал в свое время). Там же были свалены и несколько коробок с бумагами - наверное, часть ненужного архива моих предков. Нужные документы бабушка забрала себе еще после смерти деда – часть отдала в государственный и городской архивы, кое-что еще хранилось у нас в семье.
Я лениво перебирал в коробках какие-то счета, договоры, членские книжки садового и гаражного кооператива и прочий никому не нужный бумажный хлам. И вдруг мое внимание привлек лист старой пожелтевшей бумаги с каким-то машинописным почти выцветшим текстом. К нему поржавевшей скрепной был присоединен квадратик белой бумаги с надписью сделанной бабушкиным почерком: «Включить потом в воспоминания о 1934-м». Скрепка, видимо, ржавела уже на чердаке – на белом квадратике следы ржавчины были хорошо видны.
Всё это меня заинтересовало – бабушка, в отличие от дела, была большой аккуратисткой, и раз подколола записку для памяти, значит, в тексте на листе было что-то нужное. Как листок попал в коробку с уже ненужными бумагами, было не понято. Я подошел к чердачному окну, пододвинул старое дедовское кресло, сел и стал читать.
«Выступающих было много, а разговоры в кулуарах были еще интереснее. Со всей станы съехались писатели. Но впечатление про одно выступление тогда – в 1934-м – я сразу записал – чтобы потом новое не вытеснило его из памяти, а сейчас достал те заметки и воспроизвожу их здесь. Может быть, это войдет в сборник.
«Свою речь на Первом съезде советских писателей Михаил Кольцов начал несколько неожи-данно. Зал сначала прислушался, потом послышались недоуменные шепотки – о чем это он глаголит с трибуны Съезда? А Кольцов, как будто не слыша реакции зала, продолжал выступление.
Вот о чем он говорил: «Два с половиной года назад ленинградский шофёр Мартынов похитил из тужурки своего товарища, шофера Тихонравова, его шоферскую книжку. В отсутствие Тихонравова он взял его машину и выехал в город. Затем Мартынов напился. Напившись, он взял знакомых девушек, начал их катать и наехал на молочницу. Во время составления протокола Мартынов назвал себя Тихонравовым, и вернувшись тихонько поставил машину на место. Когда эта история выяснилась, и преступление Мартынова раскрылось, в гараже было общее собрание. Часть собравшихся требовала немедленно выгнать Мартынова с работы и исключить из профсоюза. Другая часть требовала не только выгнать с работы и исключить из профсоюза, но и арестовать».
Тут я прервал чтение потому, что расчихался. А как же – старая бумажная пыль еще тот раздражитель для моего носа. Ну, и нравы начала 30-х годов показались странными - общее собрание трудового коллектива решает, надо или не надо арестовывать человека. Жаль, что пока не ясно – сильно ли от наезда пострадала молочница? Нам тот народ уже не понять, хотя и прошло-то всего 70-80 лет. Прочихавшись, я продолжил чтение
«Третья, самая «кровожадная», часть собрания требовала: «Надо его, Мартынова, отвести к писателю Зощенко и пусть он с него напишет рассказ».
На этих словах лист заканчивался и что было дальше – неизвестно. Я вспомнил, что дед был участником Первого съезда писателей СССР в 1934 году и наверное, мог бы еще много интересного рассказать. Но в юности и молодости мне всё это было «по барабану», а теперь уже его ни о чем не спросишь…