Дворник

               

Познакомился я недавно с одним интересным человеком. Почти часовая дорога в вагоне электрички по маршруту Матвеев Курган – Таганрог вылилась в примечательный разговор с  интересным  человеком. Назову его Юрой. Мой герой ехал на работу в Таганрог. Работа у него вроде бы и обычная, даже обыденная в своей простоте, очень нужная работа.  А вот подход к ней у него совсем необычный. Оттого эта работа, на которую идут не все, наполняется особым смыслом. Ну, а  главное здесь, что человек, закончивший музыкальный факультет таганрогского педагогического института, работает… а вот где он работает, читатель узнает из переделанной мной монолога-исповеди от первого лица. Попытался я как бы войти в его, так сказать, профессиональное нутро, немного, конечно, добавив от себя поэтического элемента.

Живу я на юге России, ну, нельзя сказать, что на крайнем;  но, часто бывает, когда в Первопрестольной  уже во всю бузят ноябрьские  метели, у нас еще пылают георгины и астры в палисадниках;  и небо,  такое радостно чистое, и молодой сад, ещё  с остатками бордовых, багряных листьев, наполнен легкой рыжестью уже косых солнечных лучей, хотя на часах только три пополудни, и порой, покажется, что вот-вот  разойдётся весна, и хлынет теплым воздухом из-за степных бугров.  А на море,  на Азовском, сейчас, наверное,  штиль и благодать. Люблю я море, хоть и родился в степи, в часе езды электричкой от этого самого моря, а ещё я люблю Китай, так как это неправдоподобно далеко и загадочно. Если б я жил, ну, например,  в Хабаровске или Владивостоке, меня бы, наверное, тянуло на Украину или Грузию с Арменией.
Для чего я начал свое заунывное повествование, и кто его будет читать, когда в основном все интересуются  «трэшем» и  крутыми поворотами сюжета? И тем более, кто я такой, чтобы мною, вернее моими мыслями заинтересовались? Я ведь на данный жизненный момент обыкновенный дворник, вернее необыкновенный, я - поющий дворник. Почему поющий, да все просто: я, когда подметаю,  пою песни всякие. Выбор песни для меня зависит от  набора подметаемых листьев. Если это  тополёк со своим изумительным хрустящим сопрано по асфальту, то меня почему-то тянет на песни Муслима Магомаева, особенно его «Ты, моя мелодия»;  причём, мне очень нравится растягивать первое слово «ты», вкладывая в него всю силу лирического, так сказать, героя. Воздушный Киркоров идёт под  мягкое, слегка назойливое шуршание акации, Басков хорошо сочетается под каштановые, такие затейливо-резные листочки. Меладзе мне помогает совладать с листьями и сором в ветреную погоду. А вот Пугачева  под листья не идёт, её петь я расположен, когда иду пару километров с окраины родного поселка, рано утром, на электричку. Вечером, сходя с вагона, я, опустошенный от всех этих дневных звуков и мелодий, спокойно иду домой, и во мне играет саксофон Феликса Словачека.
К песне, к музыке у меня особое отношение. Кажется, это было в прошлой жизни,  в которой  я целых пять годков, когда ещё только начинало колоситься над верхней губой, и мир казался таким чистосердечным и таким просторно-доступным, отдал обучению музыкальным премудростям, чтобы по окончании оной студенческой пятилетки, забуриться где-нибудь на хуторе и теперь уже самому, на правах учителя пения, доносить знания о музыкальных сферах хуторским детишкам. Знания эти я начал доносить после  ухода престарелого учителя, на уроках которого дети спокойно играли в шахматы под партой, выполняли домашнее задание назавтра. Сам пожилой педагог делал вид, что ничего не видит, но детишки - то видели его лукавство и входили в азарт, экспромтом придумывая различные шалости, доходящие порой до издевательства. Организация  моей нервной системы в корне отличалась от принципов невмешательства Ивана Петровича в дела молодежи: я ощущал себя целинником, покорителем детских сердец, думал музыкой не только алгебру гармоний проверить, но и мечтал ростками музыкальности окружающего мира пробить благодатную почву – детскую душу, такую, как мне тогда казалось, тонкокрылую и серебристо-наивную. Полгода моей подвижнической деятельности – и  я ощутил себя рыбкой в аквариуме, на которую все глазеют и дико ржут, и всех лица какие-то надменные, безжалостные. Получив в феврале первую зарплатку, а было это в феврале девяносто пятого уже прошлого века, раздав её заимодавцам, я почувствовал себя голым; эта, так сказать, голость, привела меня в тихое, но сверлящее своей занудностью отчаянье. Бесперспективность моего учительско - хуторского существования нарастала с каждым месяцем, и, по окончании  первого педагогического года, я, с поникшей головой, покинул  школьную арену битвы, оставив целый хутор без музыкального просветительства.  Да, я ретировался, проявив малодушие. Ощущение бесперспективности в молодости очень сильно ранит и заставляет поменять саму жизнь или по возможности делать попытки в её изменении.
В настоящее же время я просто дворник, дворник сорока годков,  и слово «перспектива» для меня не имеет никакого значения.  Теперь в наше временное бытие добавилось ощущение лишности, никомуненужности. Мы не нужны ни работодателю, ни суетящейся городской толпе, да и в родном поселке, если ты вдруг куда исчезнешь, не сильно будут переживать. Твой одноуличник, живущий домов через семь от тебя, жизненные неудачи Галкина и Киркорова или  смерть какого либо артиста будет острее переживать, чем твоё горе и даже твой уход…
Так, ладно, пора бросать сидеть в творческой плоскости над столом, ночная заоконная зыбь говорит, что пришло кроватное время, время отдачи долгов … Завтра, с утренней ясностью – электричка, шумливость улиц и метла, такая удобная, ритмично –музыкальная, и шелест листьев – в такт сердечному шепоту. И будешь рад и осени, и самому себе, и случайному взгляду прохожего, а ведь это главное в работе, в жизни – сердечная, беспричинная радость, пусть даже радость дворника, дворника с поющей душой.