Неожиданно небо, несколько мгновений назад нежно-голубое, под вой разбушевавшегося ветра, окрасилось в грязно-серый цвет, после чего, из оголившихся ветром щелей небосвода высыпался град. Его горошины, так напоминающие бусины необработанного жемчуга, настойчиво стучали во все окна кафетушки, спасающей нас от буйства природы.
Маргарита побледнела, и в ее глазах вновь засверкали бриллиантовые огоньки нечистой силы, и тут же на мой телефон поступило сообщение от МЧС.
– Что это? – взволнованно спросила Маргарита.
– Не волнуйся, все ОК, пришло сообщение об этом урагане.
– Очень скоро все закончится, и вновь будет солнце, – сказал бармен, зажигая свечу на нашем столике.
Он был прав: не успела Маргарита прочувствовать нагрянувшую на город стихию, как град сменился моросящим дождем, и в небе появилась радуга.
– Итак, – продолжила я свои комментарии, – ты рассталась с Азазелло, и направилась домой. Хочу тебе сказать, что в черновиках к трем нашим главам, события представлены несколько иначе, чем в романе, который лежит перед нами, и это в очередной раз подтверждает о внесении Михаилом Афанасьевичем правок в текст на протяжении всей работы над произведением.
Например, в отличии от романа, в черновиках автор обозначал названия улиц и переулков, на которых происходили те или иные события: Замоскворечье, Москворецкий и Каменный мосты, Сивцев Вражек и Плотников переулки. Азазелло назван Фиелло, и вручает он тебе не только баночку с кремом, но и губную помаду, а если вспомнить нашу с тобой полемику относительно временных рамок романа, то «Летела она медленно, аккуратно проскальзывая над проводами, и вылетела на Арбат, который встретил ее воем машин, визгом трамваев, верчением миллионов огней… Откинув дугу трамвая э 4, от чего тот погас и остановился, Маргарита покинула Арбат и повернула в Плотников переулок».
– Ты имеешь ввиду, что в черновиках нет троллейбусов, но есть трамваи? – перебила меня Маргарита.
– Да, именно это – нет троллейбусов, но есть трамваи, которые действительно ходили по Арбату с 1908 года до того времени, пока не пустили троллейбусы.
Еще одно отличие я нашла в напутственных словах Фиелло при вашей первой встрече: «Ровно в десять с половиной вечера, - строго глядя, заговорил Фиелло, - благоволите намазать губы помадой, а тело этим кремом. Кожа у вас станет белой, нежной, как девическая, вы не узнаете себя, затем одевайтесь, как вам нравится - это все равно, - и ждите у себя. За вами приедут, вас отправят, вас доставят. Ни о чем не думайте.»
– Но, тебя это нисколько не смущает, и даже цитируя черновик: «Маргарита покинула Арбат и повернула в Плотников переулок», ты продолжаешь настаивать, что особняк располагался в Дурновском переулке! – произнесла Маргарита, возвращаясь к теме о местонахождении особняка, на что я, как и на протяжении всей нашей встречи, тут же парировала:
– За ранние редакции ручаться не могу, но в версии, напечатанной в романе, это Дурновский переулок, и я обещаю тебе вернуться к этому вопросу.
– Только не забудь, пожалуйста, о своем обещании!
– Ты вернулась домой, и стала ждать вечера, а вместе с ним и звонка Азазелло, который по тексту романа обещал позвонить в десять вечера, после того, как ты намажешь тело кремом, и все действительно произошло так, как было задумано:
«Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего. Кроме того, она поняла со всей ясностью, что именно случилось то, о чем утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда… На вырванном из блокнота листе она без помарок быстро и крупно карандашом написала записку (мужу)…В это время откуда-то с другой стороны переулка, из открытого окна, вырвался и полетел громовой виртуозный вальс и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины… Машина зашумела, удаляясь от ворот. Стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги. Это Николай Иванович, по шагам узнаю…».
Но, несколько иной сценарий, описан в черновиках: «С наступлением весны по вечерам один и тот же вальс стал взмывать в переулке. Где-то, как казалось Маргарите Николаевне, на четвертом этаже, его играл какой-то хороший пианист…Маргарита Николаевна назвала его вальсом предчувствий… Сейчас время подходило к назначенной половине одиннадцатого… В окне гремел вальс… Голова Маргариты круто завита широкими волнами, потому что, несмотря на удивление и ужас, вызванный встречей с загадочным Фиелло, Маргарита Николаевна от Каменного моста немедленно бросилась в центр города и побывала у парикмахера…», далее ты намазала губы помадой, и «Немедленно хлопнула дверь, ведущая в сад особняка, и на кирпичной дорожке появился добрый знакомый Николай Иванович, проживающий в верхнем этаже. Он возвращался с портфелем под мышкой…», и только после этого ты намазала тело кремом.
Таким образом, в ранних версиях романа, Николай Иванович проживал на верхнем этаже, и, если учесть, что ты проживала на втором этаже, ведь «ведьмы не входят в двери, а влетают в окна», можно предположить, что и особняк был выше двухэтажного.
А теперь давай поговорим о вальсе. Вот как он обозначен в черновике: «…Маргарита прежде всего буйно захохотала, как бы отозвавшись ей, ударил по клавишам там, в четвертом этаже, музыкант, дунул ветер, вспузырил желтую штору… И Маргарита взвилась над городом, оставив сзади себя освещенный луной сад, пылающее окно спальни с сорванной шторой, и вслед ей с грохотом полетел буйный вальс…».
Но, это только черновик, а какой сценарий в романе? Азазелло позвонил тебе в назначенное время, но сказал совсем не те слова, которые ты запомнила в Александровском саду: «Вам ни о чем не придется заботиться, вас доставят куда нужно, и вам не причинят никакого беспокойства.»
Разговаривая с тобой по телефону, Азазелло говорит: «Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!», что отличается и от слов Фиело, который ничего не говорит о полете над городом: «Я - Фиелло! - радостно, празднично сказал голос, - вылетайте - и прямо на реку. Вас ждут!»
Зачем Азазелло сказал тебе про полет над городом? Он не забыл про Латунского и «еще кой-кого», кого ты ненавидела, поэтому «позволил» тебе полетать над городом, ведь читателю совершенно ясно, что твой маршрут полета, как и маршрут погони Ивана Бездомного, создал для вас Азазелло.
– Читателю совершенно ясно? Мне ничего не ясно! – возмущенно произнесла Маргарита, – я летела как хотела и куда хотела!
– Нет, ты говоришь не правду, поэтому напомню тебе разговор с Воландом и его свитой в главе «Извлечение мастера»:
«– Вы, наверное, хорошо стреляете?
– Подходяще, – ответил Азазелло.
– А на сколько шагов? – задала Маргарита Азазелло не совсем ясный вопрос.
– Во что, смотря по тому, – резонно ответил Азазелло, – одно дело попасть молотком в стекло критику Латунскому и совсем другое дело – ему же в сердце.
– В сердце! – воскликнула Маргарита, почему-то берясь за свое сердце, – в сердце! – повторила она глухим голосом.
– Что это за критик Латунский? – спросил Воланд, прищурившись на Маргариту.
Азазелло, Коровьев и Бегемот как-то стыдливо потупились, а Маргарита ответила, краснея:
– Есть такой один критик. Я сегодня вечером разнесла всю его квартиру.
– Вот тебе раз! А зачем же?
– Он, мессир, – объяснила Маргарита, – погубил одного мастера.»
Разве этот диалог не подтверждает догадку, что Азазелло прекрасно знал, куда и когда ты полетишь? Знал!
Итак, в романе Михаил Афанасьевич разделил твой полет на две части: полет над городом, и полет от города до реки. Давай вернемся к его первой части.
Когда Николай Иванович подъехал к воротам на машине, и ты тут же услышала стук калитки, тебе стало ясно, что дорогу он не переходил, а значит машина подъехала со стороны Трубниковского переулка, поэтому после разговора с Азазелло произошло следующее:
«Прощайте навсегда! Я улетаю...Прощай, Наташа!.. невидима, невидима, – еще громче крикнула она и между ветвями клена, хлестнувшими ее по лицу, перелетев ворота, вылетела в переулок. И вслед ей полетел совершенно обезумевший вальс.»
Откуда же летел тебе вслед обезумевший вальс? Может из дома 5 на Собачьей площадке, в котором располагалось Музыкальное училище сестер Гнесиных, а может из дома 7, куда вернулась Елена Гнесина на пост директора в 1932-ом году, после длительного отстранения от должности за чрезмерный академизм преподавания. Зачем нам сегодня эти даты, ведь так или иначе, в 1936 году появилось новое название: Государственное музыкальное училище имени Гнесиных, но не новое здание - училище еще долго продолжало располагаться на Собачьей площадке.
– А, может из дома 10, особняка с готическим фасадом, на той же Собачьей площадке, в залах с каминами которого было правление Союза композиторов? – продолжила мою мысль Маргарита.
– Возможно, ведь именно благодаря этому особняку Дурновский переулок позже, в 1952 году был переименован в Композиторскую улицу.
Но вальс - это наше с тобой кодовое слово, и это слово есть в уже прочитанных нами черновиках, поэтому озвучиваю мое очередное предположение: этим вальсом Булгаков разделяет тебя, Маргариту прежнюю, от Маргариты-ведьмы, как в свое время «разделил» полонезом жизнь Ивана Николаевича Понырева – Бездомного.
А что же было дальше? «Пролетев по своему переулку, Маргарита попала в другой, пересекавший первый под прямым углом. Этот заплатанный, заштопанный, кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки, где кружками продают керосин и жидкость от паразитов во флаконах, она перерезала в одно мгновение…Третий переулок вел прямо к Арбату...»
Если предположить, что «свой» – это Дурновский переулок, тогда «другой, пересекавший первый под прямым углом», становится Трубниковским, который действительно в предвоенной Москве был одним из самых длинных арбатских переулков и располагался перпендикулярно Дурновскому. Его ты «перерезала» на том участке, который пролегал в сторону Арбата, и в старину этот участок назывался Чертов переулок.
Интересен еще один факт, связанный с названиями арбатских переулков, который я «раскопала» изучая карты Москвы 19 века. Так, в 1843 году на Собачьей площадке сходились два переулка: Дурной, который позже получил название Дурновский, и Пречистенской проулок, позже называвшийся Кречетниковским (ныне по нему проходит Новый Арбат). Так что когда-то в середине 19 века название Пречистинка присутствовало и севернее Арбата, и это открытие очень порадовало меня!
Однако, вернемся к твоему полету над Москвой. Пролетая над третьим переулком: «Маргарита летела беззвучно, очень медленно и невысоко, примерно на уровне второго этажа. Но и при медленном лете, у самого выхода на ослепительно освещенный Арбат, она немного промахнулась и плечом ударилась о какой-то освещенный диск, на котором была нарисована стрела», который, смею в очередной раз предположить, мог быть знаком дорожного движения, перечень которых был обновлен вначале в 1933 и затем в 1937 году. Такие знаки устанавливались не только у перекрестков, но и перед площадями, с целью указать разрешенное направление движения транспорта, а движение по направлениям, не указанным стрелками - воспрещалось.
«Это рассердило Маргариту. Она… бросившись на диск внезапно, концом щетки разбила его вдребезги… На Арбате надо быть еще поосторожнее, – подумала Маргарита, – тут столько напутано всего, что и не разберешься… Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, а по тротуарам, как казалось сверху Маргарите, плыли реки кепок… Э, какое месиво! – сердито подумала Маргарита, – тут повернуться нельзя»
Ты летела над Арбатом, и свернуть с него не могла, поэтому долетела до Арбатской площади, где ранее «И двадцати секунд не прошло, как после Никитских ворот Иван Николаевич был уже ослеплен огнями на Арбатской площади…»
От Арбатской площади твой путь лежал к Лаврушенскому переулку, и этот путь ты преодолела в одно мгновение: «поднялась повыше, к четвертым этажам, и мимо ослепительно сияющих трубок на угловом здании театра проплыла в узкий переулок с высокими домами.»
Такой сценарий описан в романе, но совсем иначе начало твоего полета отражено в черновиках 1932-1934 годов. На Арбате ты «концом щетки разбила светящийся семафор, показывающий предельную скорость - тридцать километров, и с наслаждением захохотала… Ей вдосталь хотелось насладиться ненавистью, и она влетела осторожно в темную подворотню, а затем во двор и там поднялась к окнам четвертого этажа.
Окно смрадной кухни было открыто настежь, и Маргарита влетела в него...На плите ревели два примуса, и две женщины вели разговор между собой, стоя у синих бешеных огней…
Когда она поднималась, чтобы через крыши лететь дальше, слышала несущийся ей вслед визг, бой стеклянной посуды и веселый в подворотне дворницкий свист… На крыше Маргарита Николаевна сломала радиомачту, перевалила в соседний двор, влетела, снизившись, в парадный подъезд, увидела щит на стене, концом щетки перебила какие-то фарфоровые белые штучки, от чего весь дом внезапно погрузился во тьму.»
В черновиках 1933 года нет описания Дома Драмлита, который исследователи творчества Булгакова порой сопоставляют со зданием Театрального училища. И это объяснить довольно просто: во вновь построенное здание театральной школы, современный адрес которой Николопесковский переулок 12А, студенты переедут только в 1937 году, и первое заселение в Дом писателей в Лаврушинском переулке, начнется только в январе 1937 года.
Однако, нет сомнения, что в романе подробно описан именно Дом литераторов: «В конце его ее внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома. Маргарита пошла вниз и, приземлившись, увидела, что фасад дома выложен черным мрамором, что двери широкие, что за стеклом их виднеется фуражка с золотым галуном и пуговицы швейцара и что над дверьми золотом выведена надпись: «Дом Драмлита».»
Если бы мы сегодня подошли с тобой к этому зданию, ты смогла бы увидеть блестящую на солнце черную облицовку фасада, и табличку на третьем подъезде, выходящем в Лаврушенский переулок, тоже увидела: подъезд 3 квартиры 37-52. Всего шестнадцать квартир, по две квартиры на этаже, как написано в романе.
Михаил Афанасьевич знал все про этот дом, построенный по распоряжению Сталина. Жильцами дома в январе 1937 года, при первом заселении, как и позже, были известные писатели и поэты, среди которых Агния Барто, Маргарита Алигер, Федор Гладков, Илья Ильф, Евгений Петров, Константин Паустовский, Михаил Пришвин, Вениамин Каверин, Юрий Олеша, Валентин Катаев, Борис Пастернак.
Булгаков, наряду с будущими жильцами, подавал прошение на получение квартиры, однако получил отказ, в отличие от Осафа Литовского, начальника Главного репертуарного комитета, поселившегося в Доме писателей в квартире №84, и являющемся, по мнению некоторых литературоведов, одним из возможных прототипов Латунского, которого ты ненавидела:
«А Маргарита в это время уже поднималась стремительно вверх по лестнице, повторяя в каком-то упоении: – Латунский – восемьдесят четыре! Латунский – восемьдесят четыре... Вот налево – 82, направо – 83, еще выше, налево – 84. Вот и карточка – «О. Латунский».
– Хорошо, если ты полагаешь, что мой полет над Москвой закончился Домом Драмлита в Лаврушинском, то на какое угловое здание театра с ослепительно сияющими трубками ссылается Булгаков?
– Это Дом на набережной.
– Как, Дом на Набережной?
– Так, Дом ЦИК на Бересневской набережной, а лучше Болотном острове, окончательное строительство которого было закончено в 1932 году. Этот дом в то время был самым крупным жилым комплексом в Европе.
Так вот, именно между этими двумя роскошными зданиями Михаил Афанасьевич устроил тебе, спустя почти двадцать лет после революции! встречу с жильцами одной из множества московских коммуналок, в которой все было просто: «Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались.
– Свет надо тушить за собой в уборной, вот что я вам скажу, Пелагея Петровна, – говорила та женщина, перед которой была кастрюля с какой-то снедью, от которой валил пар, – а то мы на выселение на вас подадим!
– Сами вы хороши, – отвечала другая.»
Совсем иные условия жизни были у жильцов Дома на набережной и Дома писателей: на этаже по две полностью мебелированные квартиры, укомплектованные всем необходимым, включая посуду, плиту, холодильник, телефон, туалет и ванну. Эти квартиры имели отдельную комнату для прислуги, огромные кухни, а в подъездах вахтеры сопровождали жильцов в лифте.
– А театр? Где театр? – нетерпеливо спросила Маргарита.
– Дом на набережной или Дом Центрального исполнительного комитета, был выстроен, как огромный комплекс, связанный с «материком» Каменным мостом. На его территории было здание театра на 1300 мест с купольным перекрытием диаметром 32 метра при толщине всего 9 сантиметров.
13 ноября 1932 года в этом здании открылся Государственный Новый театр, организованный на базе Малого театра, позже в 1935 году здание театра было отдано под детский театр.
Для Москвы 1937 года, оба здания – Дом писателей и Дом на набережной, были знаковыми, и не отразить их в своем романе Михаил Афанасьевич не мог. Но, как это сделать? Мое предположение я тебе озвучила, именно между этими двумя зданиями Булгаков проложил маршрут твоего полета над Москвой.
– И, наконец, последний штрих этой истории: мой полет из Москвы к реке. Ты реку нашла? Название знаешь? – продолжала Маргарита задавать мне вопросы.
- Реку нашла, и название скажу, но, вначале я хочу рассказать тебе историю одной любви.
– Зачем?
– Я думаю, несколько штрихов к твоему портрету Михаил Афанасьевич позаимствовал у героини этой истории.
Читая письма Булгакова, я поражалась общению людей, живших в то время: они постоянно встречались, ходили друг к другу в гости, сетовали, что не у всех в доме есть телефон, а если подолгу не виделись, писали друг другу письма, хотя и жили в одном городе.
В 1928 году некая семья, проживающая в Кривоарбатском переулке, что недалеко от Плотниковского, пригласила в гости известного своим творчеством в стране и даже в Берлине, писателя и драматурга, которой пришел со своей женой балериной. Среди приглашенных был еще один драматург, который также пришел со своей женой, актрисой Художественного театра, о которой Станиславский сказал так: «У нас давно не было такой молодой артистки. Ей предстоит большая будущность».
И произошло то, что Булгаков обозначил в романе: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»
Роман двух несвободных людей, в котором «И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой», роман, прерываемый разлукой из-за ее поездок с театром на гастроли, или его отъездами на съемки фильмов, продолжался несколько лет.
У него было много знакомых и друзей. Однажды, во время съемок очередного фильма в Гаграх, его решил навестить Иссаак Бабель, о чем в воспоминаниях написала его жена: «В теплый солнечный день в открытом легковом автомобиле мы поехали в Гагры. Было раннее утро. Навстречу нам попалась черная машина с маленьким зарешеченным окном. Мы обратили на нее внимание, и только. А приехав в Гагры, застали расстроенной всю съемочную группу и узнали, что его арестовали».
«Она сделала все, чтобы разузнать что-нибудь о нем, и, конечно, не разузнала ровно ничего...» – повествует нам Михаил Афанасьевич о тебе. Однако, актриса не только все разузнала о своем драматурге, но и сумела попасть на прием к секретарю ЦИК СССР Авелю Енукидзе, который курировал МХАТ, следил за его репертуаром, знал всех актеров.
В результате, она получила вначале разрешение на свидание с драматургом на Лубянке, а затем и на поездку к нему в ссылку в августе 1934 года. После этой поездки она продолжала помогать ему: благодаря ей он был переведен в Томск.
Пройдет еще совсем немного времени, и актриса узнает, что он получил разрешение на приезд к нему в ссылку жены, и тогда, в 1935 году она прекратила с ним переписку и сама закрыла последнюю страницу их длительного романа.
– А что было с каждым из них после расставания? – спросила Маргарита, на которую, как я поняла, мой рассказ произвел впечатление.
Вот что еще пишет в воспоминаниях жена Бабеля: «Знакомый… должен был зачем-то поехать в Калинин, и мы с Бабелем собрали (драматургу) посылку... В ответ получили записку: «Если меня любите, пришлите коньяк». Как раз коньяка и ничего спиртного мы не посылали, а только вкусную еду и папиросы. Потом пронесся слух, что он в Москве в НКВД, что ему не дают паспорт, не разрешают выходить в город и заставляют писать пьески для театра или драмкружка…
Встретилась с ним я только после окончания войны, году, наверное, в 1946-м или 47-м, и мы были неизменно дружны до самой его смерти в 1970 году. Арест, ссылка и пребывание в НКВД сломали его, он стал писать то, что дозволено, — главным образом для театра и кино. Большинство этих работ я при жизни не видела — он говорил, что не разрешает мне смотреть пьесы и фильмы, так как они были поставлены плохо.»
– Почему ты решила, что Михаил Афанасьевич добавил в мой образ штрихи с портрета актрисы?
- Драматург был хорошо знаком с Булгаковым, был его другом, навещал его инкогнито в Москве, слушал главы романа «Мастер и Маргарита».
И, если в 1933 году, узнав об его аресте, Михаил Афанасьевич сжег некоторые из рукописей своего романа, возможно, в целях безопасности, то 4 февраля 1938 года, Булгаков написал письмо Сталину, с просьбой о разрешении вернуться, отбывшему полный срок, драматургу в Москву, однако, в августе 1939 года супруги узнали, что драматург получил отказ.
Но, дело не только в этом. Актриса поехала к драматургу в ссыльный город в августе 1934 года. Что известно нам о творчестве Булгакова в этот период? 12 июля 1934 года он начинает работать над новой редакцией романа.
Знал он в это время о планах актрисы? Конечно, ведь он тоже был драматургом, работал в театре и, наверняка ему были известны все новости из жизни актеров.
– А она?
– О своей встречи с Енукидзе она говорила: «Тогда он спросил меня, что заставляет меня так неверно и необдуманно поступать? Я ответила: «Любовь». Возникла долгая пауза: верно стены этого кабинета такого прежде не слыхали.
«Хорошо, — сказал Авель Софронович, — я дам вам разрешение на свидание, и вы поедете в Сибирь, но обещайте, что вернетесь». Я обещала, сказав, что обязательно вернусь и буду продолжать играть на сцене МХАТа. А МХАТ в то время был великим театром, без него я не мыслила своей жизни.»
Всю свою жизнь она не мыслила без театра, как истинный писатель не мыслит свою жизнь без свободного творчества. Это не мешало ей выйти замуж и стать матерью двух сыновей, но судьба продолжала испытывать ее: вначале она похоронила своего первого сына, затем узнала о внебрачной дочери своего мужа, автора романа «Молодая гвардия», позже ушедшего в день своего рождения из жизни по своей воли.
– Скажи, а где драматург был в ссылке? Куда она к нему ездила?
– Она ездила к нему в Енисейск.
– Так это его я встретила там, на реке?
– Нет, Маргарита, нет, только штрихи к портрету, и только с портрета актрисы! Никаких прототипов! Булгаков был против! Он однажды сказал: «Ни к чему деталь, – сердито перебил он. – Не хочу давать повода любителям разыскивать прототипы…» Я рассказала тебе эту историю только потому, что…
– Переходим к полету на реку? – перебила меня моя гостья, – И ты действительно, расскажешь, что это за река? И про Дурновский переулок не забудешь?
– Конечно, обязательно расскажу, и ничего не забуду!
Окончание http://www.proza.ru/2019/04/20/1446